многочисленными трактатами, чем прибавляли ей веса. LXXIX. На протяжении тех самых времен, когда человеческий разум и научные занятия процветали в наиболее высокой степени или хотя бы посредственно, естественной философии уделялась самая малая доля человеческих трудов. А между тем именно она долж¬на почитаться великой матерью наук. Ибо все’науки и искусства, оторванные от ее ствола, хотя и могут быть обработаны и приспособлены для практики, но совсем не растут. Известно же, что, после того как христианская вера была принята и окрепла, преобла-дающая часть лучших умов посвящала себя теологии. Этому были отданы высшие награды; этому были в изобилии предоставлены средства вспомоществования всякого рода; это занятие теологией преимущественно и поглотило ту треть или тот период времени, который принадлежит нам, западным европейцам. Тем более что в одно и то же примерно время начали процветать науки и разгораться религиозные споры. В предшест¬вующий же век, в продолжение второго периода, у рим¬лян лучшие мысли и усилия философов были отданы моральной философии, которая была для язычников как бы теологией. Даже величайшие умы посвящали себя в те времена чаще всего гражданским делам, вследствие величины Римской империи, которая нуж¬далась в работе очень многих людей. Время же, в те¬чение которого естественная философия более всего процветала у греков, было наименее продолжительно. Ибо ив более древние времена все те семеро, что на¬зывались мудрецами, за исключением Фалеса4, по¬святили себя моральной философии и политике; и в последующие времена, когда Сократ низвел филосо¬фию с неба на землю, моральная философия приобре¬ла еще большую силу и отвращала разум людей от естественной.
206
LXXX. Итак, эта великая матерь наук недостойным образом была низведена до обязанностей служанки. Но пусть никто не ждет от наук большого движе¬ния вперед, особенно в их действенной части, если естественная философия не будет доведена до отдель¬ных наук или же если отдельные науки не будут воз¬вращены к естественной философии. Оттого и полу¬чается, что у астрономии, оптики, музыки, у многих видов механики и у самой медицины и даже — что бо¬лее всего достойно удивления — у моральной и граж-данской философии и науки логики почти нет никакой глубины, что они только скользят по поверхности и разнообразию вещей.
LXXXIV. Что же касается древности, то мнение, которого люди о ней придерживаются, вовсе не обду¬манно и едва ли согласуется с самим словом. Ибо древ¬ностью следует почитать престарелость и великий воз¬раст мира, а это должно отнести к нашим временам, а не к более молодому возрасту мира, который был у древних. Этот возраст по отношению к нам древен и более велик, а по отношению к самому миру — нов и менее велик. И подобно тому как мы ожидаем от старого человека большего знания и более зрелого суж¬дения о человеческих вещах, чем от молодого, по при¬чине опыта и разнообразия и обилия вещей, которые он видел, о которых он слышал и размышлял, так и от нашего времени, если только оно познает свои силы и пожелает испытать и напрячь их, следует большего ожидать, чем от былых времен, ибо это есть старшее время мира, собравшее в себе бесконечное количество опытов и наблюдений.
Было бы постыдным для людей, если бы границы умственного мира оставались в тесных пределах того, что было открыто древними, в то время как в наши времена неизмеримо расширились и приведены в из¬вестность пределы материального мира, то есть зе¬мель, морей, звезд. Правильно называют истину до¬черью времени, а не авторитета. Поэтому не удиви¬тельно, что чары древности, писателей и единогласия столь связали мужество людей, что они, словно закол¬дованные, не смогли привыкнуть к самим вещам,
207
LXXXV. Если же кто-либо направит внимание на рассмотрение того, что более любопытно, чем здраво, и глубже рассмотрит работы алхимиков и магов, то он, пожалуй, придет в сомнение, чего эти работы более достойны — смеха или слез. Алхимик вечно питает на¬дежду, и, когда дело не удается, он это относит к сво¬им собственным ошибкам. Не следует все же отри¬цать, что алхимики изобрели немало и одарили людей полезными открытиями. Однако к ним неплохо подхо¬дит известная сказка о старике, который завещал сы¬новьям золото, зарытое в винограднике, но притво¬рился, будто не знает точного места, где оно зарыто. Поэтому его сыновья прилежно взялись за раскапыва¬ние виноградника, и хотя они и не нашли никакого золота, но урожай от этой работы стал более обильным.
Те же, кто занимались естественной магией, те, кто все приводили к симпатии и антипатии в силу празд¬ных и беспочвенных догадок, приписывали вещам за¬мечательные способности и действия. Даже если они совершили что-нибудь, то эти дела более поразили сво¬ей новизной, чем принесли пользу своими плодами.
В суеверной же магии (если о ней следует гово-рить) надо обратить внимание на то, что существуют предметы определенного рода, в которых у всех наро¬дов, во все века, науки, основанные на любопытстве и суеверии, и даже религия могли создать какие-то ил¬люзии. Поэтому мы это опускаем.
LXXXVIII. Во всех науках мы встречаем ту уже ставшую обычной уловку, что создатели любой науки обращают бессилие своей науки в клевету против при¬роды. И то, что недостижимо для их науки, то они на основании той же науки объявляют невозможным и в самой природе.
LXXXIX. Нельзя упускать и то, что во все века есте¬ственная философия встречала докучливого и тягост¬ного противника, а именно суеверие и слепое, неуме¬ренное религиозное рвение. Так, мы видим у греков, что те, которые впервые предложили непривычному еще человеческому слуху естественные причины мол¬нии и бурь, были на этом основании обвинены в не¬уважении к богам. И немногим лучше отнеслись неко-
200
торые древние отцы христианской религии к тем, кто при помощи вернейших доказательств (против кото¬рых ныне никто в здравом уме не станет возражать) установили, что земля кругла, и, как следствие этого, утверждали существование антиподов5.
Наконец, мы видим, что по причине невежества не¬которых теологов закрыт доступ к какой бы то ни было философии, хотя бы и самой лучшей. Одни просто боятся, как бы более глубокое исследование природы не перешло за дозволенные пределы благомыслия; при этом то, что было сказано в священных писаниях о божественных тайнах и против тех, кто пытается проникнуть в тайны божества, превратно применяют к скрытому в природе, которое не ограждено никаким запрещением. Другие более хитро догадываются и со¬ображают, что если средние причины неизвестны, то все можно легче отнести к божественной руке и жезлу: это они считают в высшей степени важным для рели¬гии. Все это есть не что иное, как желание угождать богу ложью. Другие опасаются, как бы движения и изменения философии не стали бы примером для ре¬лигии и не положили бы ей конец. Другие, наконец, очевидно, озабочены тем, как бы не было открыто в ис¬следовании природы что-нибудь, что опрокинет или по крайней мере поколеблет религию (особенно у неве¬жественных людей). Опасения этих двух последних ро¬дов кажутся нам отдающими мудростью животных, словно эти люди в отдаленных и тайных помышлениях своего разума не верят и сомневаются в прочности ре¬лигии и в главенстве веры над смыслом и поэтому боятся, что искание истины в природе навлечет на них опасность. Однако если здраво обдумать дело, то по¬сле слова бога естественная философия есть верней¬шее лекарство против суеверия и тем самым достой¬нейшая пища для веры. Поэтому ее справедливо счи¬тают вернейшей служанкой религии; если одно являет волю бога, то другая — его могущество. Не удиви¬тельно, что естественная философия была задержана в росте, так как религия, которая имеет величайшую власть над душами людей, вследствие невежества и не¬осмотрительного рвения некоторых была уведена от
309
естественной философии и перешла на противополож¬ную сторону.
ХС. Велико различие между гражданскими делами и науками: ведь опасность, происходящая от нового движения, совсем не та, что от нового света. Действи¬тельно, в гражданских делах даже изменения к луч¬шему вызывают опасения смуты, ибо гражданские де¬ла опираются на авторитет, единомыслие и обществен¬ное мнение, а не на доказательства. В науках же и искусствах, как в рудниках, все должно шуметь новы¬ми работами и дальнейшим продвижением вперед.
XCV. Те, кто занимались науками, были или эм-пириками или догматиками. Эмпирики подобно му¬равью только собирают и пользуются собранным. Ра-ционалисты подобно пауку из самих себя создают ткань. Пчела же избирает средний способ, она извле¬кает материал из цветов сада и поля, но располагает и изменяет его собственным умением. Не отличается от этого и подлинное дело философии. Ибо она не ос¬новывается только или преимущественно на силах ума и не откладывает в сознание нетронутым мате-риал, извлекаемый из естественной истории и из меха¬нических опытов, но изменяет его и перерабатывает в разуме. Итак, следует возложить добрую надежду на более тесный и нерушимый (чего до сих пор не было) союз этих способностей (то есть опыта и рассудка).
XCVIII. Подобно тому как и в гражданских делах дарование каждого и скрытые черты души и душевных движений лучше обнаруживаются тогда, когда человек подвержен невзгодам, чем в другое время, таким же образом и скрытое в природе более открывается, когда оно подвергается воздействию механических искусств, чем тогда, когда оно идет своим чередом. Поэтому тогда только следует возлагать надежды на естествен¬ную философию, когда естественная история (которая есть ее подножие и основа) будет лучше разработана; а до того нет.
XCIX. Надежду же на дальнейшее движение наук вперед только тогда можно хорошо обосновать, когда естественная история получит и соберет многочислен¬ные опыты, которые сами по себе не приносят пользы,
т
но содействуют открытию причин и аксиом. Эти опыты мы обычно называем светоносными в отличие от пло-доносных. Опыты этого первого рода содержат в себе з&мечательную силу и способность, и именно они ни-когда не обманывают и не разочаровывают.
GIV. Не следует все же допускать, чтобы разум перескакивал от частностей к отдаленным и почти са¬мым общим аксиомам (каковы так называемые начала наук и вещей) и по их непоколебимой истинности ис¬пытывал бы и устанавливал средние аксиомы. Так было до сих пор: разум склоняется к этому не только естественным побуждением, но и потому, что он уже давно приучен к этому доказательствами через силло¬гизм. Для наук же следует ожидать добра только то¬гда, когда мы будем восходить по истинной лестнице, по непрерывным, а не разверстым и перемежающимся ступеням — от частностей к меньшим аксиомам и за¬тем — к средним, одна выше другой, и наконец к са¬мым общим. Ибо самые низкие аксиомы немногим от-личаются от голого опыта. Высшие же и самые общие аксиомы (какие у нас имеются) умозрительны и от¬влеченны, и у них нет ничего твердого. Средние же аксиомы истинны,
