(Об истинной рели¬гии XLIX).
2. УЧЕНИЕ О ДУШЕ И ПОЗНАНИИ. ВЕРА И РАЗУМ
Полагаю, что оную истину знает один только бог и, может быть, узнает душа человека, когда оставит это тело, т. е. эту мрачную темницу (Против академи¬ков I, 3).
Мне кажется, что в пользу своего мнения я имею уже многое, в чем и стараюсь найти для себя опору против учения академиков, хотя между ними и мною пока нет другой разности, кроме следующей. Им пока¬залось вероятным, что истину найти нельзя, а мне ка¬жется вероятным, что найти можно (Против академи¬ков 11,9).
Академики называют вероятным или истиноподоб-ным то, что может вызывать нас на деятельность без доверия (sine assensione). Говорю «без доверия» в том смысле, что то, что мы делаем, мы за истину не считаем, однако делаем. Например, если бы нас кто-нибудь спро-
сил, взойдет ли после вчерашней светлой и безоблачной ночи ясное солнце, я думаю, что мы ответили бы, что не знаем, но кажется-де так (Против академиков II, 11).
Философией называется не самая мудрость, а лю-бовь к мудрости; если ты к ней обратишься, то хотя и не будешь мудрым, .пока живешь (ибо мудрость у бога, и человеку доступна быть не может), однако если до¬статочно утвердишь себя в любви к ней и очистишь себя, то дух твой после этой жизни, т. е. когда переста¬нешь быть человеком, несомненно, будет владеть ею (Против академиков III, 9).
Остается диалектика, которую истинно мудрый хо-рошо знает и которую, не впадая в заблуждение, может знать всякий… Неужели ты мог что-нибудь узнать из диалектики? Гораздо более, чем из какой другой части философии. Во-первых, это она меня научила, что все вышеприведенные положения, которыми я пользовался, истинны. Затем через нее я узнал и многое другое истинное. А как его много, сосчитайте, если можете. Если в мире четыре стихии, то их не пять. Если солнце одно, то их не два. Одна и та же душа не может уме¬реть и быть бессмертною. Не может человек в одно и то же время быть и блаженным, и несчастным. В дан¬ном месте не может и солнце светить, и быть ночь. Или мы бодрствуем, или спим. То, что, кажется мне, я вижу, или есть тело, или не есть тело. Все это и многое дру¬гое, что было бы слишком долго припоминать, я узнал от нее за истинное и, в каком бы состоянии ни нахо¬дились чувства наши, за истинное само в себе… На¬учила она меня также, что когда предмет, ради кото¬рого слова употребляются, ясен, то о словах спорить не должно. И если кто это делает, то буде делает по неопытности, должен быть вразумляем, а буде с дур¬ным умыслом — оставляем (Против академиков III, 13).
Поелику мы все согласны, что человек не может быть ни без тела, ни без души, я всех спрашиваю: ради чего из них мы нуждаемся в пище? — Ради тела, гово¬рит Лиценций. Остальные же колебались и рассуждали между собой, каким это образом пища может казаться необходимою для тела, когда она требуется для жизни, а жизнь принадлежит только душе. — Кажется ли вам,
сказал я тогда, что пища имеет отношение к той части, которая, как мы видим это, от пищи возрастает и де¬лается крепче?..
Не существует ли, спросил я, и для души своей пищи? Представляется ли вам пищею души знание? — Совершенно так, отвечала мать: я• полагаю, что душа питается не иным чем, как разумением вещей и зна¬нием… Где был твой дух в то время, когда не наблю¬дал за этим при твоей еде, оттуда и такого рода пи¬щею, верь мне, и питается твоя душа, питается т. е. умозрениями и размышлениями, если может чрез них познать что-нибудь (О жизни блаженной II).
Из самого источника истины исходит некое увеща¬ние, побуждающее нас памятовать о боге, искать его и страстно, без всякой брезгливости жаждать его. Это озарение нашим внутренним очам исходит от оного таинственного солнца. Все то истинное, что говорим мы, от него, даже и в том случае, когда мы еще боимся смело пользоваться и смотреть на все своими или не¬здоровыми, или только открывшимися глазами (О жиз¬ни блаженной IV).
К изучению наук ведет нас двоякий путь — автори¬
тет и разум. По отношению ко времени первенствует
авторитет, а по отношению к существу дела — разум.
Ибо первое предпочитается, когда нужно располагать,
а другое наиболее ценится при достижении. Итак, хотя
авторитет людей добрых представляется полезнее для
невежественной толпы, а разум приличнее для ученых,
однако так как всякий человек делается образованным
из необразованного, а всякий необразованный не может
знать того, каким он должен явиться пред людьми уча¬
щими и посредством какой жизни может сделаться
способным к учению, то для всех желающих учиться
великому и сокровенному дверью к этому служит лишь
Авторитет же бывает частью божественный, частью человеческий; но истинный, прочный и высший авто¬ритет тот, который называется божественным (О по¬рядке 11,9).
Августин. Вот я помолился богу. Разум. Так что же ты хочешь знать? Августин. Именно то все, о чем мо-
лился. Разум. Скажи это кратко. Августин. Я желаю знать бога и душу. Разум. А более ничего? Августин. Решительно ничего (Монологи 1,2).
Разум. Ты, который желаешь знать себя, знаешь ли ты, что существуешь? Августин. Знаю. Разум. Откуда же знаешь? Августин. Не знаю. Разум. Простым литы себя чувствуешь или сложным? Августин. Не знаю. Разум. Знаешь ли ты, что ты движешься? Августин. Не знаю. Разум. Знаешь ли ты, что ты мыслишь? Ав¬густин. Знаю. Разум. Итак, то истинно, что ты мыс¬лишь? Августин. Истинно (Монологи II, 1).
Когда мы умозаключаем, то это бывает делом души. Ибо это дело лишь того, что мыслит; тело же не мыс¬лит; да и душа мыслит без помощи тела, потому что, когда мыслит, отвлекается от тела. Притом то, что мыс¬лится, есть таково всегда; телесное же ничто не бывает таковым же всегда; поэтому тело не может помогать душе в ее стремлении к пониманию, так как для него довольно, если оно не мешает (О бессмертии души, 1).
Тело человеческое подлежит изменениям, а разум неизменен. Ибо изменчиво все, что не существует все¬гда одинаковым образом. А два, и четыре, и шесть су¬ществуют всегда одинаковым образом (О бессмертии души, 2).
Разум есть взор души, которым она сама собою, без посредства тела, созерцает истинное; или он есть то самое созерцание истинного без посредства тела, или он есть то самое истинное, которое созерцается… Все, что мы созерцаем, мы схватываем мыслью или чувством и разумением. Но то, что мы схватываем чувством, мы чувствуем существующим вне нас и заключенным в про-странстве, из которого оно не может быть изъято…
Пока душа нераздельна от разума и тесно соеди-нена с ним, она неизбежно должна оставаться жить. Но какая же сила может отделить ее? Уж не телесная ли, которая и могуществом слабее, и происхождением ниже, и по свойству своему весьма отлична? Никоим образом. Следовательно, одушевленная? Но и это ка¬ким образом?..
Но если сила разума в силу единения своего из-вестным образом действует на душу — а не действовать
595
она не может, — то, без всякого сомнения, действует в том смысле, что дает ей продолжать существование. В силу того он и есть именно разум, что в нем предпо¬лагается высшая неизменность… Итак, душа угаснуть не может, если не будет отделена от разума. Отде¬литься же, как мы доказали выше, она не может. Сле¬довательно, она не может и умереть (О бессмертии души, 6).
Иное дело, когда мы верим авторитету, и иное — когда разуму. Вера в авторитет весьма сокращает дело и не требует никакого труда. Если она тебе нравится, ты можешь прочитать много такого, что об этих пред¬метах написали, как бы из снисхождения, великие и божественные мужи, находя это необходимым для пользы простейших, и в чем они требовали веры к себе со стороны тех, для чьих душ, более тупоумных или более занятых житейскими делами, другого средства к спасению быть не могло. Такие люди, которых всегда громаднейшее большинство, если желают постигать истину разумом, весьма легко одурачиваются подобием разумных выводов и впадают в такой смутный и вред-ный образ мыслей, что отрезвиться и освободиться от него не могут никогда или могут только самым бедст¬венным для них путем. Таким полезнее всего верить превосходнейшему авторитету и соответственно ему вести жизнь. Если ты считаешь это безопаснее, я не только не возражаю против этого, а даже весьма одо¬бряю. Но если ты не можешь обуздать в себе того страстного желания, под влиянием которого решился дойти до истины путем разума, ты должен терпеливо выносить многие и длинные околичные пути, чтобы вел тебя тот разум, который один только должен быть на¬зываем разумом, т. е. разум истинный, и не только истинный, но и точный и чуждый всякого подобия лож¬ности (если только, возможно для человека каким-либо образом достигнуть этого), так чтобы тебя не могли отвлечь от него никакие рассуждения, ложные или истиноподобные (О количестве души VII).
Душа же человеческая посредством разума и зна-ния, о которых у нас речь и которые несравненно пре¬восходнее чувств, возвышается, насколько может, над
596
телом и охотнее наслаждается тем удовольствием, кото¬рое внутри ее; а чем более вдается в чувства, тем бо¬лее делает человека похожим на скота (О количестве души XXVIII).
Августин. Ты, быть может, не убедился еще, что иное дело чувствовать, иное знать? Еводий. Даже очень убедился. Августин. Итак, иное чувствовать, иное знать? Еводий. Точно так. Августин. Но мы чувствуем не разумом, а зрением, или слухом, или обонянием, или вкусом, или осязанием. Еводий. Согласен. Августин. Все же, что мы знаем, знаем разумом; поэтому ника¬кое чувство не есть знание (О количестве души XXIX).
Итак, что я разумею, тому и верю; но не все, чему я верю, то и разумею. Все, что я разумею, то я знаю; но не все то знаю, чему верю. Я знаю, как полезно верить многому и такому, чего не знаю (Об учи¬теле XI).
Но я и не этих творений, а тебя самой, тебя, истина вечная, в которой нет изменения и ни тени перемены (Иак. I, 17), алкал и жаждал (Исповедь III, 6).
Когда я стал размышлять, как много принимал я на веру такого, чего вовсе не видал, опираясь только
