После того как Гильом изменил и даже был вынужден от¬вергнуть свое прежнее учение, к его лекциям начали относиться так пренебрежительно, что едва даже стали

795

допускать его к преподаванию других разделов диа-лектики, как будто бы только в учении об универса-лиях заключается, так сказать, вся суть этой науки. Поэтому мое учение приобрело такую силу и автори¬тет, что лица, наиболее усердно поддерживавшие рань¬ше моего вышеназванного учителя и особенно сильно нападавшие на мое учение, теперь перешли в мою школу…

Вскоре после того как обучение диалектике ока-залось под моим руководством, наш бывший учитель начал столь сильно мучиться от зависти и огорчения, что это даже трудно выразить. Не имея сил дольше терпеть постигший его удар, он коварно стал искать возможность удалить меня из школы. Но так как у него не было предлога действовать против меня от¬крыто, то Гильом решил предъявить позорнейшие об¬винения человеку, передавшему мне руководство в школе, и отнять ее у него, а на это место назначить моего противника. Тогда я возвратился в Мелён и сно¬ва, как прежде, открыл там свою школу, и, чем более явно он преследовал меня своей завистью, тем больше возрастал мой авторитет (стр. 14—15).

Итак, я пришел к этому старцу3, который был обя¬зан славой больше своей долголетней преподаватель¬ской деятельности, нежели своему уму или памяти. Если кто-нибудь приходил к нему с целью разрешить какое-нибудь свое недоумение, то уходил от него с еще большим недоумением. Правда, его слушатели им восхищались, но он казался ничтожным вопрошавшим его о чем-либо. Он изумительно владел речью, но она была крайне бедна содержанием и лишена мысли. За¬жигая огонь, он наполнял свой дом дымом, а не оза¬рял его светом. Он был похож на древо с листвой, ко¬торое издали представлялось величественным, но вбли¬зи и при внимательном рассмотрении оказывалось бесплодным. И вот, когда я подошел к этому древу с целью собрать с него плоды, оказалось, что это про-клятая господом смоковница 4…

Постепенно я стал приходить на его лекции все реже и реже, чем тяжко обидел некоторых выдаю-щихся его учеников, так как им казалось, что я с пре-

796

зрением отношусь к столь великому учителю. Поэтому, тайно восстанавливая его против меня, они своими ко¬варными наговорами внушили ему ненависть ко мне (стр. 16-17).

Здесь5 я намеревался посвятить себя главным об-разом изучению Священного писания, что более соот¬ветствовало моему званию, однако не совсем отка¬зался от преподавания и светских наук, особенно для меня привычного и преимущественно от меня требо¬вавшегося. Я сделал из этих наук приманку, так ска¬зать крючок, которым я мог бы привлекать людей, по¬лучивших вкус к философским занятиям, к изучению истинной философии. Так обычно делал и величайший из христианских философов — Ориген6, о чем упоми¬нает «Церковная история» 7.

Поскольку господу было, по-видимому, угодно да¬ровать мне не меньше способностей для изучения Свя¬щенного писания, чем для светской философии, число слушателей моей школы как на тех, так и на других лекциях увеличивалось, тогда как во всех остальных школах оно так же быстро уменьшалось. Это обстоя¬тельство возбудило ко мне сильную зависть и нена¬висть других магистров, ‘которые нападали на меня при каждой малейшей возможности как только могли (стр. 33).

Тем временем у меня появилась мысль прежде все¬го приступить к обсуждению самих основ нашей веры путем применения уподоблений, доступных человече¬скому разуму, и я сочинил для моих учеников бого¬словский трактат «О божественном единстве и троич¬ности». Ученики мои требовали от меня человеческих и философских доводов и того, что может быть понято, а не только высказано. Они утверждали при этом, что излишни слова, недоступные пониманию, что нель¬зя уверовать в то, чего ты предварительно не понял, и что смешны проповеди о том, чего ни проповедник, ни его слушатели не могут постигнуть разумом. Сам господь жаловался, что поводырями слепых были слепцы (стр. 34).

Я же в течение нескольких дней до открытия со-

797

бора8 стал перед всеми публично излагать свое уче^ ние о католической вере согласно с тем, что я написал, и все слушавшие меня с восхищением одобряли как ясность, так и смысл моих суждений. Заметив это, на¬род и духовенство начали так рассуждать между со¬бой: «Вот он теперь говорит перед всеми открыто, и никто ничего ему не возражает. И собор скоро бли¬зится к окончанию, а он и созван-то был, как мы слы¬шали, главным образом против этого человека. Неуже¬ли судьи признали, что они заблуждаются больше, чем он?» Поэтому-то мои соперники с каждым днем рас-палялись все больше и больше.

Наконец однажды Альберик9 пришел ко мне с не-сколькими своими учениками и, намереваясь уличить меня, после нескольких льстивых слов выразил свое удивление по поводу одного места в моей книге, а именно как я мог, признавая, что бог родил бога и что бог един, тем не менее отрицать, что бог родил самого себя? 10 На это я немедленно ответил: «Если вы желаете, я приведу вам доказательство этого». Он заявил: «В таких вопросах мы руководствуемся не че¬ловеческим разумом и не нашими суждениями, но только словами авторитета». А я возразил ему: «Пере-листайте книгу, и вы найдете авторитет». Книга же была под рукой, потому что он сам принес ее. Я на-чал искать известное мне место, которое он или со-всем не заметил, или не разыскал, так как выискивал в книге только те выражения, которые могли бы мне повредить. С божьей помощью мне удалось быстро найти необходимое место. Это было изречение, оза-главленное «Августин о троице», книга I: «Кто ду-мает, будто бог обладает способностью родить себя, тот грубо заблуждается, так как не только бог не обладает такой способностью, но и никакое духовное или мате¬риальное существо. Ведь вообще нет такой вещи, ко¬торая бы сама себя порождала»…

Однако же если бы Альберик пожелал обсудить до¬воды и доказательства по существу, то я готов пока¬зать ему на основании его же собственных слов, что он впал в ту ересь, согласно которой отец является

798

своим собственным сыном. Услышав это, Альберик тут же пришел в ярость и начал мне угрожать, заявив, что в этом случае мне не помогут никакие мои доказа¬тельства и авторитеты. Высказав эту угрозу, он ушел (стр. 36-37).

Призванный на собор, я немедля явился туда. Там без всякого обсуждения и расследования меня заста-вили своей собственною рукой бросить в огонь мою названную выше книгу, и она была таким образом сожжена. А чтобы не показалось, что при этом царило полное молчание, кто-то из моих противников пробор¬мотал, будто он обнаружил в этой книге утверждение, что всемогущ один только бог-отец. Разобрав это бор-мотанье, легат с большим удивлением ответил, что за¬блуждаться до такой степени не может даже мальчиш¬ка и что, сказал он, все христиане твердо исповедуют существование трех всемогущих…

Архиепископ встал и, несколько изменив выраже-ния сообразно с обстановкой, подтвердил мнение лега¬та, сказав: «В самом деле, о господи, всемогущ отец, всемогущ сын, всемогущ дух святой. И кто с этим не согласен, тот явно уклонился от веры, и его не следует слушать. Если угодно собору, то хорошо сделает этот брат наш, изложив перед всеми нами свое вероучение, дабы мы могли соответственно одобрить, или не одоб¬рить, или исправить его».

Когда же я встал с целью исповедать и изложить свою веру, предполагая выразить свои чувства собст¬венными словами, мои противники объявили, что от меня требуется только одно — прочесть символ веры Афанасия», что мог отлично сделать любой мальчиш¬ка. А чтобы я не мог отговориться незнанием слов этого символа, велели принести рукопись для прочте¬ния, как будто бы мне не случалось его произносить. Вздыхая, рыдая и проливая слезы, я прочел его как только мог. Затем меня, как бы виновного и уличен¬ного, передали аббату монастыря святого Медарда, присутствовавшему на соборе, и немедленно увезли в его монастырь, как в тюрьму. Тотчас же был распу¬щен и собор (стр. 40—41).

799

Возражение некоему невежде в области диалектики

Некие современные ученые, будучи не в состоянии постичь силу доказательств диалектики, проклинают ее настолько, что считают все ее положения скорее со¬физмами и обманом, нежели доводами разума. Эти слепые поводыри слепцов, не знающие, как говорит апостол, ни того, о чем они говорят, ни того, что они утверждают, осуждают то, чего они не знают, и чер¬нят то, чего не постигают. Они считают смертельным испробовать то, чего они никогда не вкушали. Все не¬понятное им они называют глупостью и все для них непостижимое полагают бредом.

Так обуздаем же дерзость этих лишенных разума людей свидетельствами Священного писания, на ко-торое, по их признанию, они больше всего опираются, потому что мы не в силах опровергнуть их доводами разума. Пусть они наконец признают искусство диа¬лектики, так сильно порицаемое ими (как противоре¬чащее Священному писанию), поскольку церковные учители восхваляют ее и считают необходимой для этого писания. Ведь блаженный Августин решился превознести это знание великими похвалами и при¬знал, что по сравнению с прочими искусствами только оно одно дает возможность познания и только его одно следовало бы назвать знанием…

Он же во второй книге «О христианском учении» за¬являет, что из всех искусств для Священного писания особенно необходимыми являются диалектика и ариф¬метика. Одна — для разрешения вопросов, другая — для разъяснения аллегорических тайн, которые мы ча¬сто находим в природе чисел; и тем более он превоз¬носит диалектику, чем более необходимой считает ее для разъяснения всех сомнений в исследованиях…

Наука рассуждения больше всего имеет значения для проникновения во всякого рода вопросы, имею-щиеся в Священном писании, и для разрешения их… Диалектика и софистика весьма сильно отличаются друг от друга, так как первая заключается в истин-ности доводов, вторая — в подобии их; софистика учит

800

ложным доказательствам, диалектика же разоблачает их лживость и путем различения истинных доказа¬тельств учит опровергать ложные. Однако и то и дру¬гое знание, а именно как диалектика, так и софистика, ведут к умению различать доказательства, и только тот сможет разобраться в них, кто будет в состоянии отличить ложные и обманчивые доказательства от ис¬тинных и требуемых…

Что же тот12 понимает под словами мудрости и хитросплетениями слов, если не различие между истинными и ложными доказательствами? А они, как мы сказали, так переплетены друг с другом, что тот, кто не знает одних, не сможет различить других, так как для познания любых предметов необходимо позна¬ние им противоположных.

Ведь никто не познает точно добродетели, если не имеет понятия о пороке, в особенности когда некоторые пороки до такой степени близки к добродетелям, что легко обманывают многих своим подобием; также и ложные доказательства своим сходством с истинными очень многих вовлекают в заблуждение. Поэтому раз¬личие мнений имеет место не только в