с при¬родой вещей». Не уклоняться от нее, руководствовать¬ся ее законом, брать с нее пример, — в этом и заклю¬чается мудрость. Следовательно, жизнь счастлива, ес¬ли она согласуется со своей природой. Такая жизнь возможна лишь в том случае, если, во-первых, человек постоянно обладает здравым умом; затем, если дух его мужествен и энергичен, благороден, вынослив и под¬готовлен ко всяким обстоятельствам; если он, не впа¬дая в тревожную мнительность, за.ботится об удовлет-ворении физических потребностей; если он вообще интересуется материальными сторонами жизни, не со¬блазняясь ни одной из них; наконец, если он умеет

510

пользоваться дарами судьбы, не делаясь их рабом. Мне незачем присовокуплять, так как ты и сам понимаешь, что результатом такого расположения духа бывает по¬стоянное спокойствие и свобода ввиду устранения вся¬ких поводов к раздражению и к страху. Вместо удо¬вольствий, вместо ничтожных, мимолетных и не толь¬ко мерзких, но и вредных наслаждений наступает сильная, неомрачимая и постоянная радость, мир и гармония духа, величие, соединенное с кротостью. Ведь всякая жестокость происходит от немощи.

IV. Получится тождество, скажу ли я «высшее бла¬го заключается в способности презирать превратности судьбы и удовлетворяться добродетелью» или «высшее благо составляет непобедимая сила духа, умудренная опытом, спокойная в действии, соединенная с большой гуманностью и заботливостью по отношению к окру-жающим». Допустимо и такое определение: «Счастли¬вым мы называем того, кто только благое и злокаче¬ственное настроение духа почитает за благо и за зло, кто свято исполняет нравственный долг и довольству¬ется добродетелью, кого случайные обстоятельства не могут сделать ни самонадеянным, ни малодушным, кто наибольшее значение придает тому благу, которое он может сам себе создать, для кого настоящим удоволь¬ствием будет… презрение к удовольствиям»…

V. А ты видишь, в каком позорном и пагубном рабстве будет находиться тот, на кого попеременно будут оказывать свое влияние удовольствия и страда¬ния, деспотические силы, действующие крайне произ¬вольно и необузданно. Поэтому нужно себя поставить в независимое от них положение, а его создает не что иное, как равнодушие к судьбе. Тогда осуществится вышеуказанное неоценимое благо: спокойствие и воз¬вышенность духа, чувствующего свою безопасность; с исчезновением всяких страхов наступает вытекающая из познания истины великая и безмятежная радость, приветливость и просветление духа. Все это будет для него усладой не потому, что это блага, а потому, что это плоды находящегося в нем самом добра. Раз уже я расщедрился на определения, то счастливым можно назвать того, кто благодаря разуму не ощущает ни

511

страстного желания, ни страха. Впрочем, камни и жи¬

вотные также свободны от страха и печали, однако

никто не назовет их на этом основании счастливыми,

так как у них нет сознания счастья. В таком же по¬

ложении находятся те люди, которых природное тупо¬

умие и отсутствие самосознания понизило до уровня

грубых скотов. Между такими людьми и животными

нет никакой разницы, так кан последние совершенно

лишены разума, а первые, обладая помраченным рас¬

судком, изощряются, к собственному вреду, в гнусно¬

стях. Человек, не имеющий понятия об истине, ни¬

коим образом не может быть назван счастливым. Сле¬

довательно, жизнь счастлива, если она неизменно

основывается на правильном, разумном суждении. Тог¬

да дух человека отличается ясностью; он свободен от

всяких дурных влияний, избавившись не только от

терзаний, но и от мелких уколов: он готов всегда

удерживать занятое им положение и отстаивать его,

несмотря на ожесточенные удары судьбы. Что же ка¬

сается удовольствий, то хотя бы они окружали нас со

всех сторон, вкрадывались всеми путями, ласкали душу

своими прелестями и расточали перед нами все новые

соблазны, чтобы привести в возбужденное состояние

все наше существо или только отдельные органы, —

никто из смертных, будь у него еще хоть капля чело¬

веческого достоинства, не пожелает день и ночь ме¬

таться в судорогах страсти и, позабывши о душе, жить

исключительно интересами своей плоти.

VI. Те, которые считают удовольствие высшим бла¬

гом, видят, какое позорное место они отвели послед¬

нему. Поэтому они говорят, что удовольствие неотде¬

лимо от добродетели, и присовокупляют, что нравст¬

венная жизнь совпадает с приятной, а приятная — с

нравственной. Не понимаю, как вообще можно соеди¬

нять в одно целое столь противоположные элементы.

Почему, скажите, пожалуйста, нельзя отделить удо¬

вольствия от добродетели? Очевидно, потому, что доб¬

родетель, основное начало всех благ, служит также ис¬

точником того, что вы так любите и к чему так стре¬

митесь. Но если бы удовольствие и добродетель были

неразрывно связаны, то мы не видели бы, что одни

512

деяния приятны, но безнравственны, а другие, наобо-рот, безупречны в нравственном отношении, но зато трудны и осуществимы лишь путем страданий.

VII. К этому следует присовокупить, что удоволь-ствия встречаются даже в самой позорной жизни, ме-жду тем как добродетель вообще не допускает пороч¬ной жизни, и что некоторые несчастны не вследствие отсутствия удовольствий, а, напротив, из-за избытка их. Ничего подобного не было бы, если бы удовольст¬вие составляло неотъемлемую часть добродетели. В действительности же последняя часто не сопровожда¬ется удовольствием, да она никогда и не нуждается в нем. Что же, вы сопоставляете не только несходные, но даже противоположные элементы? Добродетель — это нечто величественное, возвышенное, царственное, непо-бедимое, неутомимое, удовольствие же — нечто низкое, рабское, немощное, преходящее, караулящее и гнездя¬щееся в непотребных местах и трактирах. Доброде¬тель встретишь в храме, на форуме, в курии; она на передовом посту защищает городские стены; она покрыта пылью; у нее загорелое лицо и мозолистые руки. Напротив, удовольствие чаще скрывается и ищет мрака; оно шныряет около разного рода бань и мест, боящихся эдила1; оно изнежено и слабосильно; от него пахнет вином и благовонной мазью; оно бледно или нарумянено; на нем отвратительные следы косме¬тических средств. Высшее благо вечно, неистощимо, оно не вызывает ни пресыщения, ни раскаяния, так как правильный образ мыслей не допускает заблуж¬дения; он не ставит человека в необходимость негодо¬вать на принятые решения и отменять их, так как всегда руководствуется основательными соображения¬ми; удовольствие же погасает в момент наибольшего восторга. Да и роль его ограниченна: оно быстро ис-полняет ее; затем наступает отвращение, и после пер¬вого увлечения следует апатия. Вообще никогда не бывает устойчивым явление, отличающееся стихийно¬стью движения. Таким образом, и не может быть ни¬чего прочного в том, что проходит мигом и в самом процессе своего осуществления обречено на гибель. Достигши кульминационного пункта, оно прекращается,

неминуемо клонясь уже с самого начала к своему концу.

VIII. Мало того. Удовольствие достается как хоро¬шим людям, так и дурным, и порочные находят такое же наслаждение в своем непристойном поведении, как добродетельные — в образцовом. Вот почему древние принимают за правило, что следует стремиться не к приятнейшей жизни, а к праведной, имея в виду, что удовольствие не руководящее начало разумной и доб¬рой воли, а только случайно сопутствующее ей явле¬ние. Нужно сообразоваться с указаниями природы: разумный человек наблюдает ее и спрашивает у нее совета. Жить счастливо и жить согласно с природой — одно и то же. Что это значит, я сейчас поясню. Мы должны считаться с естественными потребностями организма и заботиться о необходимых для их удов-летворения средствах добросовестно, но без опасения за будущее, памятуя, что они даны нам на время и скоротечны; мы не должны быть их рабами и допу¬скать, чтобы чуждое нашему существу властвовало над нами; телесные утехи и вообще факторы, имею¬щие в жизни несущественное значение, должны нахо¬диться у нас в таком положении, какое в лагере зани¬мают вспомогательные и легковооруженные отряды. Они должны играть служебную, а не господствующую роль. Только при этом условии они могут быть полез¬ны для нашего духа. Внешние преимущества не дол¬жны развращать и подчинять себе человека: послед¬ний должен преклоняться лишь перед своим духовным достоинством. Пусть он окажется искусным строите¬лем собственной жизни, полагаясь на себя и будучи готов одинаково встретить как улыбку судьбы, так и ее удар. Пусть его уверенность опирается на знание, а знание пусть отличается постоянством: однажды принятые им решения должны оставаться в силе, не допуская никаких поправок. Мне незачем присовокуп¬лять, так как это само собою разумеется, что такой человек будет спокоен и уравновешен и во всем его поведении будет сказываться ласковость и благородст¬во. Его чувствам будет присущ истинный разум, кото¬рый от них и будет получать свои элементы, так как

514

у него нет другого исходного пункта, другой точки опоры для полета к истине и для последующего само¬углубления. Ведь и всеобъемлющая мировая стихия, управляющий Вселенной бог, стремится, правда, к во¬площению во внешних телах, однако возвращается по¬том со всех сторон к своему всеединому началу. Пусть то же самое делает и наш дух. Следуя за своими чув¬ствами и придя при помощи их в соприкосновение с внешними телами, он должен овладеть как ими, так и собою и, так сказать, присвоить себе высшее благо…

IX. Удовольствие не награда за добродетель и не побудительная причина к ней. Добродетель привлека¬тельна не потому, что доставляет наслаждение, а на¬оборот, она доставляет наслаждение благодаря своей привлекательности. Высшее благо заключается в са¬мом сознании и в совершенстве духа. Когда последний закончит свое развитие и сосредоточится в своих пре¬делах, ему ввиду полного осуществления высшего бла¬га нечего больше желать. Ведь понятие о целом не допускает возможности какой-нибудь не входящей в его состав части, равно как нельзя допустить, чтобы что-либо находилось дальше конца. Поэтому ты рас¬суждаешь нелогично, спрашивая, что заставляет меня стремиться к добродетели. Твой вопрос равносилен желанию определить то, что выше высочайшего пунк¬та. Ты спрашиваешь, что я желаю найти в добродете¬ли? Ее самое! Ведь нет ничего лучше ее, она сама служит себе наградой…

XV. «Однако что же мешает, — говорит эпикуре-ец, — полному слиянию добродетели и удовольствия и осуществлению такого высшего блага, в котором нрав¬ственное отожествляется с приятным?» — Помехой этому служит то, что только нравственное может быть частью нравственного, и высшее благо потеряет свою чистоту, если в нем окажется примесь худшего каче¬ства… Кто объединяет удовольствие и добродетель в союз — и притом даже неравноправный, — тот вслед¬ствие непорочности одного блага парализует всю прису¬щую другому благу силу и подавляет свободу, которая остается непреклонной лишь в том случае, если она составляет самое драгоценное сокровище. У него

17• 515

возникает потребность (а это и есть величайшее раб-ство) в милости судьбы. И вот начинается тревожная, подозрительная, суетливая, опасающаяся в’сяких случай¬ностей жизнь, беспомощно бьющаяся в потоке явлений. Ты не обеспечиваешь добродетели прочного, незыблемо¬го базиса, а основываешь ее на шаткой почве. Действи¬тельно, что может быть так неустойчиво, как ожида¬ние случайных обстоятельств и непостоянство орга¬низма и всех влияющих на него факторов? Разве че¬ловек может повиноваться богу, спокойно относиться ко всем событиям, не роптать на судьбу и благодушно истолковывать превратности своей жизни, если он чув¬ствителен к малейшему влиянию удовольствия и стра¬дания? Но он не может быть также дельным защитни¬ком