к иному, то оно в большей степени зависит от чего-то другого. Материя становящихся вещей постоянно имеет все новые и но¬вые идеи; материя же вечных вещей постоянно остается тождественной самой себе. Материя в этом мире, пожа¬луй, противоположность той, так как все идеи высту¬пают здесь попеременно и каждый раз только одна. Поэтому раз одна идея выталкивает другую, то ни одна не остается пребывающей. Поэтому идея здесь никогда не одна и та же, а там все идеи существуют одновре¬менно. Поэтому там у нее нет ничего, во что она могла бы измениться, так как уже имеет всё. Там материя, стало быть, никогда не лишена формы, так же как и здесь материя не лишена формы, однако не лишены они ее по-разному. Вопрос же о том, вечна ли она или ста¬новится, выяснится, как только мы усвоим себе, что она, собственно, собой представляет.

Итак, в нашем исследовании мы исходим из предпо¬ложения, что идеи действительно существуют, ведь это

540

уже доказано в другом месте. И далее. Если идей много, то необходимо, с одной стороны, чтобы в них было не¬что общее, с другой же — чтобы было также и собствен¬ное, то, чем одна идея отличается от другой. Это собст¬венное и разграничивающее различие есть, очевидно, собственная форма. Если же существует форма, то су¬ществует и то, что приобретает форму, относительно чего имеется различие. Стало быть, там существует и материя, которая приемлет форму и всякий раз есть не¬кий субстрат.

Далее, если там существует умопостигаемый мир, а этот мир — подобие его и сложен также из материи, то и там необходимо имеется материя. Или как можно го¬ворить о мире, если не увидеть его идею? И как можно говорить об идее, не уразумевши того, в отношении чего существует идея? В самом деле, умопостигаемый мир, с одной стороны, совершенно и полностью сам по себе неделим, с другой же — каким-то образом делим. И если части разъединены, то и деление, и разъединение есть нечто испытываемое материей, так как последняя и есть то, что разделяется. Если же умопостигаемое, будучи множественным, неделимо, то многое, находясь в еди¬ном, существует в материи, будучи формами этого еди¬ного; такое единое надо мыслить разновидным и мно¬гообразным. Следовательно, умопостигаемое до своего бытия в качестве разновидного само по себе лишено формы. Именно если отнять у ума разнообразие, формы, отношения и смыслы, то до всего этого имеется нечто лишенное формы и неопределенное, и уже ничего не будет из того, что находится у него и в нем.

Если же умопостигаемое имеет все это вечно и вместе, если оба суть одно и если там нет материи, то и здесь нет материи тел, ибо они никогда не бывают без формы, а есть вечно цельное тело, однако, несмотря на это, все же есть нечто сложное. И именно ум обнару¬живает двоякость, так как он разделяет до тех пор, пока не дойдет до простого, что уже само не может быть де¬лимо дальше; покамест же он в состоянии, он прони¬кает в свою глубину. Глубина же каждой вещи — мате¬рия. Потому она и совершенно темна, что свет есть смысл и ум есть смысл. Поэтому, видя смысл каждой

541

вещи, ум считает низшее темным как находящимся под светом, подобно тому как светозарное око, обращен¬ное на свет и краски, которые тоже суть свет, называет находящееся под красками темным и материальным, так как оно скрыто красками. Однако темное в умопо¬стигаемом и темное в чувственном различны, и различна также материя, поскольку различна и наложенная на то и другое идея. Ведь когда божественная материя принимает определенность, она сама имеет определен¬ную и мыслительную жизнь; другая же материя стано¬вится чем-то определенным, однако не проявляя жизни и не мысля, будучи лишь разукрашенным трупом. И форма здесь образ, так что и субстрат — образ. Там же — истинная форма, так что и субстрат — истинная форма. Поэтому вполне правыми следует считать тех, кто утверждает, что материя есть сущность, если это говорится о той материи, потому что субстрат там есть сущность, лучше же сказать сущность, мыслимая вме¬сте с находящейся при ней идеей и как целое озарен-» ная светом.

Вечна ли умопостигаемая материя — вопрос, кото¬рый следует ставить так же, как если бы исследовали идеи. Последние возникли, поскольку имеют начало, и не возникли, поскольку имеют начало не во времени, а вечно — от другого начала, не как вечно становя¬щееся (подобно здешнему миру), а, будучи вечно су¬щими, как тот мир. Ибо и имеющаяся там инаковость, та, что создает умопостигаемую материю, вечна, ибо как первое движение она начало материи. Поэтому и названо движение инаковостью, потому что движение и инаковость вместе появились. Неопределенны и дви¬жение, и исходящая из первого начала инаковость, и, чтобы быть определенными, они нуждаются в нем. Они становятся определенными, как только обращаются к нему. До этого материя неопределенна, как и «иное», и еще не благо, будучи, напротив того, не освещено им. В самом деле, если из него исходит свет, то приемлю-щее свет до принятия его не имеет какого-либо света, а имеет его в качестве иного света, если только вооб¬ще исходит свет из этого иного. О материи в умопо¬стигаемом мире разъяснено более чем достаточно.

542

О материи же как вместилище тел скажем следую-щее. Что для тел должен существовать некий субстрат, отличный от них самих, это доказывает превращение элементов друг в друга. В самом деле, превращающееся не уничтожается полностью. Иначе была бы некая ис¬чезающая в не-сущем сущность; точно так же ставшее не пришло в состояние сущего из полностью не-су-щего. Наоборот, необходимо признать, что происходит превращение одной идеи в другую. При этом сохра¬няется неизменным то, что приняло идею ставшего и потеряло другую идею. Это доказывается также и уничтожением вообще, ибо оно касается только слож¬ного. А если так, то каждая вещь состоит из материи и идеи. Это подтверждает также индукция, показываю¬щая, что уничтожающаяся вещь сложна; то же доказы¬вает и анализ. Например, если чаша разлагается на слитки золота, а золото превращается в воду, то и вода требует соответствующего превращения. Необходимо, чтобы элементы были или идеей, или первой материей или состояли из материи и идеи. Но идеей они не в со-стоянии быть, ибо как они могли бы без материи иметь объем и величину? Но не в состоянии они быть и пер¬вой материей, ибо они подвержены уничтожению. Стало быть, они состоят из материи и идеи, а именно они идея по. качеству и форме, материя же — по субстрату, кото¬рый неопределенен, поскольку он не идея.

Эмпедокл, считающий элементы материей, имеет в их уничтожении свидетельство против себя. Анаксагор, считающий смесь элементов материей и утверждаю¬щий ее не как способность ко всему, а как содержащую в себе все в действительности, вновь уничтожает вво¬димый им ум, не считая его дающим форму, или идею, и полагает его не раньше материи, а одновременно с ней. Но эта одновременность невозможна, потому что если такая смесь причастна бытию, то сущее раньше ее, а если и смесь — сущее, то она и сущее нуждаются в чем-то третьем для себя. Стало быть, если необходимо, чтобы сначала был демиург, то для чего надо было идеям быть раздробленными в материи и затем уму с бесконечными усилиями расчленять ее, если он мог, когда материя была бескачественной, распространить

543

по всей материи качество и форму? Ведь невозможно же быть всему во всем. — Тот же, кто допускает как материю беспредельное, пусть скажет, что это такое. Если он под беспредельным понимает не могущее быть пройденным до конца, то ясно, что такого беспредель-ного не существует в действительных вещах, ни как беспредельное само по себе, ни у другой природы как случайное свойство какого-нибудь тела: ни как беспре-дельное само по себе — потому что и часть его по необ-ходимости должна бы быть беспредельной; ни как случайное свойство — так как то, чему оно служит тако-вым, не могло бы быть самим по себе беспредельным, ни простым, ни материей. — Но и атомы не могут иметь значение материи, так как они вообще не существуют. В самом деле, всякое тело делимо во всех отношениях. Сюда нужно прибавить непрерывность тел и текучесть и невозможность каждой отдельной вещи существовать без ума и души, каковые не могут состоять из атомов, да и невозможно созидать из атомов другое естество, помимо атомов. Впрочем, никакой демиург ничего не создает из материи, лишенной непрерывности. И бес-численные доводы можно привести и приводились про-тив атомистической гипотезы. Поэтому было бы из-лишним дальше останавливаться на этом.

Так какова же материя, обозначаемая как одна, непрерывная и бескачественная? Ясно, что если она бес-качественна, то она не есть тело; как тело, она обла¬дала бы качеством. Если же мы говорим, что она мате¬рия для всего чувственного, а не материя для одних и идея для других (мы называем, например, глину мате¬рией для горшечника, а не материей вообще; значит, не так, а для всех вещей), то мы не приписываем ее при¬роде ничего из того, что видим у чувственных вещей. Если же это так, то, не говоря уже о прочих качествах, как, например, краски, теплота, холод, мы не можем приписывать ей ни легкость, ни тяжесть, ни плотность, ни разреженность, ни даже фигуру, а стало быть, и ни¬какую величину, ибо одно — быть наделенным величи¬ной и другое — быть определенным через величину; одно— обладать фигурой, другое —быть определенным через фигуру. Материя должна быть не сложной, а про-

544

стой и по своей природе чем-то единым, ибо таким именно образом она лишена всего. И кто наделит ее формой, даст ей форму как нечто отличное от нее, как бы привнося в нее величину и все из сущего.

О ПРИРОДЕ, СОЗЕРЦАНИИ И ЕДИНОМ

1118,3. Как же смысл, творя, и таким именно обра¬зом творя, может быть причастным некоему созерца¬нию? А так, что если он, пребывая, творит и, пребывая в самом себе, есть смысл, то он сам есть созерцание. Ведь деятельность, надо полагать, совершается согласно смыслу, будучи, конечно, отличной от него. Однако смысл, хотя бы и связанный с деятельностью и направ-ляющий ее, не может быть деятельностью. Но если он не деятельность, а смысл, то он созерцание. И из всех смыслов последний возникает из созерцания и есть, таким образом, созерцание в качестве созерцаемого. Смысл же, предшествующий ему, в своей совокупности каждый раз разный — то предстает не как природа, а как душа, то оказывается в природе и