в себе оживляющую ее движущую силу, .которая является непосредственной причиной всех законов дви-жения.
Мы говорили о двух важнейших. атрибутах материи, от которых зависит большинство ее свойств, а именно о протя-женности и движущей силе. Нам остается теперь доказать су¬ществование третьего атрибута; я имею в виду способность чувствовать, которую философы всех веков признавали за этой субстанцией. Я говорю: все философы, хотя знаю о тщетных усилиях картезианцев опровергнуть это. Чтобы выйти из не¬преодолимых затруднений, они бросились в лабиринт, из кото¬рого думали найти выход посредством нелепой теории, что «животные — простые машины».
Это мнение настолько смехотворно, что философы всегда допускали его только как шутку или философское развлечение. Опыт доказывает нам существование одинаковой способ¬ности чувствовать как у животных, так и у людей. В самом деле, не сомневаясь в том, что я чувствую, я не имею иных доказательств чувств других людей, кроме тех знаков, которые они мне подают, Но условный язык — я имею в виду речь — вовсе не представляет собой наилучшего знака; существует другой знак, общий людям и животным, обнаруживающийся с наибольшей определенностью; я говорю о языке чувств, каким являются стоны, крики, ласки, бегство, вздохи, пение — одним словом, все выражения страдания, печали, отвращения, боязни, храбрости, покорности, гнева, удовольствия, радости, нежности и т. п. Этот энергичный язык обладает гораздо большею силой убедительности, чем все софизмы Декарта.
Мы знаем в телах только материю и наблюдаем способ-ность чувствовать только в этих телах. На каком же фунда-менте может быть построено идеальное существо, отвергаемое всеми нашими знаниями?
620

пади, однако, с такой же откровенностью признать, что нам не известно, обляпает ли материя сама по себе непосред-ственной способностью чувствовать или же только способностью приобретать ее посредством модификаций или принимаемых ею форм, ибо несомненно, что эта способность обнаруживается только в организованных телах.
Итак, вот еще одна новая способность, находящаяся только в потенциальном состоянии в материи, как и все другие, о ко¬торых мы раньше упоминали. Так думали древние, философия которых, полная глубины и проницательности, заслуживает вос¬становления на обломках современной философии (стр. 53—55).
ГЕЛЬВЕЦИИ
Клод-Адриан Гельвеции (1715—1771) — французский фило-соф-материалист, один из основных представителей Просвеще¬ния во Франции. Родился в семье придворного врача в Париже. Занимал должность генерального откупщика. Посвятив себя в дальнейшем научной деятельности, Гельвеции входил в кру¬жок Дидро и Гольбаха. В 1758 г. опубликовал книгу «Об уме», вызвавшую яростные нападки реакционных клерикальных кру¬гов. Книга была запрещена властями и даже сожжена. Ос¬новные идеи ее Гельвеции развил в книге «О человеке, его ‘умственных способностях и его воспитании», опубликованной уже после его смерти (1773). В настоящем томе публикуются отрывки по его русским изданиям: «Об уме» (М., 1938) и «О че¬ловеке, его умственных способностях и его воспитании» (М., 1938). Подбор В. В. Кузнецова.
ОБ УМЕ
Ум рассматривается или как результат способ¬ности мыслить (и в этом смысле ум есть лишь сово¬купность мыслей человека), или он понимается как са¬мая способность мыслить.
Чтобы понять, что такое ум в этом последнем значе¬нии, надо выяснить причины образования наших идей.
В нас есть две способности, или, если осмелюсь так выразиться, две пассивные силы, существование кото¬рых всеми отчетливо сознается.
Одна — способность получать различные впечатле¬ния, производимые на нас внешними предметами; она называется физической чувствительностью.
Другая — способность сохранять впечатление, про¬изведенное на нас внешними предметами. Она назы¬вается памятью, которая есть не что иное, как дляще¬еся, но ослабленное ощущение.
621

Эти способности, в ко¬торых я вижу причины образования наших мыс-лей и которые свойствен-ны не только нам, но и животным, возбуждали бы в нас, однако, лишь нич¬тожное число идей, если бы они не были в нас связаны с известной внеш¬ней организацией.
Если бы природа со-здала на конце нашей руки не кисть с гибкими пальцами, а лошадиное копыто, тогда, без сомне¬ния, люди не знали бы
ни ремесел, ни жилищ, не умели бы защищаться от животных и, озабоченные исключительно добыванием пищи и стремлением избежать диких зверей, все еще бродили бы в лесах пугливыми стадами;
При этом предположении во всяком случае оче-видно, что ни в одном обществе цивилизация (la police) не^ поднялась бы на такую ступень совершенства, ка¬кой она достигла теперь. Если бы вычеркнуть из языка любого народа слова: лук, стрелы, сети и пр. — все, что предполагает употребление рук, то он оказался бы в умственном развитии ниже некоторых диких народов, не имеющих двухсот идей и двухсот слов для выраже-ния этих идей, и его язык, подобно языку животных, соответственно был бы сведен к пяти-шести звукам или крикам. Отсюда я заключаю, что без определенной вне¬шней организации чувствительность и память были бы в нас бесплодными способностями (стр. 3—4).
Источником всех заблуждений ума являются или страсти, или незнание некоторых фактов либо ис¬тинного значения некоторых слов. Заблуждение, сле¬довательно, не есть непременное свойство человеческо¬го ума. Наши ложные суждения являются следствием случайных причин, не предполагающих в нас сущест¬вования способности суждения, отличной от способно-
622

сти ощущения; таким образом, заблуждение есть лишь случайность, отсюда следует, что все люди одарены в сущности правильным умом.
Признав эти положения верными, я могу теперь повторить беспрепятственно, что судить, как я уже до¬казал, есть в сущности лишь ощущать.
Общее заключение этого рассуждения сводится к тому, что ум может быть рассматриваем или как спо-собность, производящая наши мысли, и в этом смысле ум есть лишь чувствительность и память; или ум мо¬жет быть признан лишь следствием самих этих способ¬ностей, и в этом последнем значении он есть лишь со¬вокупность мыслей и может подразделяться в каждом человеке на столько частей, сколько у человека идей (стр. 27).
Отдельный человек судит о вещах и о лицах по приятным или неприятным впечатлениям, которые он получил от них. Общество есть лишь собрание отдель¬ных лиц и, следовательно, в своих суждениях может руководствоваться только своим интересом.
Эта точка зрения, с которой я исследую ум, есть, я думаю, единственная, с которой его следует рассматри¬вать. Это единственный способ оценить достоинство ка¬ждой идеи, установить с точностью неопределенность наших суждений относительно этого и открыть, нако¬нец, причину удивительного разнообразия взглядов лю¬дей по вопросу, об уме — разнообразия, исключительно зависящего из различия страстей, идей, предрассудков, чувств, а следовательно, и интересов.
Было бы в самом деле странно, если бы общий ин-терес, оценивший различные поступки людей и давший им название добродетельных, порочных или дозволен¬ных в зависимости от того, полезны, вредны или же безразличны они для общества, — было бы странно, ес¬ли бы этот самый интерес не явился критерием уваже¬ния или презрения, связанных с идеями людей.
Идеи, как и поступки, можно распределить по трем различным группам.
Идеи полезные: я беру это выражение в самом ши-роком смысле и подразумеваю под этим словом вся-кую идею, способную поучить или позабавить,
623

Идеи вредные: те, которые производят на нас обрат¬ное действие.
Идеи безразличные: именно все те, которые, будучи недостаточно приятными сами по себе или став при¬вычными, не производят на нас никакого впечатления. Существование таких идей кратковременно, и они, так сказать, лишь на мгновение могут быть названы без¬различными; их длительность или следование одна за другой, делающее их скучными, заставляет переносить их в группу идей вредных.
Чтобы дать понять, насколько этот способ рассмат¬ривать ум плодотворен, я буду применять установлен¬ные мною принципы последовательно к поступкам и идеям людей и докажу, что везде, во все времена — как в вопросах нравственности, так и в вопросах ума — суждения отдельных лиц были продиктованы личным интересом, а суждения целых народов — общим интере¬сом и что таким образом всегда как у общества, так и у отдельных лиц источником похвалы является любовь или благодарность, источником презрения — ненависть или месть (стр. 30—31).
Если до сих пор этика мало способствовала счастью человечества, то -не потому, чтобы многие моралисты не соединяли с удачными выражениями, изяществом и ясностью изложения также и глубину ума и возвышен¬ность души, но потому, что, как ни были талантливы эти моралисты, они, надо сознаться, недостаточно часто рассматривали различные пороки народов как необхо¬димые следствия различных форм их правления, а эти¬ка может стать действительно полезной людям только тогда, когда она будет рассмотрена с этой точки зре¬ния. Какой результат имели до сих пор самые прекрас¬ные предписания этики? Они исправили нескольких от¬дельных лиц от недостатков, в которых они, может быть, себя упрекали, но в нравах наций они не произ¬вели никакого изменения. Какая тому причина? Та, что пороки народа всегда скрыты, если смею так выразить¬ся, в основе его законов: там надо искать корень его пороков и вырвать его. Кто не имеет ни достаточно ума, ни достаточно мужества для этого предприятия, тот не принесет в этом отношении почти никакой поль-
624

зы миру. Стремиться уничтожить пороки, связанные с законами народа, не произведя никаких изменений в этих законах, — значит браться за невозможное дело, значит отвергать следствия, правильно вытекающие из допущенных принципов (стр. 91).
Из сказанного следует, что только тогда можно на¬деяться изменить взгляды народа, когда будет измене¬но его законодательство, и что реформу нравов следует начать с реформы законов; при существующей форме правления громкие слова, громящие полезный порок, были бы вредны для государства, если бы они не были тщетны; но таковыми они останутся всегда, ибо народ¬ная масса двигается только силой закона. К тому же позволю себе заметить мимоходом: очень немногие мо-ралисты умеют пользоваться нашими страстями, воору¬жая их друг против друга и тем заставляя нас со¬гласиться с их взглядами; большая же часть их со-ветов слишком оскорбительна. А они должны были бы понять, что оскорбления не могут успешно бо-роться с чувствами; что только страсть может победить страсть.
Заменяя таким образом брань указаниями на собст¬венный интерес, моралисты могли бы заставить при¬нять свои правила. Я не буду дольше останавливаться на этом вопросе; возвращаясь к своему предмету, я ут¬верждаю, что все люди стремятся только к счастью, что невозможно отклонить их от этого стремления, что было бы бесполезно пытаться это сделать и было бы опасно достигнуть этого и что, следовательно, сделать их добродетельными можно, только объединяя личную выгоду с общей. Установив этот принцип, мы ясно ви¬дим, что этика есть пустая наука, если она не сливает¬ся с политикой и законодательством; из этого я заклю¬чаю, что, для того чтобы быть полезными для мира, философы должны рассматривать предметы с той точ¬ки зрения, с которой на них смотрят законодатели. И, не будучи вооружены той же властью, они дол¬жны быть воодушевлены тем же духом. Дело морали¬ста — указать законы, исполнение которых обеспечива¬ет законодатель, налагая на них печать своей власти (стр. 93—94).
625

Видя огромное умственное