аспекте, считаются принадлежащими к одному и тому же роду или виду; и немного времени надо для того, чтобы мы приписа¬ли им мышление, разум, аффекты, а иногда даже человеческие черты и облик с целью сделать их еще более похожими на нас. Не трудно заметить, что, чем больше образ жизни чело¬века зависит от случайностей, тем сильнее он предается суеве¬рию; в частности,. это наблюдается у игроков и мореплавате¬лей, которые из всех людей меньше всего способны к серьезно¬му размышлению, но зато полны всяких легкомысленных и суеверных представлений (II, стр. 369—382).
ЛАМЕТРИ
Жюлъен-Офре Ламетри (1709—1751) — выдающийся фран¬цузский философ-материалист и атеист.. Родился в семье бога¬того купца. По образованию врач. Материалистические и атеи¬стические воззрения Ламетри привели к тому, что у него появи¬лось много врагов среди теологов и консервативно настроенных врачей. Спасаясь от преследований, Ламетри жил в Нидерлан¬дах (где в молодости учился у знаменитого тогда врача Вур-гаеа). Но и отсюда после выхода его смелого и наиболее извест¬ного произведения «Человек-машина» (1747) был вынужден бежать в Берлин. Здесь Ламетри нашел убежище при дворе прусского короля Фридриха II, заигрывавшего с французскими просветителями. Здесь философ и умер. Первое философское произведение Ламетри — «Естественная история души», или «Трактат о душе» (1745), как оно стало называться в последую¬щих изданиях. Среди других произведений Ламетри — «Краткое изложение философских систем» (1747), «Человек-растение» (1748), «Система Эпикура» (1751). В настоящем издании пуб¬ликуются наиболее существенные отрывки из двух первых про¬изведений. Они. подобраны В. Н. Кузнецовым по изданию: Ламеттри. Избранные сочинения, М. — Л., 1925.
ЧЕЛОВЕК-МАШИНА
Мудрец не может ограничиться изучением природы и истины; он должен решиться высказать последнюю в интересах небольшого кружка лиц, которые хотят и
609
умеют мыслить. Ибо дру¬гим, по доброй воле яв¬ляющимся рабами пред¬рассудков, столь же не¬возможно постичь истину, сколь лягушкам научить¬ся летать.
Все философские си-стемы, рассматривающие человеческую душу, могут быть сведены к двум основным: первая, более древнего происхождения, есть система материализ¬ма, вторая — система спи-ритуализма (стр. 179).
Итак, в данной работе нами должны руководить
только опыт и наблюдение. Они имеются в бесчислен¬ном количестве в дневниках врачей, бывших в то же время философами, но их нет у философов, которые не были врачами. Первые прошли по лабиринту человека, осветив его; только они одни сняли покровы с пружин, спрятанных под оболочкой, скрывающей от наших глаз столько чудес; только они, спокойно созерцая нашу ду¬шу, тысячу раз наблюдали ее как в ее низменных про-явлениях, так и в ее величии, не презирая ее в первом из этих состояний и не преклоняясь перед ней во вто¬ром. Повторяю, вот единственные ученые, которые име¬ют здесь право голоса. Что могут сказать другие, в особенности богословы? Разве не смешно слышать, как они без всякого стыда решают вопросы, о которых ни¬чего не знают и от которых, напротив, совершенно отдалились благодаря изучению всяких темных на¬ук, приведших их к тысяче предрассудков, или, по¬просту говоря, к фанатизму, который делает их еще большими невеждами в области понимания механизма тел.
Человек — настолько сложная машина, что совер¬шенно невозможно составить себе о ней яркое пред¬ставление, а затем дать точное определение. Вот поче-
610
му оказались тщетными-все исследования a priori са¬мых крупных философов, желавших, так сказать, во¬спарить на крыльях разума. Поэтому только путем ис¬следования a posteriori, т. е. пытаясь найти душу как бы внутри органов тела, можно — не скажу открыть с полной несомненностью самую природу человека, но достигнуть в этой области максимальной степени веро¬ятности.
Итак, возьмем в руки посох опыта и оставим в по¬кое историю всех бесплодных исканий философов.
Можно и даже должно восхищаться самыми беспо¬лезными трудами великих гениев: всеми этими Декар¬тами, Мальбраншами, Лейбницами и Вольфами1; но я спрашиваю вас, каковы плоды их глубоких размышле¬ний и всех их трудов? Начнем же с рассмотрения не того, что думали, но что следует думать, чтобы обрести покой.
Существует столько же умов, характеров и различ¬ных нравов, сколько И темпераментов. Еще Гален знал эту истину, которую развил не Гиппократ , а Декарт, говоря, что одна только медицина в состоянии вместе с телом изменять дух и нравы. И действительно, в за¬висимости от природы, количества и различного соче¬тания соков, образующих меланхолический, холеричес¬кий, флегматический или сангвинический темперамен¬ты, каждый человек представляет собой особое суще-ство.
Во время болезни душа то потухает, не обнаружи¬вая никаких признаков жизни; то словно удваивается: так велико охватывающее ее исступление; то помраче¬ние ума рассеивается, и выздоровление снова превра¬щает глупца в разумного человека. Порой самый бле¬стящий гений становится безумным, перестает созна-; вать самого себя; и тогда прощайте, богатства знания, : приобретенные с такими затратами и трудом!
Один, как ребенок, плачет при приближении смерти, над которой другой подшучивает. Что нужно было, чтобы превратить бесстрашие Кая Юлия, Сенеки или Петрония2 в малодушие или трусость? Всего только расстройство селезенки или печени или засорение во¬ротной вены. А почему? Потому, что воображение за-
611
соряется вместе с нашими внутренними органами, от¬чего и происходят все эти своеобразные явления исте¬рических и ипохондрических заболеваний (стр. 181— 183).
Рассмотрим теперь душу со стороны других ее по¬требностей.
Человеческое тело — это самостоятельно заводящая¬ся машина, живое олицетворение беспрерывного движе¬ния. Пища восстанавливает в нем то, что йожирается лихорадкой. Без пищи душа изнемогает, впадает в не¬истовство и, наконец, изнуренная, умирает.
Пища имеет над нами огромную власть!
Сырое мясо развивает у животных свирепость; у людей при подобной же пище развивалось бы это же качество; насколько это верно, можно судить по то-му, что английская нация, которая ест мясо не столь прожаренным, как мы, но полусырым и кровавым, по-видимому, отличается в большей или меньшей степе¬ни жестокостью, проистекающей от пищи такого рода наряду с другими причинами, влияние которых может быть парализовано только воспитанием. Эта жесто¬кость вызывает в душе надменность, ненависть и пре¬зрение к другим нациям, упрямство и другие чувства, портящие характер, подобно тому как грубая пища соз¬дает тяжелый и неповоротливый ум, характерными свойствами которого являются леность и бесстраст¬ность (стр. 185—186).
Надо быть слепым, чтобы не видеть неизбежно¬
го влияния возраста на разум. Душа развивается вме¬
сте с телом и прогрессирует вместе с воспитанием
(стр. 187). • .
Итак, различные состояния души всегда соответст¬вуют аналогичным состояниям тела (стр. 189).
Истинные философы согласятся со мной, что пере¬ход от животных к человеку не очень резок. Чем в самом деле был человек до изобретения слов и зна¬ния языков? Животным особого вида, у которого .было меньше природного инстинкта, чем у других животных, царем которых он себя тогда не считал; он отличается от обезьяны и других животных тем, чем обезьяна от¬личается в настоящее время, т. е. выражением лица,
612
в котором проявляется больше ума. Ограничиваясь, по Выражению последователей Лейбница, интуитивным знанием, он замечал только формы и цвета, не умея проводить между ними никаких различий; во всех воз-растах сохраняя черты ребенка, он выражал свои ощу-щения и потребности так, как это делает проголодав¬шаяся или соскучившаяся от покоя собака, которая просит есть или гулять.
Слова, языки, законы, науки и искусства появились только постепенно; только с их помощью отшлифовался необделанный алмаз нашего ума. Человека дрессиро¬вали, как дрессируют животных; надо было много уп¬ражняться, чтобы сделаться писателем или носильщи¬ком. Геометр научился самым трудным чертежам и вычислениям, подобно тому как обезьяна научается сни¬мать и надевать шапку или садиться верхом на пос¬лушную ей собаку. Все достигалось при помощи зна¬ков; каждый вид научился тому, чему мог научиться.
Таким именно путем люди приобрели то, что наши туманные философы называют символическим позна¬нием.
Как мы видим, нет ничего проще механики нашего воспитания: все сводится к звукам или словам, кото¬рые из уст одного через посредство ушей попадают в мозг другого, который одновременно с этим восприни¬мает глазами очертания тел, произвольными обозначе¬ниями которых являются эти слова.
Но кто заговорил впервые? Кто был первым настав-ником рода человеческого? Кто изобрел способ исполь-зовать податливость нашего организма? Я не знаю это¬го: имена этих первых счастливых гениев скрыты в глубине времен. Но искусство является детищем при¬роды; последняя должна была задолго предшествовать ему.
Надо предположить, что люди, наилучше организо-ванные, на которых природа излила все свои благоде¬яния, научили всему этому других (стр. 193—194).
Организация является главным преимуществом че-ловека. Ибо откуда, спрашиваю я вас, появляются• разные умения, знания и черты добродетели, как не от организации мозга людей ученых или добродетель-
613
ных? И откуда в свою очередь появляется у нас эта организация, если не от природы?
Если организация человека является первым его преимуществом и источником всех остальных, то обра¬зование представляет собой второе его преимущество. Без образования наилучшим образом организованный ум лишается всей своей ценности, так же как без обра¬зования самый умный человек в светском обществе ни¬чем не отличался бы от грубого мужика (стр. 198).
Мы вовсе не намерены замалчивать всех тех воз-ражений, которые можно сделать против нас и в поль¬зу существования первоначального отличия человека от животного. Говорят, что человеку присущ естествен¬ный закон: умение распознавать добро и зло, которое чуждо животным.
Но основано ли это возражение или, правильнее, утверждение на опыте, без которого философ вправе все отвергать? Существует ли опыт, убеждающий нас в том, что только человек просвещен светом разума, в ко¬тором отказано всем другим животным?
Для того чтобы решить, имеет ли силу упомянутый естественный закон для неговорящих животных, прихо¬дится, следовательно, обратиться к только что упомя¬нутым знакам, предполагая, что таковые существуют. Факты, по-видимому, доказывают последнее. Собака, укусившая раздразнившего ее хозяина, в следующий затем момент обнаруживает признаки раскаяния; ее вид говорит об огорчении и досаде; она не смеет показаться ему на глаза и признается в своей вине заискивающим и униженным видом. Из истории мы знаем известный случай со львом, не захотевшим растерзать предостав¬ленного его ярости человека, в котором он признал сво¬его благодетеля. [.:.]
Но живое существо, которое с раннего возраста на¬делено природой столь разумным инстинктом и которое способно рассуждать, комбинировать, размышлять, об¬суждать, поскольку это допускают размеры и сфера его деятельности; существо, которое испытывает при¬вязанность благодаря оказываемым ему благодеяниям и теряет ее вследствие дурного с ним обращения, пы¬таясь найти себе другого хозяина, разве не обнару-
614
живает ясно такое существо способность чувствовать свою и нашу вину, различать добро и зло, словом, не обла¬дает сознанием и ответственностью за свои поступки?
Допустив это, нельзя уже отказывать животным в драгоценном даре, о котором идет речь, ибо если они обнаруживают очевидные признаки раскаяния и ума, то нет ничего нелепого в представлении, что эти суще¬ства — столь же совершенные машины, как и мы, — созданы, подобно нам, для того, чтобы понимать и чув¬ствовать природу (стр. 202—204).
Как определить, что такое
