как и будущее, которых нет в действительности, не могут подлежать нашему на¬блюдению и измерению (Исповедь XI, 16).
Говоря все это о времени, я ничего не утверждаю, а только доискиваюсь истины и пытаюсь узнать ее. Руководи же мною, отец мой, господи мой и боже мой, и будь путеводною звездою рабу твоему… Не скажут ли мне, что и эти времена, прошедшее и будущее, так же существуют; только одно из них (будущее), переходя в настоящее, приходит непостижимо для нас откуда-то (ex aliquo procedit occulto), а другое (прошедшее), пе¬реходя из настоящего в свое прошедшее, отходит непо-стижимо для нас куда-то (in aliquid recedit occultum), подобно морским приливам и отливам? И в самом деле, как могли, например, пророки, которые предсказывали будущее, видеть это будущее, если бы оно не существо¬вало? Ибо того, что не существует, и видеть нельзя… Итак, надобно полагать, что и прошедшее, и будущее время также существуют, хотя непостижимым для нас образом (Исповедь XI, 17).
Теперь ясно становится для меня, что ни будущего, ни прошедшего не существует и что неточно выра¬жаются о трех временах, когда говорят: прошедшее, настоящее и будущее; а было бы точнее, кажется, вы¬ражаться так: настоящее прошедшего, настоящее буду¬щего. Только в душе нашей есть соответствующие тому три формы восприятия, а не где-нибудь инде (т. е. не в
предметной действительности). Так, для настоящего прошедших предметов есть у нас память или воспоми¬нание (memoria); для настоящего настоящих предме¬тов есть у нас взгляд, воззрение, созерцание (intuitus), а для настоящего будущих предметов есть у нас чая¬ние, упование, надежда (exspectatio). Говоря таким образом, я не затрудняюсь в понимании тройственности времени, оно становится тогда для меня ясным, и я признаю его тройственность (Исповедь XI, 20).
Пусть не говорят мне, что время есть не что иное, как движение тел небесных. Ибо когда и Иисус Навин остановил солнце при помощи божией, чтобы довершить победу над врагами, то солнце прекратило свое движе¬ние; время же не прекращало своего течения, потому что эта брань была довершена именно в продолжение того времени, которого недоставало в этот день, но ко¬торое необходимо было для окончания битвы (Иис. Нав. X, 12—14). Теперь я вижу, что время есть дей-ствительно какое-то протяжение (Исповедь XI, 23).
Относительно этого вопроса’, впрочем, между нами и этими превосходнейшими философами (платоника¬ми) существует полное согласие. Они допускали и в своих оставленных нам сочинениях различным образом развивали мысль, что эти бессмертные и блаженные существа блаженны оттуда же, откуда делаемся бла¬женными и мы, — от некоего отражения умного света, который для них есть бог и нечто иное, чем они, — света, которым они просвещаются так, что сияют сами, и через общение с которым являются совершенными и блаженными. Плотин, выясняя мысль Платона, часто утверждает, что та душа, которую они считают душою мира, блаженна оттуда же, откуда и наша, что есть некоторый отличный от нее свет, которым она создана и которым, духовно озаряемая, она духовно сияет. По¬добие этому бестелесному он указывает в самых види¬мых и великих небесных светилах: свет представляет собою как бы солнце, а душа — как бы луну. Ибо луна, как они полагают, светится светом, отраженным от солнца. Итак, этот великий платоник
душа умная, к роду которой он относит и души тех бессмертных и блаженных существ, которые, как он не сомневается, обитают в небесных жилищах) выше себя не имеет иной природы, кроме бога, который сотворил мир и которым создана и она, и что премирным суще¬ствам тем блаженная жизнь и свет познания истины сообщаются оттуда же, откуда и нам (О граде бо-жием X, 2).
Времен не было бы, если бы не было творения, ко¬торое изменило нечто некоторым движением. Моменты этого движения и изменения, поколику совпадать не могут, оканчиваясь и сменяясь другими, более кратки¬ми или более продолжительными промежутками, и обра¬зуют время. Итак, если бог, в вечности которого нет никакого изменения, есть творец и устроитель времени, то я не понимаю, каким образом можно утверждать, что он сотворил мир спустя известное количество вре¬мени? Разве уже утверждать, что и прежде мира суще¬ствовало некоторое творение, движение которого давало течение времени? Но если священные и в высшей сте¬пени достоверные Писания говорят: вначале сотвори бог небо и землю (Быт. I, 1), чтобы дать понять, что прежде он ничего не творил… то нет никакого сомне¬ния, что мир сотворен не во времени, но вместе с вре¬менем… Несомненно, что мир сотворен вместе с време¬нем, если при сотворении его произошло изменяющееся движение, как представляет это тот порядок первых шести или семи дней, при которых упоминаются и утро, и вечера, пока все, что сотворил бог в эти шесть дней, не завершено было седьмым днем и пока в седьмой день, с указанием на великую тайну, не упоминается о покое божием (О граде божием XI, 6).
А как велика любовь к знанию и насколько природа человеческая не желает обманываться, можно понять из того, что всякий охотнее желает плакать, владея здравым умом, чем радоваться в состоянии помешатель¬ства. Эта великая и удивительная способность, кроме человека, не свойственна никому из смертных одушев¬ленных существ. Некоторые из животных владеют го¬раздо более острым, чем мы, чувством зрения для созерцания обычного дневного света; но для них недо-
ступен этот нетелесный свет, который известным обра¬зом озаряет наш ум, дабы мы могли правильно судить обо всех этих вещах: для нас это возможно настолько, насколько воспринимаем мы этот свет. Впрочем, и чув¬ствам неразумных животных присуще если и не зна¬ние, то по крайней мере некоторое подобие знания (О граде божием XI, 27).
Ничто не долговременно, что имеет какой-нибудь последний предел, и… все определенные пространства веков, если сравнить их с беспредельною вечностью, должны быть почитаемы не малыми, а равными нулю (О граде божием XII, 12).
Иное дело вид, который совне придается какому-нибудь телесному веществу, как делают это гончары и ремесленники и такого рода художники, которые ри¬суют и вылепливают формы, подобные телам живот¬ных; и иное дело тот, который имеет причины, изнутри действующие по тайной и сокровенной воле природы живой и разумной, которая из небытия творит не только естественные виды тел, но и самые души живых су¬ществ. Первый из вышеупомянутых видов может быть приписан всякому художнику; второй же только ху¬дожнику единственному, творцу и создателю — богу, который создал мир и ангелов, когда еще не было ника¬кого мира и никаких ангелов… Какие бы причины телесные или растительные ни имели применение при рождении тварей чрез действие ангелов, людей или каких-либо животных или же чрез смешение самцов и самок; какие бы также желания и душевные движения матери ни были в состоянии напечатлевать некоторые черты и цвет на нежных и слабых зародышах, самые природы, которые являются с такими или другими свой¬ствами по роду своему, вполне производит только вы¬сочайший бог, которого сокровенное могущество, все проникая своим неоскверняемым присутствием, дает бы¬тие тому, что так или иначе существует, насколько су-ществует. Ибо без его творчества оно не только не было бы таким или иным, но и совершенно не могло бы быть… И если отнимет от вещей свою, так сказать, производи¬тельную силу, то их так же не будет, как не было пре¬жде, чем они были созданы (О граде божием XII, 25).
По своим обязанностям и целям все служат к кра-соте целого, так что чего мы ужасаемся в частностях, то производит на нас приятное впечатление, если рас¬сматривать его в целом… Все это, что представляется низшим потому, что при несовершенных частях оно совершенно в целом, находим ли мы его прекрасным в спокойном состоянии или в движении, — все это мы должны рассматривать в целом, если только хотим со¬ставить о нем правильное суждение. Ибо верное сужде¬ние наше, будем ли мы судить о целом или об отдель¬ной части, — дело прекрасное: в таком случае оно стоит выше всего мира и мы, поскольку судим верно, уже не привязываемся к какой-либо его части. Напротив, за¬блуждение, привязывающее нас к одной какой-либо части мира, само по себе безобразно. Но как темный цвет на картине в связи с целым является прекрасным, так точно и неизменный божественный промысл испол¬ненною борьбы и подвигов нашею жизнью в целом управляет прекрасно, воздавая одно побежденным, другое — борющимся, третье — победителям, чет¬вертое — зрителям, пятое — достигшим покоя и со¬зерцающим только единого бога (Об истинной рели¬гии XL).
Одни пустою мыслью носились в бесчисленных ми¬рах; другие полагали, что бог не может быть ничем иным, как огненным телом; третьи в связи с своими призраками баснословили так, что бог есть сияние света, разлитое всюду по бесконечному пространству, но, так сказать, расщепленное в одном пункте черным своего рода клином, — баснословили так, представляя себе два враждебных царства и установляя для вещей два враждебных начала. И если бы я заставил их по¬клясться, знают ли они, что это истинно, может быть, поклясться они не осмелились бы, а сказали бы в свою очередь: «Покажи же нам ты, что истинно». Если бы в ответ им я не сказал ничего, кроме только того, чтобы они искали света, при посредстве которого им ясно и известно, что иное дело — верить и иное — разуметь, в таком случаен они сами поклялись бы, что такого света нельзя ни видеть чувственными глазами, ни мыслить в связи с каким-нибудь пространственным протяжением,
591
но что он всюду ожидает ищущих его и что несомнен¬нее и яснее его нет ничего.
Все это, что мною сказано сейчас об этом умствен¬ном свете, очевидно для нас опять не иначе, как при посредстве того же света. Ибо при его посредстве я по¬нимаю, что сказанное истинно, и то, что я понимаю это, я понимаю опять же при его посредстве. Я понимаю, что это опять и опять продолжается в бесконечность… Вечная жизнь превосходит временную жизнь своей жизненностью, а что такое вечность, это я созерцаю благодаря только тому, что я понимаю. Умственным взором я отделяю от вечного всякую изменчивость и в самой вечности не различаю никаких промежутков времени, так как промежутки времени состоят из про-шедших и будущих изменений предметов. Между тем в вечном нет ни преходящего, ни будущего, ибо что проходит, то уже перестает существовать, а что будет, то еще не начало быть. Вечность же только есть, она ни была, как будто ее уже нет, ни будет, как будто доселе ее еще не существует
