или справедливое и несправедливое, или тысячи иных противоположностей. Давай спросим себя: если существуют две противоположные вещи, не¬обходимо ли, чтобы одна непременно возникала из дру¬гой, ей противоположной? Например, когда что-нибудь становится больше, значит ли это с необходимостью,
389
что сперва оно было меньшим, а потом из меньшего делается большим? (Федон, 70 Е).
Возможно ли, чтобы одно и то же в отношении к одному и тому же стояло и двигалось, спросил я. — Ни¬как невозможно. — Однако ж условимся в этом еще точнее, чтобы, простираясь вперед, не прийти к недо¬умению. Ведь если бы кто говорил, что человек стоит, а руками и головою движет и что, таким образом, он и стоит, и вместе движется, то мы, думаю, не согла¬сились бы, что так должно говорить, а сказали бы, что одно в нем стоит, другое движется. Не так ли? — Так. — Или, если бы тот, кто лукаво утверждает это, еще больше подшучивал, что-де и все кубари стоят и вместе движутся, когда вертятся, средоточием уткнув¬шись в одно место, да и всякое другое на своей под¬ставке вертящееся тело делает то же самое, — мы, конечно, не приняли бы этого, — потому что такие вещи вертятся и не вертятся в отношении не к одному и тому же, — а сказали бы, что в них есть прямое и круглое и что по прямоте они стоят, ибо никуда не уклоняются, а по окружности совершают круговое движение. Когда же эта прямота вместе с обращением окружности уклоняется направо либо налево, вперед либо назад, тогда в вещи уже ничто не может стоять. — И справедливо, сказал он. — Итак, нас не изумит ника¬кое подобное положение и уже не уверит, будто что-нибудь, будучи тем же в отношении к тому же и для того же, иногда может терпеть или делать противное (Государство, 436 С — Е).
Мне кажется, не только большое само по себе ни-когда не согласится быть одновременно и большим, и малым, но и большое в нас никогда не допустит и не примет малого, не пожелает оказаться ниже другого,.. И вообще ни одна из противоположностей, оставаясь тем, что она есть, не хочет ни превращаться в другую противоположность, ни быть ею, но либо удаляется, либо гибнет (Федон, 102 D — 103 А).
Ты не понял разницы между тем, что говорится те¬перь и говорилось тогда. Тогда мы говорили, что из про¬тивоположной вещи рождается противоположная вещь, а теперь — что сама противоположность никогда не пе-
390
рерождается в собственную противоположность. Ни в нас, ни в своей природе. Тогда, друг, мы говорили о ве¬щах, обладающих противоположными качествами, на¬зывая вещи именами противоположностей, а теперь о самих противоположностях, чье присутствие дает имена вещам: это они, утверждаем мы теперь, никогда не со¬глашаются возникнуть одна из другой (Федон, 103 В).
Древние, которые были лучше нас и обитали ближе к богам, передали нам сказание, что все, о чем говорит¬ся как о вечно сущем, состоит из единства и множества и заключает в себе сросшиеся воедино предел и беспре¬дельность. Если все это так устроено, то мы всегда дол¬жны полагать одну идею относительно каждой вещи и соответственно этому вести исследование: в заключение мы эту идею найдем. Когда же схватим ее, нужно смот¬реть, нет ли, кроме нее одной, еще двух или трех идей или какого иного числа, и затем с каждым из этих единств поступать таким же образом до тех пор, пока первоначальное единство не предстанет взору не просто как единое и беспредельно многое, но как количествен¬но определенное. Идею же беспредельного можно при¬лагать ко множеству лишь после того, как будет охва¬чено взором все его число, заключенное между беспре¬дельным и единым; только тогда каждому единству из всего ряда можно дозволить войти в беспредельное и раствориться в нем (Филеб, 16 С — D).
Когда в полной движения и жизни Вселенной родив-ший ее отец признал образ бессмертных богов, он воз¬радовался и в добром своем расположении придумал сделать ее еще более похожею на образец. Так как са-. мый образец есть существо вечное, то и эту Вселенную Вознамерился он сделать по возможности такою же. Но ! Природа-то этого существа действительно вечная; а это I свойство сообщить вполне существу рожденному было ^невозможно; так он придумал сотворить некоторый под¬вижный образ вечности, и вот, устрояя заодно небо, со-|дает пребывающей в одном вечности вечный, восходя-^Ций в числе образ — то, что назвали мы временем.
391
Ведь и дни и ночи, и месяцы и годы, которых до появ¬ления неба не было, — тогда вместе с установлением неба подготовил он и их рождение (Тимей, 37 D — E).
В прежнюю чащу, в которой замешана и составлена была душа Вселенной, влив опять остатки от прежнего, бог смешал их почти таким же образом; но это не была уже более чистая, как тогда, смесь, а вторая и третья по достоинству (Тимей, 41 D).
Сущее, пространство и рождение являются, как три троякие начала, еще до происхождения неба. Корми¬лица же рождаемого, разливаясь влагою и пылая огнем, принимая также формы земли и воздуха и испытывая все другие состояния, какие приходят с этими стихи¬ями, представляется, правда, на вид всеобразною; но так как ее наполняют силы неподобные и неравновес¬ные, то она не имеет равновесия ни в какой из своих частей, а при неравном повсюду весе подвергается под действием этих сил сотрясениям и, колеблясь, в свою очередь потрясает их. Через сотрясение же они разъ¬единяются и разбрасываются туда и сюда, все равно как при просеивании и провеивании посредством сит и слу¬жащих для чистки зерна орудий плотные и твердые зерна падают на одно место, а слабые и легкие — на другое (Тимей, 52 D — E).
УЧЕНИЕ ОБ «ИДЕЯХ» В «ПАРМЕНИДЕ»
Парменид сказал: Сократ! твоя ревность к исследо¬ваниям достойна удивления. Но скажи мне: сам ли ты так различил, как говоришь, особо — некоторые виды сами в себе и особо — то, что им причастно? И кажется ли тебе само подобие чем-нибудь отдельным от того, ко¬торое есть у нас, равно как одно, многое и все, про что теперь слышал ты от Зенона? — Кажется, отвечал Со¬крат. — И ты принимаешь, спросил Парменид, особый некоторый вид для таких явлений, как справедливое, прекрасное, доброе и все такое? — Да, сказал он. — Что же, и вид человека, особый от нас и от всего такого, каковы мы, то есть некоторый самобытный вид чело¬века или огня или воды? — Касательно этих предметов, Парменид, отвечал Сократ, часто был я в недоумении,
392
должно ли полагать о них то же, что о других, или иное. — Не недоумеваешь ли ты и в отношении таких вещей, Сократ, — для них оно было бы и смешно, — каковы, например, волос, грязь, нечистота или что-либо иное, самое презренное и ничтожное; должно ли и для каждой из них полагать особый вид, отличный от того, что берем мы руками, или не должно? — Никак, отве¬чал Сократ, в этих-то, что мы видим, то одно и есть: представлять еще некоторый вид таких вещей—как бы не было слишком странно. Меня, впрочем, уже беспо¬коит иногда мысль, не вышло бы того же и со всем дру¬гим; но если остановлюсь на этом, я готов потом бежать из страха, как бы не провалиться и не погибнуть в ка¬кой-то бездонной болтовне. И вот, пришедши мышле¬нием сюда — к тем видам, о которых теперь только гово¬рили, — я рассуждаю о них испытательно. — Потому что ты еще молод, Сократ, сказал Парменид, и фило¬софия пока не охватила тебя, как охватит, по моему мнению, когда не будешь пренебрегать ничем этим. Теперь ты, по своему возрасту, смотришь еще на чело¬веческие мнения. Скажи-ка мне вот что: тебе кажется, говоришь, что есть некоторые виды, от которых прочие вещи по участию в них получают свои названия; при¬частная, например, подобию становится подобною, ве¬личине — великою, красоте и справедливости — спра¬ведливою и прекрасною. — Конечно, сказал Сократ. — Но каждая, воспринимающая вид, весь ли его воспри¬нимает или часть? Или воспринятие возможно еще иное, помимо этого? — Но какое же? сказал он. — Так думаешь ли, что весь вид, составляя одно, содержится в каждой из многих вещей, или как? — Да что же пре¬пятствует, Парменид, содержаться ему? отвечал Со¬крат. — Следовательно, будучи одним и тем же самым во многих вещах, существующих особо, он будет со¬держаться во всех всецело и таким образом обособится сам от себя. — Не обособится, возразил Сократ: как, например, день, будучи одним и тем же, в одно и то же время находится во многих местах и оттого ни¬сколько не отделяется сам от себя, так, может быть, я каждый из видов содержится во всем, как один и тот же. — Куда любезен ты, Сократ, сказал Парменид, что
393
одно и то же полагаешь во многих местах, все равно как если бы, закрыв завесою многих людей, говорил, что одно находится на многих всецело. Или не это, ду¬маешь, выражают твои слова? — Может быть, отвечал он. — Так вся ли завеса была бы на каждом или части ее — по одной? — Части. — Стало быть, и самые виды делимы, Сократ, сказал Парменид, и причастное им должно быть причастно частей, и в каждой вещи будет уже не целый вид, а всегда часть. — Представляется, конечно, так. — Что же? захочешь ли утверждать, Со¬крат, что вид, как одно, у нас действительно делится и, делясь, все-таки будет одно? — Отнюдь нет, отвечал он. — Смотри-ка, продолжал Парменид: если ты бу¬дешь делить самую великость и каждый из многих больших предметов окажется велик ее частью, которая меньше самой великости, — не представится ли это не¬сообразным? — Конечно, сказал он. — Что же, каждая вещь, получив какую-нибудь часть равного, — которая меньше в сравнении с самым равным, — будет ли за¬ключать в себе нечто, чем сравняется с какою-либо вещью? — Невозможно. — Но положим, кто-либо из нас примет часть малости: сама малость будет больше ее, так как это ее часть. И тогда как сама малость ока¬жется больше, то, к чему приложится отнятое, станет, напротив, меньше, а не больше, чем прежде. — И это¬го-то быть не должно, сказал Сократ. — Каким же об¬разом, Сократ, спросил Парменид, все прочее будет причастно у тебя видов, когда не может
