из-за абстрактно¬сти рассуждения. Если я в какой-то мере исправил указанный недостаток, то я добился своей цели. Как мне представлялось, эта книга обладает таким своеоб¬разием и новизной, что она может претендовать на вни¬мание публики, особенно если учесть, что, как, по-ви¬димому, намекает автор, будь его философия принята, мы должны были бы изменить основания большей ча¬сти наук. Такие смелые попытки всегда приносят поль¬зу литературному миру, ибо они колеблют ярмо авто-ритетов, приучают людей к размышлениям о самих себе, бросают новые намеки, которые одаренные лю-ди могут развить, и уже самим противопоставлением [взглядов] проливают свет на пункты, в которых никто до этого не подозревал каких-либо трудностей.
Я выбрал одно простое рассуждение, которое тща¬тельно прослеживаю от начала до конца. Это един-
575

ственный путь, об окончании [изложения] которого я забочусь. Остальное лишь намеки на отдельные места [книги], которые показались мне любопытными и значи¬тельными.
СОКРАЩЕННОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ
Эта книга, по-видимому, написана с тем же замыс¬лом, что и многие другие работы, которые приобрели такую популярность в Англии за последние годы. Фи¬лософский дух, который столь усовершенствовался за эти последние восемьдесят лёт во всей Европе, получил в нашем королевстве такое же огромное распростране¬ние, как и в других странах. Наши писатели, по-види¬мому, положили даже начало новому типу философии, которая как для выгоды, так и для развлечения челове¬чества обещает больше, чем какая-либо другая филосо¬фия, с которой прежде был знаком мир. Большинство философов древности, рассматривавших природу чело¬века, выказывали в большей мере утонченность чувств, подлинное чувство нравственности или величие души, чем глубину рассудительности и размышления. Они ограничивались тем, что давали прекрасные образцы человеческого здравого смысла наряду с превосходной формой мысли и выражения, не развивая последова¬тельно цепи рассуждений и не преобразуя отдельных истин в единую систематическую науку. Между тем по меньшей мере стоит выяснить, не может ли наука о человеке достичь той же точности, которая, как обна-руживается, возможна в некоторых частях естествен¬ной философии. Имеются как будто все основания по¬лагать, что эта наука может быть доведена до вели¬чайшей степени точности. Если, исследуя несколько явлений, мы находим, что они сводятся к одному об¬щему принципу, а этот принцип можно свести к дру¬гому, мы достигаем в конечном счете несколько про¬стых принципов, от которых зависит все остальное. И хотя мы никогда не достигнем конечных принципов, мы получаем удовлетворение от того, что продвигаем¬ся настолько далеко, насколько позволяют нам наши способности.
576

В этом, кажется, и заключается цель философов но¬вого времени, а среди остальных — и автора данного труда. Он предлагает систематическим образом проана-томировать человеческую природу и обещает не вы¬водить никаких иных заключений, кроме тех, которые оправдываются опытом. Он с презрением говорит о ги¬потезах и внушает нам мысль, что те наши соотечест¬венники, которые изгнали их из моральной философии, оказали миру более значительную услугу, нежели лорд Бэкон, которого наш автор считает отцом опытной фи¬зики. Он указывает в этой связи на м-ра Локка, лор¬да Шефтсбери, д-ра Мандевиля, м-ра Гетчисона, д-ра Батлера.1, которые, хотя во многом и отличаются друг от друга, по-видимому, все согласны в том, что всецело основывают свои точные исследования человеческой природы на опыте.
[При изучении человека] дело не сводится к удов¬летворению от познания того, что наиболее близко ка¬сается нас; можно с уверенностью утверждать, что по¬чти все науки охватываются наукой о человеческой природе и зависят от нее. Единственная цель логики состоит в том, чтобы объяснить принципы и действия нашей способности рассуждения и природу наших идей; мораль и критика касаются наших вкусов и чувств, а политика рассматривает людей как объединенных в об¬ществе и зависящих друг от друга. Следовательно, этот трактат о человеческой природе, по-видимому, должен создать систему наук. Автор завершил то, что касает¬ся логики, и в своем рассмотрении страстей заложил основы других частей [систематического знания].
Знаменитый г-н Лейбниц усматривал недостаток обычных систем логики в том, что они очень простран¬ны, когда объясняют действия рассудка при получении доказательств, но слишком лаконичны, когда рассма¬тривают вероятности и те другие меры очевидности, от которых всецело зависят наша жизнь и деятельность и которые являются нашими руководящими принци¬пами даже в большинстве наших философских спеку¬ляций. Это порицание он распространяет на «Опыт о Человеческом разуме», «La recherche de la verite» и «L’art de penser»2. Автор «Трактата о человеческой
19 Антология, т. 2 577

природе», по-видимому, чувствовал у данных филосо¬фов такой недостаток и стремился, насколько мог, ис¬править его.
Поскольку книга содержит огромное количество но¬вых и заслуживающих внимания размышлений, невоз¬можно дать читателю надлежащее представление о всей книге в целом. Поэтому мы ограничимся по пре¬имуществу рассмотрением анализа (explication) рас¬суждений людей о причине и действии. Если мы смо¬жем сделать этот анализ понятным для читателя, то это сможет послужить образчиком целого.•
Наш автор начинает с некоторых определений. Он называет восприятием все, что может быть представле¬но умом, пользуемся ли мы нашими органами чувств, или воодушевляемся страстью, или проявляем нашу мысль и рефлексию. Он делит наши восприятия на два рода, а именно впечатления и идеи. Когда мы испыты¬ваем аффект или эмоцию какого-нибудь рода либо об¬ладаем образами внешних объектов, сообщаемыми на¬шими чувствами, то восприятие ума представляет со¬бой то, что он называет впечатлением — слово, которое он употребляет в новом значении. Когда же мы разду¬мываем о каком-нибудь аффекте или объекте, которого нет в наличии, то это восприятие является идеей. Впе¬чатления, следовательно, представляют собой живые и сильные восприятия. Идеи же — более тусклые и сла¬бые. Это различие очевидно. Оно очевидно так же, как и различие между чувством и мышлением.
Первое утверждение, которое выдвигает автор, за¬ключается в том, что все наши идеи, или слабые воспри¬ятия, выводятся из наших впечатлений, или сильных восприятий, и что мы никогда не можем помыслить о какой-либо вещи, которую никогда ранее не видели и не чувствовали в нашем собственном уме. Это положе¬ние, по-видимому, тождественно тому, которое так ста¬рался утвердить м-р Локк, а именно что нет врожден¬ных идей. Неточность этого известного философа мо¬жет быть усмотрена только в том, что он термином идея охватывает все наши восприятия. В таком смыс¬ле неверно, что мы не имеем врожденных идей, ибо очевидно, что наши более сильные восприятия, т. е.
578

впечатления, врожденны и что естественные привя-занности, любовь к добродетели, негодование и все дру¬гие страсти возникают непосредственно из природы. Я убежден, что тот, кто рассмотрит этот вопрос в таком свете, легко примирит все партии. Отец Мальбранш за¬труднился бы указать какую-либо мысль в уме, кото¬рая не была бы образом чего-то ранее им воспринимав¬шегося то ли внутренне, то ли посредством внешних чувств, и должен был бы допустить, что, как бы мы ни соединяли, сочетали, усиливали или ослабляли на-ши идеи, все они проистекают из указанных источни¬ков. М-р Локк, с другой стороны, легко признал бы, что все наши аффекты являются разновидностью при¬родных инстинктов, выводимых не из чего иного, как из изначального склада человеческого духа.
Наш автор полагает, «что ни одно открытие не мог¬ло быть более благоприятным для решения всех споров относительно идей, чем то, что впечатления всегда об¬ладают первенством по сравнению с последними и что каждая идея, которую доставляет воображение, впер¬вые появляется в виде соответствующего впечатления. Эти более поздние восприятия являются настолько яс¬ными и очевидными, что не допускают никаких споров, хотя многие из наших идей настолько темны, что точно охарактеризовать их природу и состав почти невозмож¬но даже для ума, который образует их». Соответствен¬но всякий раз, когда какая-либо идея неясна, он сво¬дит ее к впечатлению, которое должно сделать ее ясной и точной. И когда он полагает, что какой-либо фило¬софский термин не имеет идеи, связанной с ним (что слишком обычно), он всегда спрашивает: из какого впечатления выведена эта идея? И если не может быть найдено никакого впечатления, он заключает, что дан¬ный термин совершенно лишен значения. Таким обра¬зом он исследует наши идеи субстанции и сущности, и было бы желательно, чтобы этот строгий метод чаще практиковался во всех философских спорах.
Очевидно, что все рассуждения относительно фак¬тов основаны на отношении причины и действия и что мы никогда не можем вывести существование одного объекта из другого, если они не взаимосвязаны, опо-
19*
579

средованно или непосредственно. Следовательно, чтобы понять указанные рассуждения, мы должны быть от¬лично знакомы с идеей причины; а для этого мы дол¬жны осмотреться вокруг, дабы найти нечто такое, что есть причина другого.
На ст.оле лежит бильярдный шар, а другой шар дви¬жется к нему с известной скоростью. Они ударяются друг о друга, и шар, который прежде был в покое, те¬перь приобретает движение. Это наиболее совершен¬ный пример отношения причины и действия, какой мы только знаем из чувств или из размышления. Давайте поэтому исследуем его. Очевидно, что перед тем, как было передано движение, два шара соприкоснулись друг с другом и что между ударом и движением не было ни¬какого промежутка времени. Пространственно-времен¬ная смежность является, следовательно, необходимым условием действия всех причин. Подобным же образом очевидно, что движение, которое было причиной, пер¬вично по отношению к движению, которое было след¬ствием. Первичность во времени есть, следовательно, второе необходимое условие действия каждой причины. Но это не все. Возьмем какие-либо другие шары, нахо¬дящиеся в подобной же ситуации, и мы всегда найдем, что толчок одного вызывает движение в другом. Здесь, следовательно, имеет место третье условие, а именно постоянное соединение причины и действия. Каждый объект, подобный причине, всегда производит некото¬рый объект, подобный действию. Помимо этих трех условий смежности, первичности и постоянного соеди¬нения, я не могу открыть в этой причине ничего. Пер¬вый шар находится в движении; он касается второго; непосредственно приходит в движение второй шар; по¬вторяя опыт с теми же самыми или сходными шарами при тех же самых или сходных обстоятельствах, я на¬хожу, что за движением и касанием одного шара все¬гда следует движение другого. Какую бы форму я ни придавал этому вопросу и как бы ни исследовал его, я не могу обнаружить ничего большего.
Так обстоит дело, когда и причина, и следствие да¬ны ощущениям. Посмотрим теперь, на чем основывает¬ся наш вывод, когда мы умозаключаем из наличия одно-
. 580

го, что существует или будет существовать другое. Предположим, я вижу шар, двигающийся по прямой линии по направлению к другому; я немедленно заклю¬чаю, что они столкнутся и что второй шар придет в движение. Это вывод от причины к действию. И такова природа всех наших рассуждений в житейской практи¬ке. На этом основана вся наша осведомленность в истории. Из этого выводится и вся философия, за иск¬лючением геометрии и арифметики. Если мы сможем объяснить, ка« получается