проникает благодаря своей чрезвычайной нежности в любое тело, разлагая его раньше или позже соответственно количеству и скорости огненных телец и большей или меньшей плотности материи этих тел. Если дело дойдет до разложения на атомы, которые совершен¬но неделимы, образуется свет, который является мгновенным движением или, лучше сказать, распространением и разливом частей; эти части благодаря своей нежности, тонкости, редкости.
8 Антология, т, 2 225

яематериальности или благодаря свойствам, отличным от всех других, известных нам, и не получившим до сих пор на-звания, заполняют в одно мгновение бесконечные пространства (стр. 173—178).
ПОСЛАНИЕ К ФРАНЧЕСКО ИНГОЛИ
Разве вам не известно, что до сих пор еще не решено (и я думаю, что человеческая наука никогда не решит), конеч¬на ли Вселенная или бесконечна? Что касается меня, то когда я рассматриваю мир, границы которому положены на-шими внешними чувствами, то я решительно не могу сказать, велик он или мал: я, разумеется, скажу, что он чрезвычайно велик по сравнению с миром дождевых и других червей, кото¬рые, не имея иных средств к его измерению, кроме чувства осязания, не могут считать его большим того пространства, которое они сами занимают; и мне вовсе не претит та мысль, что мир, границы которого определяются нашими внешними чувствами, может быть столь же малым в отношении Вселен¬ной, как мир червей по отношению к нашему миру. Что же касается того, что мог бы раскрыть мне рассудок сверх давае¬мого мне чувствами, то ни мой разум, ни мои рассуждения не в состоянии остановиться на признании мира либо конеч¬ным, либо бесконечным; и поэтому здесь я полагаюсь на то, что в этом отношении установят более высокие науки. Но до тех пор считать слишком большой эту великую громад¬ность мира есть эффект нашего воображения, а не дефект в строе природы (стр. 68—69).
Никогда все движения, все величины, все расстояния и расположения планетных орбит и звезд не будут определены с такой точностью, что они не будут уже больше нуждаться в непрерывных исправлениях, хотя бы каждый из живущих был Тихо Враге или даже и сто раз Тихо Браге (стр. 72—73).
Природа, синьор мой, насмехается над решениями и повелениями князей, императоров и монархов, и по их требо-ваниям она не изменила бы ни на йоту свои законы и поло-жения. Аристотель был человек: он смотрел глазами, слушал ушами, рассуждал мозгом; также и я — человек, я смотрю гла¬зами и вижу гораздо больше того, что видел он; а что касается рассуждений, то верю, что рассуждал он о большем числе предметов, чем я; но лучше или хуже меня, по вопросам, о которых мы рассуждали оба, это будет видно по нашим дово¬дам, а вовсе не по нашим авторитетам. Вы скажете: «Столь великий человек, у которого было такое множество последо¬вателей?» Но это ничего не стоит, потому что давность време¬ни и число протекших лет принесли ему и число привержен¬цев; и хотя бы у отца было двадцать сыновей, отсюда нельзя по необходимости вывести, что он более плодовит, чем его сын, у которого только один ребенок, потому что отцу шесть¬десят лет, а сыну двадцать (стр. 76—77).
226

ДИАЛОГ О ДВУХ ГЛАВНЕЙШИХ СИСТЕМАХ МИРА -ПТОЛЕМЕЕВОЙ И КОПЕРНИКОВОИ
Светлейший великий герцог
Как ни велика разница, существующая между человеком и другими животными, все же нельзя было бы назвать нера-зумным утверждение, что едва ли в меньшей степени отли-чаются друг от друга и люди. Что значит один по сравнению с тысячью? И однако, пословица гласит, что один человек стоит тысячи там, где тысяча не стоит одного. Такая разница обусловливается неодинаковостью развития умственных спо¬собностей или — что по-моему одно и то же — тем, является че¬ловек философом или же нет, ибо философия, как настоящая духовная пища тех, кто может ее вкушать, возвышает над общим уровнем в большей или меньшей степени в зависи¬мости от качества этой пищи. Кто устремляется к высшей цели, тот занимает более высокое место; вернейшее же сред¬ство направить свой взгляд вверх — это изучать великую книгу природы, которая и составляет настоящий предмет филосо¬фии. Из достойных изучения естественных вещей на пер¬вое место, по моему мнению, должно быть поставлено устрой¬ство Вселенной. Поскольку Вселенная все содержит в себе и превосходит все по величине, она определяет и направляет все остальное и главенствует над всем. Если кому-либо из людей удалось подняться в умственном отношении высоко над общим уровнем человечества, то это были, конечно, Птолемей и Ко-перник, которые сумели прочесть, усмотреть и объяснить столь много высокого в строении Вселенной. Вокруг творений этих двух мужей вращаются преимущественно настоящие мои бе¬седы, почему мне казалось, что я не могу посвятить их никому иному, кроме вашей светлости.
Благоразумному читателю
В последние годы в Риме был издан спасительный эдикт, который для прекращения опасных споров нашего времени своевременно наложил запрет на пифагорейское мнение о по¬движности Земли (стр. 97—101).
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ Собеседники: Салъвиати, Сагредо и Симпличио
• Симпличио. Прошу вас, синьор Сальвиати, говорите об Аристотеле более почтительно. И кого удастся вам когда-либо убедить, что он, который был первым, единственным и изумительным изъяснителем силлогистики, доказательства, эленхий, способов распознавания софизмов, паралогизмов,
8* 227

словом, всей логики, сам допустил потом столь тяжкую ошибку, приняв за известное та, что заключается в вопросе? Синьоры, ‘ сперва надо хорошенько его понять, а потом пытаться опровер¬гать.
Сальвиати. Синьор Симпличио, мы сошлись здесь, что¬бы в дружеской беседе исследовать некоторые истины; я ни¬сколько не обижусь, если вы откроете мне мои ошибки; если я не понял мысли Аристотеля, откровенно укажите мне, и я буду благодарен. Позвольте же мне изложить свои затрудне¬ния, а также и ответить еще на один пункт в вашем послед¬нем слове. Заметьте, что логика, как вы прекрасно знаете, есть инструмент, которым пользуются в философии; и как можно быть превосходным мастером в построении инструмента, не умея извлечь из него ни одного звука, так же можно быть великим логиком, не умея как следует пользоваться логи¬кой; многие знают на память все правила поэтики и все же не способны сочинить даже четырех стихов, а иные, обладая всеми наставлениями Винчи, не в состоянии нарисовать хотя бы скамейку. Играть на органе научишься не у того, кто умеет делать орган, но только у того, кто заставляет его звучать. Поэзии мы научаемся путем постоянного чтения поэтов; жи¬вописи — путем постоянного рисования и письма; доказатель¬ствам — путем чтения книг, содержащих доказательства, а та¬ковы только книги по математике, а не по логике (стр. 132).
Но чтобы с избытком удовлетворить синьора Симпличио и избавить его по мере возможности от ошибки, я скажу, что у нас в наш век есть такие новые обстоятельства и наблюде¬ния, которые, в, этом я нисколько не сомневаюсь, заставили бы Аристотеля, если бы он жил в наше время, переменить свое мнение. Это с очевидностью вытекает из самого способа его философствования: ведь если он считает в своих писаниях небеса неизменными и т. д., потому что не наблюдалось воз¬никновения чего-нибудь нового или распадения чего-нибудь старого, то он попутно дает понять, что если бы ему пришлось увидеть одно из подобных обстоятельств, то он вынужден был бы признать обратное и предпочесть, как это и подобает, чувст¬венный опыт рассуждению о природе; ведь если бы он не хо¬тел высоко ценить чувства, то он в таком случае не доказывал бы неизменность отсутствием чувственно воспринимаемых из¬менений.
Симпличио. Аристотель, делая главным своим основа¬нием рассуждение a priori, доказывал необходимость неизме¬няемости неба своими естественными принципами, очевидными и ясными; и то же самое он устанавливал после этого а posteriori путем свидетельства чувств и древних преданий.
Сальвиати. То, что вы говорите, является методом,ко¬торым он изложил свое учение, но я не думаю, чтобы это был метод его исследования. Я считаю твердо установленным, что он сначала старался путем чувственных опытов и наблюдений удостовериться, насколько только можно, в своих заключениях, а после этого изыскивал средства доказать их, ибо обычно
228

именно так и поступают в доказательных науках; это делается потому, что если заключение правильно, то, пользуясь анали¬тическим методом, легко попадешь на какое-нибудь уже дока¬занное положение или приходить к какому-нибудь началу, известному самому по себе; в случае же ложного заключения можно идти до бесконечности, никогда не встречая никакой известной истины, пока не натолкнешься на какую-нибудь не¬возможность или очевидный абсурд. Я не сомневаюсь, что и Пифагор задолго до того, как он открыл доказательство тео¬ремы, за которое совершил гекатомбу, удостоверился, что квад¬рат стороны, противоположный прямому углу в прямоуголь¬ном треугольнике, равен квадратам двух других сторон; досто¬верность заключения немало помогает нахождению доказа¬тельства, — мы все время подразумеваем доказательные науки. Но каким бы ни был ход мыслей Аристотеля, предшествовало ли рассуждение a priori чувству a posteriori или наоборот, до¬статочно и того, что тот же Аристотель предпочитает (как многократно говорилось об этом) чувственный опыт всем рас¬суждениям; кроме того, рассуждениям a priori предшествует исследование того, какова их сила (стр. 148—149).
Если бы предметом нашего спора было какое-нибудь по-ложение юриспруденции или одной из других гуманитарных наук, где нет ни истинного, ни ложного, то можно было бы вполне положиться на тонкость ума, ораторское красноречие и большой писательский опыт в надежде, что превзошедший в этом других выявит и заставит признать превосходство защи¬щаемого положения. Но в науках о природе, выводы которых истинны и необходимы и где человеческий произвол не при чем, нужно остерегаться, как бы не стать на защиту ложного, так как тысячи Демосфенов и тысячи Аристотелей будут вы¬биты из седла любым заурядным умом, которому посчастли¬вится открыть истину (стр. 151).
Вы очень остроумно возражаете; для ответа на ваше заме¬чание приходится прибегнуть к философскому различению и сказать, что вопрос о познании можно поставить двояко: со стороны интенсивной и со стороны экстенсивной; экстенсивно, т. е. по отношению ко множеству познаваемых объектов, а это множество бесконечно, познание человека — как бы ничто, хотя он и познает тысячи истин, так как тысяча по сравнению с бесконечностью — как бы нуль; но если взять познание интен¬сивно, то, поскольку термин «интенсивное» означает совершен¬ное познание какой-либо истины, то я утверждаю, что чело¬веческий разум познает некоторые истины столь совершенно и с такой абсолютной достоверностью, какую имеет сама при¬рода; таковы чистые математические науки, геометрия и ариф¬метика; хотя божественный разум знает в них бесконечно больше истин, ибо он объемлет их все, но