нашем уме образы вещей, как истинных и реальных, так и ошибочных и фантастических.
К этому роду вещей принадлежит телесная природа вообще и ее протяженность, а также и фигура протя¬женных вещей, их количество или величина, их число, место, где они находятся, время, измеряющее их про¬должительность, и т. п. Может быть, мы не ошибемся, если заключим отсюда, что физика, астрономия, меди¬цина и все другие науки, зависящие от рассмотрения сложных вещей, весьма сомнительны и недостоверны, арифметика же, геометрия и тому подобные науки, трактующие о вещах крайне простых и крайне общих, не заботясь о том, существуют ли они в природе или нет, содержат кое-что несомненное и достоверное. Ибо сплю ли я или бодрствую, два и три, сложенные вме-сте, всегда образуют число пять и квадрат никогда не будет иметь более четырех сторон. Кажется невозмож¬ным заподозрить в ложности и недостоверности столь ясные и очевидные истины (стр. 337—338).
РАЗМЫШЛЕНИЕ ВТОРОЕ
О ПРИРОДЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДУХА И О ТОМ, ЧТО ЕГО ЛЕГЧЕ ПОЗНАТЬ, ЧЕМ ТЕЛО
Архимед требовал только одну твердую и непо¬движную точку, для того чтобы сдвинуть с места зем¬ной ntap; так точно и я буду иметь право питать боль¬шие надежды, если мне посчастливится найти хоть одну достоверную и несомненную вещь (стр. 341).
Я, строго говоря, только мыслящая вещь, то есть дух (esprit), или душа, или разум (entendement), или рассудок (raison). Все это — термины, значение кото-
293
рых прежде было мне неизвестно. Итак, я — истин-ная и действительно существующая вещь. Но какая вещь? Вещь, которая мыслит (стр. 344).
РАЗМЫШЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ О БОГЕ, ЧТО ОН СУЩЕСТВУЕТ
Теперь я закрою глаза, заткну уши, отстраню все свои чувства, удалю из своего ума все образы телес-ных вещей или, так как последнее вряд ли возможно, по крайней мере стану считать их пустыми и ложны-ми. Таким образом, беседуя только с самим собой и рассматривая свою внутреннюю жизнь, я постараюсь понемногу познакомиться и освоиться с самим собой. Я — вещь мыслящая, то есть сомневающаяся, утвер¬ждающая, отрицающая, знающая весьма немногое и многое не знающая, любящая, ненавидящая, желаю¬щая, нежелающая, представляющая и чувствующая. Ибо, как я заметил выше, хотя вещи, которые я ощу¬щаю и представляю, может быть, не существуют сами по себе и вне меня, я тем не менее уверен, что виды мышления, называемые мною чувствами и представ¬лением, поскольку они виды мышления, несомненно, встречаются и пребывают во мне. В этих немногих словах я, кажется, высказал все, что знаю достоверно, или по крайней мере все, что до сих пор успел подме¬тить как достоверно известное мне (стр. 352).
Если бы я рассматривал идеи только как из-вестные виды или модусы моего мышления, не относя их к какой-нибудь другой, внешней, вещи, то едва ли они могли дать мне повод к заблуждению.
Среди этих идей одни кажутся мне рожденными вместе со мной, другие — чуждыми и пришедшими из¬вне, третьи же — созданными и выдуманными мнЪю самим. Ибо то, что я обладаю способностью понимать, что такое вообще вещь, или истина, или мысль, про¬истекает, как кажется, исключительно из моей собст¬венной природы. Но если я слышу теперь какой-то шум, вижу солнце и чувствую тепло, то до сих пор я считал, что эти ощущения происходят от каких-нибудь вещей, существующих вне меня. И наконец, мне ка-
жется, что сирены, гиппогрифы и тому подобные химеры суть фикции и вымыслы моего ума (стр. 355). Под словом «бог» я подразумеваю субстанцию бес¬конечную, вечную, неизменную, независимую, всеве¬дущую, всемогущую, создавшую и породившую меня и все остальные существующие вещи (если они дей¬ствительно существуют). Эти преимущества столь ве¬лики и возвышенны, что, чем внимательнее я их рас¬сматриваю, тем менее кажется мне вероятным, что эта идея может вести свое происхождение от меня
самого.
И я не должен думать, что постигаю бесконечное не при помощи истинной идеи, а только через отрица¬ние того, что конечно, подобно тому как я понимаю покой и мрак через отрицание движения и света. На¬оборот, я ясно вижу, что в бесконечной субстанции находится больше реальности, чем в субстанции ко¬нечной, и, следовательно, понятие бесконечного в не¬котором роде первичнее во мне, чем понятие конечно¬го, то есть понятие бога первичнее понятия меня са-мого .
РАЗМЫШЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ ОБ ИСТИНЕ И ЛЖИ
За последние дни я привык освобождать свой дух (esprit) от чувств и точно заметил, что нам достоверно известно очень немногое относительно телесных вещей, что гораздо больше познается нами относительно чело¬веческого духа, а еще больше — относительно самого бога.
Пьер Гассенди (1592—1655) — виднейший французский фи-лософ-материалист и ученый. Родился в 1592 г. в крестьянской семье в Провансе. По окончании университета в Эксе Гассенди вскоре получил степень доктора теологии, а затем был посвя¬щен в сан католического священника. Став преподавателем философии в Эксском университете, под влиянием идей Копер¬ника, Галилея, Кеплера, Джордано Бруно, Монтеня, Шаррона и других передовых мыслителей он постепенно отошел от схоластического аристотелизма и начал выступать с критикой этого учения. Она приняла форму большого полемического
295
сочинения — «Парадоксалъ-j, ные упражнения против при- j стотеликов, в которых потряса-\ ются главные основы nepuna-l тетического учения и диалек-тики в целом и утверждаются либо новые взгляды, либо, ка-залось бы, устаревшие взгля- \ ды древних мыслителей». Это произведение было задумано в семи частях, но после выхода • в свет в 1624 г. первой части \ Гассенди, опасаясь преследо-; ваний, воздержался от даль-1 нейшей публикации этого сочинения. В 1658 г., после L смерти Гассенди, была кзда-i на неоконченная вторая часть•| «Парадоксальных упражне¬ний».
В начале 40-х годов XVII в. j Гассенди вместе с Гоббсом и ?
другими философами принял участие в полемике, разгорев¬шейся вокруг «Метафизических размышлений» Декарта. В этой полемике Гассенди защищал позиции материалистического сен¬суализма против рационализма и идеализма. Его выступление против Декарта вылилось в две книги, вышедшие в 1644 г. под .общим заглавием «Метафизическое исследование, или Сомне¬ния и новые возражения против метафизики Декарта».
В 1647 г. Гассенди издал книгу «О жизни и характере Эпикура», в 1649 г. — «Замечания на X книгу Диогена Лаэр-ция, трактующую о жизни, характере и взглядах Эпикура», на. основе которых Гассенди написал «Свод философии Эпикура». Свои сочинения Гассенди, как правило, писал на латинском языке.
Настоящая подборка составлена И. С. Шерн-Борисовой из’-?
«Парадоксальных упражнений против аристотеликов». Русский^
перевод этого произведения опубликован во 2-м томе «Со-\
чинений» Гассенди (М., 1968). }
[ГАССЕНДИ О СВОЕЙ ФИЛОСОФСКОЙ СИСТЕМЕ]
i
Когда в юности я впервые познакомился с перипате-J тической философией, она, как я хорошо помню, мне совсем] не понравилась. Поскольку я решил посвятить себя изучению! философии и еще со школьной скамьи глубоко хранил в уме i своем знаменитое изречение Цицерона: Никогда нельзя будет* воздать философии ту хвалу, которую она заслуживает, ибо\ всякий, кто следовал бы ее заветам, мог бы беспечально про-( жить весь свой век1, мне казалось достаточно ясным, что от»
296 .
философии, преподаваемой в школах, нельзя ждать того, чего ждет Цицерон. Став самостоятельным и начав все подвергать более глубокому анализу, я, как мне казалось, вскоре понял, насколько эта философия суетна и насколько бесполезна для достижения блаженства. Однако надо мной нависла смертонос¬ная стрела всеобщего предрассудка, в силу которого, как я ви¬дел, целые толпы исповедуют философию Аристотеля. Но в меня вселило мужество и отогнало всякий. страх чтение Вивеса и моего друга Шаррона2, благодаря которым мне стало ясно, что я справедливо считал аристотелевскую школу совершенно не заслуживающей признания, несмотря на то что она имеет так много сторонников. Но особенно поддержало меня чтение Рамуса3 и [Пикко] де ля Мирандолы . Итак, с тех пор я стал присматриваться к взглядам других школ, намереваясь узнать, не учат ли они, может быть, чему-нибудь более разумному. И хотя у каждой из них есть свои узкие места, я, однако, чистосердечно признаюсь в том, что из всех философских уче-ний мне ничто никогда не было так по душе, как прославлен¬ная непознаваемость академиков и пирронистов4. Ведь после того как я ясно увидел, какое расстояние отделяет ге¬ний природы от ума человеческого, я не мог уже иметь иного мнения, кроме того, что сокровенные причины естественных явлений полностью ускользают от человеческого понимания. Поэтому я стал испытывать жалость и стыд из-за легкомыслия и самомнения философов-догматиков, которые хвастают, что они усвоили науку о природе и совершенно серьезно ее преподают. А ведь они непременно онемели бы , если бы их заставили обстоятельно объяснить, с помощью какого искусства и какими инструментами созданы члены и функции хотя бы клеща, не¬смотря на то что он — самое незначительное среди произведе¬ний матери-природы. Бесспорно, более разумны философы, упомянутые нами несколько выше: чтобы доказать суетность и недостоверность человеческого знания, они старались выра¬ботать у себя умение говорить как против, так и в защиту всего, что угодно.
В результате когда мне потом пришлось целых шесть лет исполнять в академии Экса обязанности профессора филосо-фии, и именно аристотелевской, то хоть я и старался всегда, чтобы мои слушатели умели хорошо защищать Аристотеля, однако в виде приложения излагал им также такие взгляды, которые совершенно подрывали его догматы. И если первое я делал в силу известной необходимости, вызванной условиями места, времени и окружающей среды, то второе — из-за того, что умалчивать об этом я считал недостойным порядочного че¬ловека; такой подход давал слушателям разумное основа¬ние воздерживаться от одобрения вышеназванной философии. Именно благодаря такому подходу слушателям становилось ясно, что ничего нельзя провозглашать наобум, ибо они видели, что нет ни одного, даже общепринятого и внешне, правильного, положения и мнения, в отношении которых нельзя было бы доказать, что и противоположные им одинаково правдоподобны
297
или, как это очень часто бывает, даже еще более правдоподоб¬ны. В этом отношении, мне кажется, я точнее следовал Ари¬стотелю, чём это делают самые завзятые его сторонники. Ведь последние, считая правильным все, что бы ни высказал Ари¬стотель по какому-либо вопросу, мертвой хваткой держатся за любое усвоенное ими мнение
