на свидетельство других, например, сколь многому ве-рил в истории народов, мест и городов, сколько доверял друзьям, врачам, как вообще считал обязанностью ве¬рить людям, ибо без этой веры не могло бы существо¬вать и самое человеческое общество, как непоколебимо верил в свое происхождение от известных родителей, чего не мог бы, конечно, знать, не поверив по слуху (Исповедь VI, 5).
Когда я доискивался, на чем основываются одобри¬тельные отзывы мои о красоте тел, небесных или зем¬ных, и что вообще руководит меня давать решительные приговоры о подлежащих изменениям предметах, на¬пример это должно быть так, а то не так, когда я ста¬рался разъяснить себе самое основание, почему так сужу, то дошел до того, что над своим умом, тоже под¬верженным изменению, находил неизменную и вечную истину. И доходил я до того постепенно: я восходил от тел к душе чувственной, которая посредством телесных чувств ощущает внешний чувственный мир, а отсюда
597
к ее внутренней силе, которой внешние ощущения при¬носят весть о внешнем мире, насколько может вме¬стить это душа животных; затем еще выше и выше возносился к мыслящей и разумной силе, которая уже судит о полученных ею впечатлениях. Наконец, мой разум, также изменяющийся, сознавая, что все неиз¬менное лучше изменяющегося, отрешался в мышлении своем от привычных образов и призраков и стремился найти истинный свет, чтобы с помощью его познать самое бытие неизменяющееся; иначе если бы он не в состоянии был сколько-нибудь познать его, то никоим образом не мог бы с полною уверенностью предпочи¬тать его всему изменяющемуся. Так я разумною силою души своей достигал и достиг этого бытия верховного в минуты трепетного воззрения (in ictu trepidantis aspectus). И тогда-то я уразумел, как твое невидимое существо становится видимым в творении твоем. Но слабый взор мой все еще не мог выдерживать величия твоего света, так что я, ниспадая с этой высоты в обыч¬ное состояние свое, ничего не выносил с собою, кроме приятного воспоминания, при котором как бы желал насладиться хотя запахом той пищи, которой не мог вкушать (Исповедь VII, 17).
Он, говоривший, насколько считал достаточным, сначала чрез пророков, потом сам лично, после же чрез апостолов, произвел также и Писание, называемое ка¬ноническим и обладающее превосходнейшим авторите¬том. Этому Писанию мы доверяем в тех вещах, незна¬ние которых вредно, но и знания которых мы не в со¬стоянии достигнуть сами… В отношении того, что уда¬лено от наших чувств, поколику мы не можем знать его при помощи собственного свидетельства, мы непре-менно требуем постороннего свидетельства и верим тем, относительно которых не сомневаемся, что оно не удалено или не было удалено от их чувств. Итак, как относительно предметов видимых, которых мы не ви¬дим сами, мы доверяем видевшим их, и так же точно поступаем и в отношении остальных вещей, подлежа¬щих тому или иному телесному чувству, — так и в от¬ношении того, что чувствуется душою или умом… т. е. в отношении тех невидимых вещей, которые удалены
598
от нашего внутреннего чувства, мы должны верить тем, которые познали поставленное в оном бестелесном свете и созерцают в нем пребывающее (О граде бо-жием XI, 3).
То, из чего бог создал все, не имеет никакого вида и никакой формы, есть не что иное, как ничто. Ибо то, что по сравнению с совершенным называется бесфор¬менным, если только оно имеет сколько-нибудь формы, хотя бы самую малость, хотя бы в зачаточном состоя¬нии, не есть уже ничто; а по тому самому и оно, на¬сколько существует, существует не иначе как от бога.
Поэтому если даже мир создан из какой-нибудь бес¬форменной материи, то сама эта материя создана со¬вершенно из ничего; ибо и то, что еще не получило формы, однако так или иначе находится в зачатке, чтоб могло оформиться, — и оно способным к форме делается по• благости божией. «Ибо получить форму есть благо» 2. Итак, восприимчивость к форме есть не¬которое благо; а потому творец всяческих благ, дав¬ший форму, сам дал и возможность существования в форме. Таким образом, все, что существует, насколько оно существует, и все, что еще не существует, насколь¬ко оно может существовать, форму имеет от бога. Ина-че сказать, все получившее форму, насколько оно мо¬жет получить ее, форму имеет от бога (Об истинной религии XVIII).
Самое врачевание души, совершаемое божественным промыслом и неизреченным милосердием, по своей по¬степенности и раздельности в высшей степени прекрас¬но. Оно распадается на авторитет и разум. Авторитет требует веры и подготовляет человека к разуму. Разум в свою очередь приводит его к пониманию и знанию. Хотя и разум не оставляет совершенно авторитета, как скоро заходит речь о том, чему должно верить, само собою понятно, что познанная и уясненная истина слу¬жит высшим авторитетом (Об истинной религии XXIV).
Старайся дознать, что такое высшее согласие: вне себя не выходи, а сосредоточься в самом себе, ибо истина живет во внутреннем человеке; найдешь свою природу изменчивою — стань выше самого себя. Но,
599
становясь выше себя самого, помни, что размышляю¬щая душа выше и тебя. Поэтому стремись туда, откуда возжигается самый свет разума…
А если ты не понимаешь, что я говорю, и сомнева¬ешься, верно ли все это, обрати внимание по крайней мере на то, не сомневаешься ли ты в самом этом сом¬нении своем, и, если верно, что сомневаешься, разбери, отчего оно верно; в этом случае тебе навстречу идет свет, конечно не солнца, а свет истинный, просвещаю¬щий всякого человека, грядущего в сей мир (Иоан. I, 9). Этот свет невозможно видеть телесными глазами; нельзя видеть его даже и теми очами, которыми из-мышляются вторгающиеся в душу при помощи телес¬ных глаз призраки… Всякий, кто сознает себя сомне¬вающимся, сознает нечто истинное и уверен в том, что в данном случае сознает, следовательно, уверен в ис¬тинном. Отсюда всякий, кто сомневается в существо¬вании истины, в самом себе имеет нечто истинное, на основании чего он не должен сомневаться, ибо все истинное бывает истинным не иначе как от истины. Итак, тот не должен сомневаться относительно истины, кто почему бы то ни было мог сомневаться. В ком ви¬дим мы такое сомнение, там действует свет, не огра-ничивающийся пространством и временем и свободный от всякого призрака этих условий (Об истинной рели¬гии XXXIX).
3. ЭТИКА
Это она, философия, учит, и учит справедливо, не почитать решительно ничего, а презирать все, что только ни зрится очами смертных, чего только ни ка¬сается какое-либо чувство. Это она обещает показать с ясностью бога истиннейшего и таинственнейшего, и вот — вот как бы обрисовывает уже его в светлом ту¬мане (Против академиков I, 1).
Мудрость… по моему мнению, есть не одно знание, но и тщательное исследование вещей человеческих и божественных, относящихся к жизни блаженной. Если захочешь разделить это определение на части, то часть первая, которая говорит о знании, относится к богу, а та, которая довольствуется исследованием, — к чело¬веку (Против академиков 1,8).
600
Разум. Пока живем мы в этом теле, мы решительно должны избегать этого чувственного и всячески осте¬регаться, чтобы липкостью его не склеились наши крылья, которым нужно быть вполне свободными и совершенными, чтобы мы могли воспарить к оному свету из этой тьмы, ибо свет тот не удостоит и пока¬заться заключенным в эту клетку, если они не будут такими, чтобы могли, разбив и разломив ее, улететь в свои воздушные области. Поэтому, как скоро ты станешь таким, что ничто земное не будет доставлять тебе решительно никакого удовольствия, поверь мне, в ту же самую минуту, в тот же самый момент ты уви¬дишь что желаешь (Монологи I, 14).
Разум. Нужно ли после этого снова трактовать о науке рассуждения? Покоятся ли фигуры геометриче¬ские на истине, или в них самих заключается истина, никто не усомнится, что они содержатся в нашей душе, т. е. в нашем уме; а отсюда необходимо следует, что и истина существует в нашей душе… Следовательно, душа бессмертна. Поверь же наконец своим выводам, поверь истине: она провозглашает, что обитает в тебе, что бессмертна она и что никакая смерть тела не мо¬жет вытащить из-под ней ее седалища. Отвернись от своей тени, возвратись в себя самого; для тебя нет другой погибели, кроме забвения, что ты погибнуть не можешь (Монологи II, 19).
Не тем человек сделался похожим на дьявола, что имеет плоть, которой дьявол не имеет, а тем, что жи¬вет сам по себе, т. е. по человеку. Ибо и дьявол захо¬тел жить сам по себе, когда не устоял во истине; так что стал говорить ложь от своих, а не от божьих — стал не только лживым, но и отцом лжи (Иоан. VIII, 44). Он первый солгал. От него начался rpesfj- от него же началась и ложь (О граде божием XIV, 3).
Итак, когда человек живет по человеку, а не по богу, он подобен дьяволу (О граде божием XIV, 4).
Для того чтобы род человеческий не только соеди¬нить взаимно сходством природы, но и связать в со¬гласное единство мира в известном смысле узами кров-
601
ного родства, богу угодно было произвесть людей от одного человека. Сказали также, что этот род не уми¬рал бы и в отдельных личностях, если бы того не за¬служили своим неповиновением первые два человека, из которых один создан из ничего, а другая из первого. Они совершили такое великое преступление, что вслед¬ствие его изменилась в худшую самая природа чело¬веческая и передана потомству повинная греху и не¬избежной смерти. Царство же смерти до такой степени возобладало над людьми, что увлекло бы всех как к заслуженному наказанию, во вторую смерть, которой нет конца, если бы незаслуженная благодать божия не спасла от ней некоторых. Отсюда вышло, что, хотя та¬кое множество и таких многочисленных народов, жи¬вущих по лицу земному каждый по особым уставам и обычаям, и различается между собою многочисленным разнообразием языков, оружия, утвари, одежд, тем не менее существовало всегда не более как два рода че¬ловеческого общения, которые мы, следуя Писаниям своим, справедливо можем называть двумя градами. Один из них составляется из людей, желающих жить в мире своего рода по плоти; другой — из желающих жить также по духу. Когда каждый из них достигает своего желания, каждый в мире своего рода и живет (О граде божием XIV, 1).
Итак, два града созданы двумя родами любви: зем¬ной — любовью к себе, доведенною до презрения к богу, а небесный — любовью к себе, доведенною до презрения к самому себе. Первый затем полагает славу свою в самом себе, последний — в господе. Ибо тот ищет славы от людей, а для этого величайшая слава бог,
