каких-либо иных чувствах. В соответ-• ствии с человеческими чувствами ум, мужество, хорошие ма¬неры, прилежание, благоразумие, гениальность и т. д. суть су¬щественные части личных достоинств. Должны ли мы поэто¬му создать Елисейские поля для поэтов и героев .по примеру древней мифологии? Зачем приурочивать все награды только. к одному виду добродетели? Наказание, не преследующее ни¬какой цели или намерения, несовместимо с нашими идеями
600

благости и справедливости, но оно не может служить никакой цели после того, как все придет к концу. Наказание, согласно нашему представлению, должно быть соразмерно с проступком. Почему же тогда назначается вечное наказание за временные проступки-такого слабого создания, как человек?
Небеса и ад предполагают два различных вида людей — добрых и злых; однако большая часть человечества колеблется между пороком и добродетелью. Если бы кто-нибудь задумал обойти мир с целью угостить добродетельных вкусным ужином, а дурных — крепким подзатыльником, то он часто затруднялся бы в своем выборе и пришел бы к выводу, что заслуги и про¬ступки большинства мужчин и женщин едва ли стоят любого из этих двух воздаяний.
Предположение же мерила одобрения или порицания, от-личного от человеческого, приводит к общей путанице. Откуда вообще мы узнали, что существует такая вещь, как моральное различение, если не из наших собственных чувств? Какой че¬ловек, не испытавший личной обиды (а добрый от природы человек даже при предположении, что испытал ее), мог бы на¬лагать за преступления даже обычные, законные, легкие кары на основании одного только чувства порицания? И что закаляет грудь судей и присяжных против побуждений человеколюбия, как не мысль о необходимости и общественных интересах? Милосердие даже по отношению к величайшему из преступ¬ников соответствует нашим естественным идеям правосудия, хотя оно и предотвращает лишь столь незначительное стра¬дание. Более того, даже самый фанатичный священник непо-средственно, без колебаний одобрил бы такой образ действий в том, конечно, случае, если преступление не заключалось в ереси или неверии: эти последние преступления затрагивают его временные интересы и выгоды, и он, пожалуй, не был бы к ним столь снисходителен.
Главным источником моральных идей является размышле¬ние об интересах человеческого общества. Неужели эти инте¬ресы, столь недолговечные и суетные, следует охранять посред¬ством вечных и бесконечных наказаний? Вечное осуждение одного человека является бесконечно большим злом во Вселен¬ной, чем ниспровержение тысяч и миллионов царств. Природа сделала детство человека особенно хилым и подверженным смерти, как бы имея в виду опровергнуть представление о том, что жизнь есть испытание. Половина человеческого рода уми¬рает, не достигнув разумного возраста.
III. Физические аргументы, основанные на аналогии при-роды, ясно говорят в пользу смертности души, а они и есть, собственно, единственные философские аргументы, которые дол¬жны быть допущены в связи с данным вопросом, как и в связи со всяким вопросом, касающимся фактов. Где два пред-мета столь тесно связаны друг с другом, что все изменения, которые мы когда-либо видели в одном, сопровождаются соот¬ветственным изменением в другом, там мы должны по всем
601

правилам аналогии заключить, что когда в первом произойдут•• еще большие изменения и он полностью распадется, ти за этим последует и полный распад последнего. Сон, оказывающий весь¬ма незначительное воздействие на тело, сопровождается вре¬менным угасанием души или по крайней мере большим затем¬нением ее. Слабость тела в детстве вполне соответствует сла¬бости духа; будучи оба в полной силе в зрелом возрасте, они совместно расстраиваются при болезни и постепенно прихо¬дят в упадок в преклонных годах. Представляется неизбеж¬ным и следующий шаг — их общий распад при смерти. По¬следние симптомы, которые обнаруживает дух, суть расстрой¬ство, слабость, бесчувственность и отупение — предшественни¬ки его уничтожения. Дальнейшая деятельность тех же причин, усиливая те же действия, приводит дух к полному угасанию. Судя по обычной аналогии природы, существование какой-либо формы не может продолжаться, если перенести ее в условия жизни, весьма отличные от тех, в которых она находилась перво¬начально. Деревья погибают в воде, рыбы в воздухе, животные в земле. Даже столь незначительное различие, как различие в климате, часто бывает роковым. Какое же у нас основание воображать, что такое безмерное изменение, как то, которое претерпевает душа при распаде тела и всех его органов мыш¬ления и ощущения, может произойти без распада всего су¬щества?
У души и тела все общее. Органы первой суть в то же время органы второго, поэтому существование первой должно зависеть от существования второго. Считают, что души жи¬вотных смертны; а они обнаруживают столь близкое сходство с душами людей, что аналогия между ними дает твердую опору для аргументов. Тела людей и животных не более сходны между собой, чем их души, и, однако, никто не опровергает аргумен¬тов, почерпнутых из сравнительной анатомии. Метемпсихоа является поэтому единственной теорией подобного рода, заслу¬живающей внимания философий.
В мире нет ничего постоянного, каждая вещь, как бы устойчива она ни казалась, находится в беспрестанном течении и изменении; сам мир обнаруживает признаки бренности и распада. Поэтому противно всякой аналогии .воображать, что только одна форма, по-видимому самая хрупкая из всех и под¬верженная к тому же величайшим нарушениям, бессмертна и неразрушима. Что за смелая теория! Как легкомысленно, чтобы не сказать безрассудно, она построена!
Немало затруднений религиозной теории должен причинить также вопрос о том, как распорядиться бесчисленным множе¬ством посмертных существований. Каждую планету в каждой солнечной системе мы вправе вообразить населенной разумны¬ми смертными существами; по крайней мере мы не можем остановиться на ином предположении. В таком случае для каж¬дого нового поколения таких существ следует создавать новую Вселенную за пределами нынешней, или же с самого начала
602

должна быть создана одна Вселенная, но столь чудовищных размеров, чтобы она могла вместить этот неустанный приток существ. Могут ли такие смелые предположения быть приняты какой-нибудь философией, и притом на основании одной лишь простой возможности!
Когда задают вопрос о том, находятся ли еще в живых Агамемнон, Терсит, Ганнибал, Варрон и всякие глупцы, кото-рые когда-либо существовали в Италии, Скифии, Бактрии или Гвинее, то может ли кто-нибудь думать, будто изучение при-роды способно доставить нам достаточно сильные аргументы, чтобы утвердительно отвечать на столь странный вопрос? Если не принимать во внимание откровение, то окажется, что аргу¬ментов нет, и это в достаточной мере оправдывает отрицатель¬ный ответ. «Quanto facilius, — говорит Плиний, — certiusque sibi quemque credere ас specimen securitatis antegenitali sumere experimento». Наша бесчувственность до того, как сформиро¬валось наше тело, по-видимому, доказывает естественному ра¬зуму, что подобное же состояние наступит и после распада тола.
Если бы наш ужас перед уничтожением был изначаль¬ным аффектом, а не действием присущей нам вообще любви к счастью, то он скорее доказывал бы смертность души. Ведь поскольку природа не делает ничего напрасно, то она никогда не внушила бы нам ужаса перед невозможным событием. Она может внушить нам ужас перед неизбежным событием в том случае, когда — как это имеет место в данном случае — наши усилия часто могут отсрочить его на некоторое время. Смерть в конце концов неизбежна, однако человеческий род не сохра¬нился бы, если ubt природа не внушила нам отвращения к смер¬ти. Ко всем учениям, которым потворствуют наши аффекты, следует относиться с подозрением, а надежды и страхи, кото¬рые дают начало данному учению, ясны как день.
Бесконечно более выгодно в каждом споре защищать отри-цательный тезис. Если вопрос касается чего-либо выходящего за пределы хода природы, известного нам из обычного опыта, то это обстоятельство является по преимуществу, если не все-гда, решающим. Посредством каких аргументов или аналогий можем мы доказать наличие такого состояния существования, которого никто никогда не видел и которое совершенно не по-хоже на то, что мы когда-либо видели? Кто будет настолько доверять какой-либо мнимой философии, чтобы на основании ее свидетельства допустить реальность такого чудесного мира? Для данной цели нужен какой-нибудь новый вид логики и какие-нибудь новые силы духа, чтобы сделать нас способными постигнуть эту логику.
Ничто не могло бы более ясно показать, сколь бесконечно человечество обязано божественному откровению, чем тот факт, что, как мы находим, никакое иное средство не в силах удосто¬верить эту великую и важную истину (II, стр. 798—806).
603

ЕСТЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ РЕЛИГИИ
ВВЕДЕНИЕ
Если всякое исследование, касающееся религии, имеет крайне важное значение, то преимущественно привлекают, к себе наше внимание два вопроса, а именно: об основании ре- ‘•. лигии в разуме и о ее происхождении из природы человека. К счастью, на первый из них, наиболее важный, может быть дан самый очевидный или по крайней мере самый ясный ответ. Весь строй природы свидетельствует о существовании разум¬ного творца, и ни один рассудительный исследователь при серьезном размышлении не будет в состоянии хотя бы на ми¬нуту отойти от веры в изначальные принципы истинного теиз-i ма и религии. Но другой вопрос, касающийся происхождения J религии из природы человека, представляет несколько больше • трудностей. Вера в невидимую разумную силу, правда, была’ весьма широко распространена среди человеческого рода всюду, во все времена, но, во-первых, она, быть может, не была на¬столько всеобщей, чтобы не допускать исключений, а, во-вто¬рых, вызванные ею идеи вовсе не отличались единообразием. С одной стороны, были открыты некоторые народы, не обладаю- ; щие никакими религиозными чувствами, если только можно поверить путешественникам и историкам; с другой — нет таких , двух народов и вряд ли найдутся два таких человека, которые» в точности сходились бы в этих своих чувствах. Итак, данная’; предвзятая идея, по-видимому, не порождается каким-либо осо-‘, бым инстинктом или же первичным естественным впечатлением’ вроде тех, которые дают начало себялюбию, половой любви, любви к потомству, благодарности, мстительности, ведь каждый из этих инстинктов, как оказалось, абсолютно всеобщ у всех народов и во все ‘времена и каждому из них всегда соответ¬ствует точно определенный объект, к достижению которого он • неуклонно стремится. Начальные религиозные принципы дол¬жны быть вторичными, т. е. такими, которые легко поддаются ‘ извращению в силу различных случайностей и причин и деист- • вие которых в отдельных случаях вследствие необычного сте-• чения обстоятельств может быть полностью предотвращено. Рассмотрение тех принципов, которые порождают первоначаль-,; ную веру, а также тех случайностей и причин, которые направ-‘j ляют ее действия, и составляют предмет настоящего исследо-i вания.
ГЛАВА ?
ПЕРВОНАЧАЛЬНОЙ РЕЛИГИЕЙ ЛЮДЕЙ БЫЛ ПОЛИТЕИЗМ
Мне думается, что если мы рассмотрим развитие человече¬ского общества