неравенство людей, приходится прежде всего признать, что умы столь же различны, как и тела, из которых одни, слабые и неж¬ные, другие- сильные и крепкие. Что же, спросят, вы¬зывает в этом отношении различия при единообразном способе действия природы?
Но это рассуждение основывается только на анало¬гии. Оно походит на рассуждение тех астрономов, кото¬рые сделали бы вывод, что Луна обитаема потому, что она состоит из того же материала, что и Земля. Однако, как ни слабо само по себе это рассуждение, оно долж¬но казаться весьма доказательным; ибо чем же иначе, скажут, объяснить огромное умственное неравенство людей, получивших, по-видимому, одинаковое воспи¬тание?
Чтобы ответить на это соображение, следует прежде всего рассмотреть, могут ли различные люди получить в строгом смысле слова одинаковое воспитание, а для этого надо определить смысл, связываемый со словом воспитание.
Если под воспитанием подразумевать только то, ко¬торое получается в одном и том же месте от одних и тех же учителей, то в этом смысле бесчисленное. мно¬жество людей получают одинаковое воспитание. Но ес¬ли придать этому слову истинное и более обширное значение и если под ним подразумевать вообще все, что служит для его наставления, то я утверждаю, что никто не получает одинакового воспитания, ибо настав-никами каждого являются, если смею так выразиться, и форма правления, при которой он живет, и его дру¬зья, и его любовницы, и окружающие его люди, и про¬читанные им книги, и, наконец, случай, т. е. бесконеч¬ное множество событий, причину и сцепление которых мы не можем указать вследствие незнания их. А слу¬чай гораздо больше участвует в нашем воспитании, чем обыкновенно думают. Именно случай ставит пе¬ред нашими глазами известные предметы, следователь-но, вызывает у нас особенно удачные идеи и приводит нас иногда к великим открытиям (стр. 145—146).
Является ли большее или меньшее совершенство ор¬ганов чувств, которое необходимо обнимает и совер-
626

шенство внутренней организации, — ибо о тонкости чувств я могу судить только по результатам, — причи¬ной неравенства умственных способностей людей?
Чтобы правильно судить об этом вопросе, мы долж¬ны исследовать, придает ли уму большая или меньшая тонкость чувств большую обширность или большую правильность суждений, которая, взятая в истинном значении, заключает в себе все качества ума.
Большая или меньшая тонкость чувств нисколько не влияет на правильность суждений ума, раз люди всегда воспринимают одинаковые отношения между предметами, какие бы ощущения от этих предметов они ни получали. Чтобы доказать, что это так, я вы-беру для примера чувство зрения, так как ему мы обя¬заны наибольшим числом наших представлений, и я утверждаю, что если для различных глаз одни и те же предметы кажутся более или менее большими или ма¬ленькими, блестящими или темными, если туаз в гла¬зах одного человека меньше, снег менее бел и эбеновое дерево менее черно, чем в глазах другого, то тем не менее эти два человека будут всегда замечать одинако¬вые отношения между всеми предметами; так, в их глазах туаз всегда будет больше фута, снег белее всех других тел, эбеновое дерево чернее всех других де¬ревьев.
А так как правильность суждений ума заключается в ясном представлении об истинных отношения«: между предметами и так как, применив сказанное мною о зрении к другим чувствам, мы придем к тому же ре¬зультату, то из’ этого я заключаю, что большее или меньшее совершенство организации, как внешней, так и внутренней, нисколько не влияет на правильность на¬ших суждений.
У людей, которых я называю нормально организо¬ванными, умственное превосходство не связано с боль¬шим или меньшим превосходством чувств, как внеш¬них, так и внутренних, и большое неравенство в умственных способностях необходимо зависит от иной причины. […’]
Заключение, к которому мы пришли в последней главе, без сомнения, побудит нас искать причину
627

неравенства умственных способностей людей в неравной обширности их памяти. Память есть кладовая, в кото¬рой складываются ощущения, факты и идеи, различные сочетания которых образуют то, что мы называем умом.
Следовательно, ощущения, факты и идеи надо рас¬сматривать как первичную материю ума. А чем обшир¬нее кладовая памяти, тем больше в ней содержится этой первичной материи и, скажут, тем больше у чело¬века умственных способностей (стр. 148—150).
Люди, в среднем нормально организованные, ода-рены памятью в степени достаточной, чтобы подняться до самых высоких идей. Действительно, всякий человек в этом отношении достаточно наделен природой, если его память способна удержать столько фактов и идей, что, сравнивая их между собой, он может всегда заме¬тить новые отношения, постоянно увеличивать число своих идей и, следовательно, непрестанно расширять свой ум. Но если, как доказывает математика, тридцать или сорок предметов могут быть сравниваемы столь¬кими различными способами, что никто в продолжение очень длинной жизни не в состоянии заметить все их отношения и вывести из них все возможные идеи, и если между нормально организованными людьми нет ни одного, память которого могла бы удержать не только все слова одного языка, но еще множество дат, фактов, имен, мест и лиц и, наконец, значительно больше шести или семи тысяч предметов, то отсюда я смело заключаю, что всякий нормально организованный человек одарен памятью значительно большею, чем та, которая ему нужна для увеличения числа своих идей; что более обширная память не вызвала бы более об¬ширного ума и что не только неравенство памяти не является причиной неравенства ума, но что это послед¬нее неравенство есть исключительно результат боль¬шего или меньшего внимания, с которым человек наб¬людает отношения между предметами, или же плохого выбора предметов, которыми он обременяет свою па¬мять (стр. 153—154).
Все люди, которых я называю нормально организо¬ванными, способны к вниманию, так как все научаются читать, знают свой язык и могут усвоить первые тео-
628

ремы Евклида. А всякий способный усвоить первые теоремы обладает физической способностью понять и все остальные; действительно, большая или меньшая легкость, с которой схватываются математические ис¬тины, так же как и истины всякой другой науки, зави¬сит от большего или меньшего числа ранее восприня¬тых основных положений, которые необходимо иметь в памяти, чтобы усвоить всю науку.
Я уже легко открываю источник человеческих доб¬родетелей; я вижу, что если бы люди не были чувстви¬тельны к физическим страданиям и наслаждениям, если бы в них не было желаний и страстей, если бы они были ко всему равнодушны, то они не знали бы личной выгоды, а без личной выгоды они не образовали бы об¬ществ и не было бы между нами договоров; тогда не существовало бы и общего интереса и, следовательно, не было бы справедливых и несправедливых поступков; таким образом, физическая чувствительность и личный интерес являются источниками справедливости.
Эта истина, опирающаяся на юридическую аксиому «интерес есть мера человеческих поступков» и под¬тверждаемая сверх того тысячью фактов, доказывает, что мы, будучи добродетельными или преступными в зависимости от того, соответствуют или не соответ¬ствуют наши личные страсти и вкусы общему инте¬ресу, с такой необходимостью стремимся к нашему лич¬ному добру, что даже божественный законодатель счел !нужным для побуждения людей к добродетельным пос¬тупкам обещать им вечное блаженство взамен времен¬ного счастья, которым им иногда приходится жертво¬вать (стр. 156—159).
Следует различать два вида страстей.
Некоторыми мы обладаем от природы непосред-ственно; другими же мы обязаны существованию об-ществ. Чтобы решить, который из этих двух различных рейдов страстей произвел другой, перенесемся умственно в первые дни мира. Мы увидим, как природа посредст¬вом чувств голода, жажды, холода и жары предупреж¬дает человека о его потребностях и связывает бесконеч-iBoe множество удовольствий или страданий с удовлет-Цворением или неудовлетворением этих потребностей;
629

мы увидим, что уже тогда человек был способен вос¬принимать впечатления удовольствия и страдания и родился, так сказать, с любовью к первому и ненави¬стью ко второму. Таким вышел человек из рук природы.
В этом состоянии зависть, гордость, скупость, често¬любие не существовали для человека, который был спо¬собен чувствовать только физические удовольствия и страдания и не знал искусственных радостей и огорче¬ний, доставляемых нам упомянутыми страстями. Сле¬довательно, эти страсти не вложены в нас непосред¬ственно природой, однако существование их, зависящее от существования обществ, заставляет предполагать, что в нас находится скрытый зародыш этих страстей. Поэтому так как при рождении природа дает нам только потребности, то мы должны искать происхождения этих искусственных страстей в наших первых потребностях и желаниях, ибо эти страсти могут развиться только из способности ощущения (стр. 183—184).
Люди желают быть достойными уважения толь¬ко для того, чтобы быть уважаемыми, а быть уважае¬мыми они желают только для того, чтобы пользоваться удовольствиями, связанными с этим уважением; сле¬довательно, жажда уважения есть только замаскиро¬ванная жажда наслаждений. А существуют только два рода наслаждений: чувственные удовольствия и сред¬ства для приобретения этих удовольствий; эти средства мы помещаем в разряд удовольствий только потому, что надежда на удовольствие есть уже начало удоволь¬ствия, существующего, впрочем, только тогда, когда эта надежда может быть осуществлена. Следовательно, физическая чувствительность есть зародыш, оплодотво¬ряющий гордость и все другие страсти, к которым я причисляю и дружбу, которая на первый взгляд кажет¬ся более независимой от чувственных удовольствий и поэтому заслуживает рассмотрения, чтобы на этом по¬следнем примере подтвердить все сказанное мною о страстях (стр. 198).
Наши страсти суть непосредственное следствие нашей физической чувствительности; все люди способ¬ны и восприимчивы к страстям, следовательно, все но¬сят в себе плодотворный зародыш ума (стр. 209).
630

Если наслаждение есть единственный предмет же¬ланий людей, то, чтобы внушить им любовь к добро¬детели, достаточно подражать природе; удовольствия указывают на ее требования, страдания — на ее запре¬ты, и человек послушно ей повинуется. Неужели зако-нодатель, вооруженный теми же средствами, не сумеет добиться того же эффекта? Если бы люди не обладали страстями, не было бы никакой возможности сделать их хорошими; но любовь к наслаждению, против кото¬рой так восставали люди, обладающие честностью ско¬рее почтенной, чем просвещенной, является уздой, по¬средством которой можно направлять к общему благу страсти отдельных лиц. Отвращение большинства лю¬дей к добродетели не есть следствие порочности их натуры, а следствие несовершенства законодательства.
I Законы, если можно так выразиться, побуждают нас к порокам тем, что часто соединяют их с наслаждени¬ем; великое искусство законодателя и заключается в том, чтобы разъединить их так, чтобы выгода, извле¬каемая злодеем из преступления, была совершенно не¬соразмерна тому страданию, которое ему за это грозит. Если среди богатых людей, которые в большинстве ме-
| нее добродетельны, чем бедняки, мы реже встречаем воров и убийц, то потому, что выгода от воровства для богатого человека никогда не бывает соразмерна риску наказания. Не так дело обстоит с бедняком: так как для него эта несоразмерность гораздо меньше, то он находится, так сказать, в состоянии равновесия между пороком и добродетелью. Я совсем не желаю этим