принимать их ни по частям, ни целыми? — Клянусь Зевсом! отвечал Сократ: такое дело, мне кажется, вовсе не легко ре-шить. — Что же теперь? Как ты думаешь вот о чем? — О чем? — Я полагаю, что ты каждый вид почитаешь одним по следующей причине. Когда покажется тебе много каких-нибудь величин, ты, смотря на все их, представляешь, может быть, одну какую-то идею и от¬сюда великое почитаешь одним. — Это правда, сказал он. — А что само великое с прочими величинами? Если таким же образом взглянешь душою на все, не пред¬ставится ли опять одно великое, через которое по необ¬ходимости все это является великим? — Вероятно. — Стало быть, тут представится иной вид великости, про-

394

исшедший независимо от самой великости и от того, что причастно ей, а над этими всеми — опять другой, по которому выйдут велики эти, — и каждый из видов уже не будет у тебя один, но откроется их бесконечное множество. — Но каждый из видов, Парменид, заметил Сократ, не есть ли мысль? А мысли негде больше быть, как в душах: так-то каждый остался бы, конечно, од¬ним, и не подвергался бы уже тому, о чем сейчас было говорено, т- Так что же? спросил Парменид: каждая мысль будет одно, но мысль — ни о чем? — Но это не¬возможно, отвечал он. — Значит, о чем-нибудь? — Да. — Существующем или не существующем? — Существую¬щем. Не об одном ли чем, что мыслится как присущее всему и представляет одну некоторую идею? — Да. — Так не вид ли будет это мыслимое одно, всегда тоже¬ственное во всем? — Необходимо. — Что же теперь? спросил Парменид: если все прочие вещи причастны, говоришь, видов, то не необходимо ли тебе думать, что либо каждая вещь относится к мыслям и все мыслит, либо относящееся к мыслям немысленно? Но и это не имело бы смысла, отвечал он. Впрочем, мне-то, Парме¬нид, скорее всего представляется так: эти виды стоят в природе как бы образцы, а прочие вещи подходят к ним и становятся подобиями; так что самая причаст-ность их видам есть не иное что, как уподобление им (Парменид, 130 В — 132 D).

Однако ж это, Сократ, продолжал Парменид, и весьма многое иное кроме этого необходимо связано с видами, если они суть идеи существенностей и если будем каждый из них определять как что-то само по себе, так что слушатель станет недоумевать и сомневаться: есть ли в самом деле такие виды, а когда они непре¬менно есть, то ведь крайне необходимо быть им для природы человеческой непознаваемыми. И кто так го¬ворит, тому не только кажется, что он судит здраво, но даже, как мы сейчас сказали, удивительно было бы, если бы говорящего это можно было переуверить. Надо быть человеком очень даровитым, чтобы уразуметь, что есть некоторый род каждой вещи и сущность сама по себе; но еще более удивительным, чтоб и открыть са¬мому, и суметь наставить другого, разобрав все это

395

достаточно. — Я уступаю тебе, Парменид, сказал Сок¬рат, потому что слова твои мне очень по мысли. — Между тем, Сократ, продолжал Парменид, если уже кто, смотря на все, что было теперь говорено, и на дру¬гое подобное, не допустит, чтоб были виды существен-ностей, и не будет определять вида для каждой вещи, то, не допуская идеи каждой из существенностей как идеи всегда тожественной, он и не найдется, к чему направить свою мысль, — и таким образом совершенно упразднит возможность собеседования (Парменид, 135 А-С).

УЧЕНИЕ ОБ ОБЩЕСТВЕ И ГОСУДАРСТВЕ

Город, так начал я, по моему мнению, рождается тогда, когда каждый из нас сам для себя бывает недо¬статочен и имеет нужду во многих. Или ты предпола¬гаешь другое начало основания города? — Никакого более, отвечал он. — Стало быть, когда таким-то обра¬зом один из нас принимает других — либо для той, либо для иной потребности; когда, имея нужду во мно¬гом, мы располагаем к сожитию многих общников и помощников, тогда это сожитие получает у нас назва¬ние города. Не так ли? — Без сомнения. — Но всякий сообщается с другим, допускает другого к общению или сам принимает это общение в той мысли, что ему лучше (Государство, 369 С).

Работа, кажется, не хочет ждать, пока будет досуг работнику; напротив, необходимо, чтобы работник сле¬довал за работою не между делом. — Необходимо. — Оттого-то многие частные дела совершаются лучше и легче, когда один, делая одно, делает сообразно с при-, родою, в благоприятное время, оставив все другие за¬нятия. — Без всякого сомнения. — Но для приготовле¬ния того, о чем мы говорили, Адимант, должно быть граждан более четырех, потому что земледелец, веро¬ятно, не сам будет делать плуг, если потребуется хо-роший, и заступ, и прочие орудия земледелия; не сам опять — и домостроитель, которому также многое нуж¬но; равным образом и ткач, и кожевник (Государство, 370 С).

396

Счастлив ты, примолвил я, что думаешь, будто сто¬ит называть городом какой-нибудь другой, кроме того, который мы устрояли. — Почему же не так? сказал он. — Прочие, продолжал я, надобно называть города¬ми в числе множественном, потому что каждый из них — многие города, а не город в смысле игроков ‘•. Сколь бы мал он ни был, в нем всегда есть два взаимно враждебных города: один город бедных, другой — бо¬гатых и в обоих — опять много городов, на которые, если будешь наступать как на один, вполне ошибешь¬ся; наступая же как на многие и отдавая одним, что принадлежит другим, как-то: деньги, власть, даже са¬мые лица, — будешй иметь много союзников и мало врагов (Государство, 422 E — 423 А).

Исследуем-ка теперь сперва правление честолюби¬вое (не могу дать ему другого имени, как разве на¬звать его тимократиею или тимархиею2), за которым рассмотрим и такого же человека; потом возьмем оли¬гархию и человека олигархического; далее взглянем на демократию и на гражданина демократического, и, на¬конец, перешедши к четвертому городу — тираниче¬скому и изучив его, обратим опять взор на душу тира¬ническую (Государство, 545 В — С).

Какую же форму называешь ты олигархией? спро-сил он. — Олигархия, отвечал я, есть правление, осно¬вывающееся на переписи и оценке имения, так что в нем управляют богатые, а бедные не имеют участия в правлении. — Понимаю, примолвил он. — Так не ска¬зать ли сперва, как совершается переход из тимархии в олигархию? — Да. — Хотя этот переход виден даже и для слепого, примолвил я. — Какой же он? — Та кладовая, отвечал я, у каждого полная золота, губит это правление, потому что богатые сперва изобретают себе расходы и для того изменяют законам, которым не повинуются ни сами они, ни жены их.— Вероятно, ска¬зал он. — Потом по наклонности смотреть друг на дру¬га и подражать таким же, как все они, делается и про¬стой народ. — Вероятно. — А отсюда, продолжал я, простираясь далее в любостяжании, граждане, чем вы¬ше ставят деньги, тем ниже — добродетель. Разве не

397

такое отношение между богатством и добродетелью, что если оба эти предметы положить на двух тарелках весов, то они пойдут по противоположным направле¬ниям? (Государство, 550 D —E).

Теперь скажем опять, продолжал я, как из олигар-хика происходит человек демократический. Происхож¬дение его большею-то частью совершается, по-види¬мому, следующим образом. — Каким? — Когда юноша, вскормленный, как мы недавно говорили, без воспита¬ния и в правилах скупости, попробует трутневого меду и сроднится с зверскими и дикими нравами, способ¬ными возбуждать в нем разнообразные, разнородные и всячески проявляющиеся удовольствия, тогда-то, по-читай, бывает в нем начало перемены олигархического его расположения в демократическое. — Весьма необ¬ходимо, сказал он. — Как город изменяется в своем правлении, когда приходит к нему помощь с другой, внешней стороны, помощь, подобная подобному, — не так ли изменяется и юноша, если помогают ему извест¬ного рода пожелания, привзошедшие извне — от дру¬гого, но сродные и подобные пожеланиям его собствен-ным? — Без сомнения. — А как скоро этой помощи-то, думаю, противопоставляется другая — со стороны его олигархической, например со стороны его отца или иных родственников, и обнаруживается внушениями и выговорами, то, конечно, является в нем восстание и противовосстание — борьба с самим собою. — Как же. — И демократическое расположение иногда, думаю, отступает от олигархического; так что из пожеланий одни расстраиваются, а другие, по возбуждении стыда в душе юноши, изгоняются. — Да, иногда бывает, ска-зал он. — Потом, однако ж, из изгнанных пожеланий иные, сродные с невежественным воспитанием отца, будучи подкармливаемы, снова, думаю, растут и ста¬новятся сильными. — В самом деле, обыкновенно так бывает, сказал он. — Тогда они увлекают юношу к прежнему сообществу и, лелеемые тайно, размножают¬ся. — Как же. — А наконец, почуяв, что в акрополисе юношеской души3 нет ни наук, ни похвальных заня¬тий, ни истинных рассуждений, которые бывают наи¬лучшими стражами и хранителями лишь в рассудке

398

людей боголюбезных, овладевают им. — Да и, конечно, так бывает, сказал он. — И место всего этого занимают, думаю, сбежавшиеся туда лживые и надменные речи да мнения. — Непременно, сказал он. — Поэтому не пойдет ли он снова к тем лотофагам 4 и не будет ли жить между ними открыто? А если к бережливой сто¬роне души его придет помощь от родных, то надмен¬ные те речи, заперши в нем ворота царской стены, да¬же не допустят этой союзной силы и не примут послан-нических слов, произносимых старейшими частными людьми5, но, вспомоществуемые многими бесполез¬ными пожеланиями, сами одержат верх в борьбе и, стыд называя глупостью, с бесчестием вытолкают его вон и обратят в бегство, а рассудительность, именуя слабостью и закидывая грязью, изгонят, равно как уме¬ренность и благоприличную трату удалят, будто дере¬венщину и низость. — Непременно. — Отрешив же и очистив от этого плененную ими и посвящаемую в ве¬ликие таинства душу, после сего они уже торжествен¬но, с большим хором вводят в нее наглость, своеволие, распутство и бесстыдство, и все это у них увенчано, все это выхваляют они и называют прекрасными име¬нами — наглость образованностью, своеволие свободою, распутство великолепием, бесстыдство мужеством. Не так ли как-то, спросил я, юноша из вскормленного в необходимых пожеланиях переменяется в освобожден¬ного и отпущенного под власть удовольствий не необхо¬димых и бесполезных? — Без сомнения, сказал он; это очевидно. — После сего он в своей жизни истрачивает и деньги, и труды, и занятия уже не столько для удо¬вольствий, думаю, необходимых, сколько не необходи¬мых. Но если, к