естественный закон? Это — чувство, научающее нас тому, чего мы не долж¬ны делать, если не хотим, чтобы нам не делали того же. Мне кажется, что к этому общему определению следует прибавить, что это чувство есть особого рода страх или боязнь, столь же спасительные для целого вида, как и для индивидуума. Ибо мы уважаем коше¬лек и жизнь других, может быть, только для того, что¬бы сохранить свое собственное имущество, свою честь и себя самих.
Вы видите, таким образом, что естественный закон является внутренним чувством, относящимся, подобно всем другим чувствам, в том числе и мысли, к области воображения. Следовательно, его наличие не требует, очевидно, ни воспитания, ни откровения, ни законода¬теля, если не смешивать его с гражданскими законами, как это абсурдно делают богословы (стр. 208).
Если все способности души настолько зависят от устройства мозга и всего тела, что в сущности они представляют собой не что иное, как результат этого устройства, то человека можно считать весьма просве¬щенной машиной! Ибо в конце концов, если бы даже человек один был наделен естественным законом, пе¬рестал бы он от этого быть машиной? Несколько боль¬ше колес и пружин, чем у самых совершенных живот¬ных, мозг, сравнительно ближе расположенный к серд¬цу и вследствие этого получающий больший приток крови, — и что еще?
Итак, душа — это лишенный содержания термин, за которым не кроется никакого определенного представ¬ления и которым ум может пользоваться лишь для обо-
615

значения той части нашего организма, которая мыс-лит. При наличии простейшего принципа движения одушевленные тела должны обладать всем, что им не¬обходимо для того, чтобы двигаться, чувствовать, мыс¬лить, раскаиваться, словом, проявлять себя как в обла¬сти физической, так и в зависящей от нее моральной
(стр. 213). U
Сколько выдающихся философов доказали, что мысль представляет собой только способность чувство¬вать и что мыслящая душа есть не что иное, как чув¬ствующая душа, устремленная на анализ представле¬ний и на размышление. Это можно доказать тем, что, когда потухает чувство, вместе с ним потухает также и мысль, как это бывает в состоянии апоплексии, летар¬гии, каталепсии и т. д. Ибо нелепо утверждать, что душа продолжает мыслить и при болезнях, сопряжен¬ных с бессознательным состоянием, и что она только не в состоянии вспомнить этих своих представлений.
Было бы напрасной тратой времени доискиваться сущности механизма движения. Природа движения нам столь же неизвестна, как и природа материи.
Пусть только признают вместе со мной, что органи¬зованная материя наделена принципом движения, кото¬рый один только и отличает ее от неорганизованной (а разве можно опровергнуть это бесспорное наблюде¬ние?), и что все различия животных, как это я уже до¬статочно доказал, зависят, от разнообразия их органи¬зации, — и этого будет достаточно для разрешения про¬блемы субстанций и человека. Очевидно, во Вселенной существует всего одна только субстанция, и человек является самым совершенным ее проявлением. Он от¬носится к обезьяне и к другим умственно развитым жи¬вотным, как планетные часы Гюйгенса к часам импера¬тора Юлиана3. Если для отметки движения планет по¬надобилось больше инструментов, колес и пружин, чем для отметки указания времени на часах, если Вокансо-ну4 потребовалось больше искусства для создания сво-его флейтиста, чем для своей утки, то его потребова¬лось бы еще больше для создания говорящей машины; теперь уже нельзя более считать эту идею невыполнимой, в особенности для рук какого-нибудь нового Прометея.
616

Я не ошибусь, утверждая, что человеческое тело представляет собой часовой механизм, но огромных раз¬меров и построенный с таким искусством и изощрен¬ностью, что если остановится колесо, при помощи кото¬рого в нем отмечаются секунды, то колесо, обозначаю¬щее минуты, будет продолжать вращаться и идти как ни в чем не бывало, а также что колесо, обозначающее четверти часа, и другие колеса будут продолжать дви¬гаться, когда в свою очередь остальные колеса, будучи в силу какой бы то ни было причины повреждены или засорены, прервут свое движение. Таким же точно об¬разом засорения нескольких сосудов недостаточно для того, чтобы уничтожить или прекратить действие ры¬чага всех движений, находящегося в сердце, которое является рабочей частью человеческой машины. Скажу мимоходом, что из двух врачей лучшим и заслу¬живающим наибольшего доверия всегда будет, по мо¬ему мнению, тот, кто больше опирается на физику или механику человеческого тела и, предоставляя невеждам вопрос о душе и беспокойство, вызываемое этой химе¬рой, серьезно занимается только чистым естествозна¬нием.
Быть машиной, чувствовать, мыслить, уметь отли¬чать добро от зла так же, как голубое от желтого, сло¬вом, родиться с разумом и устойчивым моральным инстинктом и быть только животным — в этом заклю¬чается не больше противоречия, чем то, что можно быть обезьяной или попугаем и уметь предаваться наслаж¬дениям . Я считаю мысль столь же мало противоре¬чащей понятию организованной материи, подобно элек¬тричеству, способности к движению, непроницаемости, протяженности и т. п. (стр. 223—226).
Итак, мы должны сделать смелый вывод, что чело¬век является машиной и что во всей Вселенной сущест¬вует только одна субстанция, различным образом видо¬изменяющаяся. И это вовсе не гипотеза, основанная на предубеждениях и предположениях, не продукт пред¬рассудка или одного только моего разума. Я отверг бы подобного руководителя, которого считаю малонадеж¬ным, если бы мои чувства, вооруженные, так сказать, факелом истины, не побудили меня следовать за разу-
617

мом, освещая ему путь. Но опыт высказался в пользу моего разума, и я соединяю их воедино.
Вы могли убедиться в том, что я делаю самые ре-шительные и логические выводы только в результате множества физических наблюдений, которых не будет оспаривать ни один ученый: только за ученым я при¬знаю право на суждение о тех выводах, которые я делаю из этих наблюдений, отвергая свидетельство вся¬кого человека, с предрассудками, не знающего ни ана¬томии, ни той единственной философии, которая в дан¬ном случае имеет значение, а именно философии чело¬веческого тела. Какое значение могут иметь против столь прочного и крепкого дуба слабые тростники бого-словия, метафизики и различных философских школ? Это детские игрушки, подобные рапирам наших гимна¬стических зал, с помощью которых можно доставить себе удовольствие, но ни в каком случае не одолеть про¬тивника. Надо ли прибавлять, что я имею здесь в ви¬ду пустые и пошлые идеи, избитые и жалкие доводы, которые будут приводить к относительно мнимой сов¬местимости двух субстанций, беспрестанно соприкасаю¬щихся и воздействующих друг на друга, идеи, которые будут существовать, пока на земле останется хотя бы тень предрассудка или суеверия?
Такова моя система или, вернее, если я не заблуж¬даюсь, истина. Она проста и кратка. Кто хочет, пусть попробует оспаривать ее! (стр. 231—232).
ТРАКТАТ О ДУШЕ
Ни Аристотель, ни Платон, ни Декарт! ни Мальбранш не объяснят вам, что такое душа ваша. Напрасно вы будете му-читься в поисках познация ее природы: не в обиду будь ска-зано вашему тщеславию и упорству, вам придется подчиниться неведению и вере. Сущность души человека и животных есть и останется всегда столь же неизвестной, как и сущность ма¬терии и тел. Более того, душу, освобожденную при помощи абстракции от тела, столь же невозможно себе представить, как и материю, не имеющую никакой формы. Душа и тело были созданы одновременно, словно одним взмахом кисти. Тот, кто хочет познать свойства души, должен сперва открыть свой¬ства, явно обнаруживающиеся в телах, активным началом ко¬торых является душа.
618

Такого рода рассуждение логически приводит к мысли, что нет более надежных руководителей, чем наши чувства. Они являются моими философами. Сколько бы плохого о них ни говорили, одни только они могут просветить разум в поисках истины; именно к ним приходится всегда восходить, если всерьез стремиться ее познать.
Итак, рассмотрим добросовестно и беспристрастно, что мо¬гут открыть нам наши чувства в отношении материи, сущности тел, в особенности организованных, но будем видеть только то, что есть в действительности, и не будем прибегать к вымыс¬лам.
Все философы, внимательно изучавшие природу материи, рассматриваемой, как таковая, независимо от всех форм, обра¬зующих тела, открыли в ней различные свойства, вытекающие из абсолютно неизвестной сущности. Таковы, во-первых, спо¬собность принимать различные формы, которые появляются в самой материи и благодаря которым материя может приобре¬тать двигательную силу и способность чувствовать; во-вторых, существующую протяженность, принимаемую ими за атрибут, свойство, а не за сущность материи.
Впрочем, есть некоторые философы, и в их числе Декарт, которые хотели свести сущность материи к одной только про¬тяженности, ограничивая все свойства материи свойствами про¬тяженности. Но это понимание было отвергнуто всеми осталь¬ными современными философами, более внимательными ко всем свойствам этой субстанции, и способность материи приобретать двигательную силу, как и способность чувствовать, всегда счи¬талась ими существенным ее свойством, как и протяжен¬ность.
Хотя мы не имеем никакого представления о сущности материи, мы не можем отказать ей в признании свойств, от-крываемых нашими чувствами.
Открывая глаза, я вижу вокруг себя только материю или протяженность. Итак, протяженность — свойство, всегда при¬надлежащее всякой материи, могущее принадлежать только ей одной и, следовательно, присущее своему предмету.
Это свойство предполагает в субстанции тел три измере-ния: длину, ширину и высоту.
То, что обыкновенно называют формой, заключается в раз¬личных состояних или различных модификациях, видоизмене¬ниях, которым подвергается материя. Эти модификации полу¬чают бытие или свое существование от самой материи, подобно тому как оттиск печати получается от воска, который он видо¬изменяет. Они образуют все различные состояния этой субстан¬ции: благодаря им она принимает различные формы тел и образует самые эти тела (стр. 45—49).
Если существует активное начало, оно должно иметь в не¬известной нам сущности материи иной источник, чем протя¬женность; это подтверждает то, что простая протяженность не дает полного представления о сущности или метафизической форме субстанции тел в силу того уже, что последняя исклю-
619

чает представление о какой бы то ни было активности материи. Поэтому если мы обнаружим это движущее начало, если мы докажем, что материя, не будучи, как это обыкновенно думают, столь безразлична по отношению к движению и покою, должна считаться в такой же мере активной, как и пассивной, субстан¬цией, то какие доводы останутся у тех, кто видит ее сущность в протяженности? (стр. 51).
Декарт, этот гений, прокладывавший новые пути, в кото-рых сам заблудился, утверждал вместе с некоторыми другими философами, что бог — единственная действительная причина движения и что он постоянно передает его всем телам. Но это мнение не более чем гипотеза, которую Декарт пытался при¬способить к данным веры, а это значит говорить не на языке философии и обращаться не .к философам, в особенности не к тем из них, которых можно убедить только силою очевид¬ности.
Можно было бы привести длинный ряд цитат из различ-ных авторитетов и сослаться на знаменитых учителей и их учения. Но и без нагромождения цитат достаточно очевидно, что материя содержит