ска¬зать, что людьми надо управлять с помощью желез¬ного прута. При совершенном законодательстве и среди добродетельного народа презрение, делающее человека совершенно одиноким у себя на родине и лишающее его всякого утешения, есть достаточная причина, чтобы образовать добродетельные души. Всякий иной способ наказания делает людей робкими, трусливыми и тупы¬ми. Добродетель, порождаемая страхом пытки, мстит за свое происхождение; эта добродетель труслива и непросвещенна, или, вернее, страх глушит пороки, но не родит добродетель. Истинная добродетель вытекает из желания заслужить уважение и славу и из страха
631
перед презрением, которое ужаснее смерти (стр. 214— 215).
В государствах, где власть карать и награждать принадлежит только закону, где повинуются только ему, добродетельный человек, всегда чувствующий себя под его защитой, усваивает ту смелость и твердость души, которая неизбежно ослабевает в странах деспо¬тических, где жизнь, имущество и свобода зависят от прихоти и произвола одного человека. В этих странах быть добродетельными так же безумно, как было не быть им на Крите или в Лакедемонии, и мы не нахо¬дим там никого, кто бы восставал против несправедли¬вости, вместо того чтобы поощрять ее (стр. 224).
Народы, стонущие под игом неограниченной власти, могут иметь лишь кратковременные успехи, только вспышки славы; рано или поздно они подпадут под власть народа свободного и предприимчивого. Но если даже предположить, что они будут избавлены от этой опасности в силу исключительных обстоятельств и положения, то достаточно уже плохого управления, для того чтобы их разрушить, обезлюдить и превратить в пустыню. Летаргическая вялость, постепенно охваты¬вающая все члены такого народа, приводит к этому результату. Деспотизму свойственно заглушать страсти; а лишь только души, лишившись страстей, перестанут быть деятельными и как только граждане отупеют, так сказать, от опиума роскоши, праздности и изнежен¬ности, как государство начинает хиреть: его кажущееся спокойствие есть в глазах просвещенного человека лишь изнеможение, предшествующее смерти. В госу¬дарстве страсти необходимы; они составляют его жизнь и душу. И народ-победитель есть в сущности народ с более сильными страстями.
Умеренное волнение страстей благодетельно для государств; в этом отношении их можно сравнить с морями, чьи стоячие воды, загнивая, испускали бы гибельные для мира пары, если бы буря не очищала их (стр. 231).
Страсти могут достигать в нас, если можно так выразиться, степени чуда. Эта истина доказана и от¬чаянной храбростью измаелитов, и размышлениями
632
гймнософистов, искус которых заканчивался лишь по¬сле тридцатисемилетнего уединения, изучения и мол¬чания, и варварскими продолжительными истязаниями факиров, и мстительной яростью японцев, и дуэлями европейцев, и, наконец, стойкостью гладиаторов .
Словом, все люди, как я желал доказать, способны к степени страсти более чем достаточной для преодоле¬ния лени и для создания в себе той непрерывности вни¬мания, с которой связано умственное превосходство.
Наблюдаемое в людях значительное умственное не¬равенство зависит исключительно от различия в их воспитании и от скрытого от нас и многообразного сплетения обстоятельств, в которых они находятся.
Действительно, если все умственные операции сво¬дятся к тому, чтобы сознавать, вспоминать и наблюдать соотношения различных предметов между собой или между ними и нами, то очевидно, что так как все лю¬ди одарены остротой восприятия, памятью и, наконец, способностью внимания, необходимой для того, чтобы подниматься к самым высоким идеям, ‘то среди лиц, в среднем нормально организованных, нет ни одного, который не смог бы прославить себя великими талан¬тами (стр. 246—247),
По-видимому, только причинам духовного по¬рядка можно приписать превосходство некоторых на¬родов над другими в области наук и искусств; и можно заключить, что нет народов, особенно одаренных добро¬детелью, умом и мужеством. Природа в этом отноше¬нии делила поровну свои дары. Действительно, если бы большая или меньшая сила ума зависела от разли¬чия температуры в разных странах, то, принимая во внимание древность мира, должна была бы найтись народность, которая, будучи поставлена в наиболее благоприятные условия, достигла бы путем постоянных успехов большего превосходства над другими народа¬ми. Но уважение, которое поочередно воздавалось за их ум разным народам, и презрение, которому они, один за другим, подвергались, показывают, как нич¬тожно влияние климата на ум. Я прибавлю даже, что если бы место рождения определяло силу нашего ума, то причины духовного порядка не могли бы дать нам
• 633
столь простого и естественного объяснения явлений, зависящих от физических причин. Относительно это-го я замечу, что так как до сих пор не было ни од-ного народа, которому бы климатические особенности его страны и вытекающие отсюда небольшие различия в организации давали постоянное преимущество над другими народами, то мы вправе думать, что возмож¬ные небольшие различия в организации отдельных лиц, образующих какой-нибудь народ, не имеют заметного влияния на их ум (стр. 263).
Словом, умственное неравенство людей зависит и от формы правления в их стране, и от более или менее счастливой эпохи, в которую они родились, и от полу¬ченного ими воспитания, и от большего или меньшего желания выдвинуться, и. наконец, от степени высо¬ты и плодотворности тех идей, которые они сделали предметом своего изучения (стр. 265).
Вся задача совершенного воспитания сводится, во-первых, к тому, чтобы установить, какие идеи и предметы следует вкладывать в память молодых лю¬дей в зависимости от различных положений, в которое ставит их судьба, и во-вторых, определить наиболее верные средства, чтобы зажечь в них стремление к сла¬ве и к общественному уважению.
Когда обе эти задачи будут разрешены, тогда вели¬кие люди, бывшие до сих пор результатом слепого стечения, обстоятельств, станут результатом деятель¬ности законодателя; тогда, оставив меньше места слу¬чаю, совершенное воспитание сумеет бесконечно уве¬личить в больших государствах число талантливых до¬бродетельных людей (стр. 362).
лать гениальных людей из всех людей, способных по¬лучить это воспитание. С помощью воспитания можно вызвать соревнование между гражданами, приучить их к вниманию, раскрыть их сердце для гуманности, а их ум для истины и сделать, наконец, из всех граждан если не гениальных людей, то по крайней мере здра¬вомыслящих и чувствующих людей. Как я докажу это в дальнейшем ходе изложения, это все, чего может добиться усовершенствованная наука воспитания (стр. 38—39).
Вся моя жизнь есть, собственно говоря, лишь одно длинное воспитание (стр. 10).
Большей частью своего образования мы обязаны случаю, т. е. тому, чему не учат наставники. Ребенок, знания которого ограничивались бы истинами, которые он узнал от своей гувернантки или от своего воспита¬теля, и фактами, содержащимися в немногих книгах, которые прочитывают в школе, был бы, несомненно, самым глупым ребенком в мире (стр. 14).
Гений, по-нашему, может быть лишь продуктом усиленного внимания, сконцентрированного на каком-нибудь искусстве или какой-нибудь науке. Если люди рождаются без идей, то они рождаются также без призваний. Последние можно считать приобретен¬ными, которым мы обязаны положению, в котором мы находимся. Гений есть отдаленный продукт событий или случайностей (стр. 19).
Я предупреждаю читателя, что под словом «случай» я понимаю неизвестное нам сцепление причин, способ¬ных вызвать то или иное действие, и что я никогда не употребляю этого слова в ином значении (стр. 21).
О ЧЕЛОВЕКЕ, ЕГО УМСТВЕННЫХ СПОСОБНОСТЯХ И ЕГО ВОСПИТАНИИ
К чему сводится наука о воспитании? К науке о средствах понудить людей приобрести добродетели и таланты, которые желательны в них. Есть ли что-нибудь невозможное для воспитания? Нет (стр. 447).
До какой бы степени совершенства не довели вос¬питание, не следует, однако, думать, будто можно сде-
634
кондильяк
Этъен-Бонно Кондилъяк (1715—1780) — французский фило-соф-просветитель, историк и экономист. Сотрудничал в «Энцик-лопедии», руководимой Дидро, и был близок к его кружку. Автор «Трактата о системах» (1749), в котором подверг критике ряд положений метафизики Декарта, Малъбранша, Спинозы и Лейбница с позиций эмпиризма. Главное философское произве¬дение Кондильяка — «Трактат об ощущениях» (1754), в котором автор стремится пойти далее Локка по пути сенсуалистического
635
истолкования знания. Отрыв¬ки из этого произведения публикуются ниже по изда¬нию: Э. В. Кондильяк. Трактат об ощущениях. М., 1935.
ТРАКТАТ ОБ ОЩУЩЕНИЯХ
ВАЖНОЕ
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ЧИТАТЕЛЮ
Я предупреждаю читателя, что очень важно поставить себя в точности на место статуи, которую мы собираемся наблюдать. Надо начать существовать вместе с ней, обладать
только одним органом чувств, когда у нее будет только один такой орган; приобретать лишь те идеи, которые она приобретает; усваивать лишь те привычки, кото¬рые она усваивает, — одним словом, надо быть лишь тем, что она есть. Она сумеет судить о вещах, подобно нам, лишь тогда, когда она будет обладать всеми на¬шими органами чувств и всем нашим опытом, а мы сумеем судить, подобно ей, лишь тогда, когда мы пред¬положим себя лишенными всего того, чего ей не хва- • тает. Я полагаю, что читатели, которые поставят себя в точности на ее место, без труда поймут предлагае¬мый труд; другие же читатели выдвинут против меня бесчисленные возражения (стр. 41).
Главная задача предлагаемого труда — показать, ка¬ким образом все наши знания и все наши способности происходят из чувств или, выражаясь точнее, из ощу¬щений, ибо по сути дела чувства являются лишь по¬водом. Чувствуют не они, чувствует только душа по поводу органов, извлекая из модифицирующих ее ощу¬щений все свои познания и все свои способности.
Это исследование может оказать неизмеримую поль¬зу искусству рассуждения; оно одно может довести его до его первых начал. Действительно, мы сумеем открыть надежный способ руководить постоянно нашими мыслями лишь тогда, когда мы узнаем, каким образом они возникли. Чего ожидать от философов, вечно апел¬лирующих к какому-то инстинкту, которого они не в состоянии определить? Неужели можно надеяться уничтожить источник наших заблуждений, предостав¬ляя нашей душе действовать столь таинственным обра¬зом? Нет, мы должны начать наблюдать себя с первых испытываемых нами ощущений, мы должны вскрыть причину наших первых операций, добраться до источ¬ника наших идей, показать их происхождение, просле¬дить за ними до границ, поставленных нам природой; одним словом, мы должны, как выражается Бэкон, возродить весь человеческий разум.
Но, могут возразить нам, все уже сказано, когда вслед за Аристотелем повторяют, что наши знания про¬исходят из чувств.
Уже давно было сказано, что все наши знания про-исходят из чувств. Однако перипатетики еще так плохо понимали эту истину, что, несмотря на всю талантли¬вость некоторых из них, они никогда не сумели раз¬вить ее, и по истечении ряда веков ее пришлось наново открыть .
Непосредственно за Аристотелем, минуя прочих фи¬лософов, писавших по тому же самому вопросу, мы имеем Локка. Этот английский мыслитель, несомненно, пролил на него много света, но он все же не выяснил его до конца. Мы увидим, что от его внимания ускольз¬нуло большинство суждений, примешивающихся ко всем нашим ощущениям; что он не понял, насколько нам необходимо научиться осязать, видеть, слышать и т. д., что все способности души он принял за врож¬денные качества, не подозревая, что они могут проис¬ходить просто из ощущения .
«Трактат об ощущениях»
