регистрации наших мыслей ни в чем так не очевидна, как при счете. Идиот от рожде¬ния, который не способен выучить наизусть порядка имен числительных, как ‘один, два и три, может наблю¬дать каждый удар часов и качать при этом головой или говорить один, один, один, но никогда не может знать, который час бьет. Кажется, было время, когда числи¬тельные не употреблялись и люди были вынуждены применять пальцы одной или обеих рук к тем вещам, счет которых они желали иметь. Отсюда и произошло то, что у одних народов имеется лишь десять числи¬тельных имен, а у других лишь пять, после чего счет начинается сызнова. Если человек, умеющий считать до десяти, будет произносить числительные имена в беспорядке, то он растеряется и не будет знать, когда кончить счет. Еще меньше он б^удет способен склады¬вать, вычитать и совершать. BOQJ цругие арифметиче¬ские действия. Таким образом, oqe «яов нет возможно¬сти познания чисел, еще меньше — величин, скоростей, сил и других вещей, познание которых необходимо

321

для существования или благоденствия человеческого рода.

Когда два имени соединены вместе, образуя связь или утверждение, как, например: человек есть живое существо, или такое: если кто-либо человек, то он жи¬вое существо, то, если последнее имя — живое суще¬ство — обозначает все то, что обозначает первое имя — человек, утверждение или последовательность слов ис¬тинны, в противном случае они ложны. Ибо истина и ложь суть атрибуты речи, а не вещей. Там, где нет ре¬чи, нет ни истины, ни лжи. Ошибка может быть тогда, когда мы ждем того, чего не будет, или предполагаем то, чего не было, но в этом случае человек никак не может быть виновен во лжи.

Так как мы видим, что истина состоит в правильной расстановке имен в наших утверждениях, то человек, который ищет точной истины, должен помнить, что обо¬значает каждое употребляемое им имя, и соответствен¬но этому поместить его; в противном случае он запу¬тается в словах, как птица в силке, и, чем больше уси¬лий употребит, чтобы вырваться, тем больше увязнет. Вот почему в геометрии (единственной науке, которую до сих пор богу угодно было пожаловать человеческому роду) люди начинают с установления значения своих слов, которое они называют дефинициями.

Отсюда видно, насколько необходимо каждому чело¬веку, стремящемуся к истинному познанию, проверять дефиниции прежних авторов и или исправлять их, если они небрежно сформулированы, или формулировать их самому заново. Ибо ошибки, сделанные в дефинициях, увеличиваются сами собой по мере изучения и доводят людей до нелепостей, которые в конце концов они заме¬чают, но не могут избежать без возвращения к исход¬ному пункту, где лежит источник их ошибок. Люди, доверяющие книгам, проводят время в порхании по ним. Этих людей можно уподобить птицам, влетевшим через дымовую трубу и видящим себя запертыми в ком-нате; они порхают, привлекаемые обманчивым светом оконного стекла, но у них не хватает ума сообразить, каким путем они влетели. Таким образом, в правиль¬ном определении имен лежит первая польза речи, а

322

именно приобретение знания, а в неправильном опре-делении или отсутствии определения кроется первое злоупотребление, от которого происходят все ложные и бессмысленные учения. В силу этого люди, черпающие свои знания не из собственного размышления, а из книг, доверяясь их авторитету, настолько ниже необразован¬ных людей, насколько люди, обладающие истинным познанием, выше их. Ибо незнание составляет середину между истинным знанием и ложными доктринами. Есте¬ственное ощущение и представление не подчиняются глупости. Природа не может ошибаться, и по мере на¬копления богатства языка люди становятся мудрее или глупее среднего уровня. Точно так же без письмен¬ности никто не может стать необычайно мудрым или (если только его память не парализована болезнью или плохим устройством органов) необычайно глупым. Ибо для мудрых людей слова суть лишь марки, которыми они пользуются для счета, для глупцов же они полно¬ценные монеты, освященные авторитетом какого-ни¬будь Аристотеля, или Цицерона, или Фомы, или какого-либо другого ученого мужа.

Имена могут быть даны всему, что может быть со-считано, т. е. сложено одно с другим для образования суммы или вычтено одно из другого, и образовать ос¬таток. Римляне называли денежные счета rationes, a операцию счета — ratiocinatio, и то, что мы в долговых расписках и в счетных книгах называем статьями сче¬та,- они называли nomina, т. е. именами, и отсюда, ка¬жется, они распространили слово ratio на способность счета во всех других вещах. Греки имеют лишь одно слово — logos — для речи и разума. Это не значит, буд¬то они полагали, что не может быть речи без разума, а лишь то, что не может быть рассуждения без речи. Самый акт рассуждения они называли силлогизмом, что означает суммирование связей разных высказываний. Так как одни и те же вещи могут быть приняты в рас¬чет на основании различных знаков, то их имена могут быть различным образом повернуты и варьированы. Это разнообразие имен может быть сведено к четырем об¬щим категориям.

11•

323

Во-первых, вещь может быть принята в расчет в ка^ честве материи, или тела, как живая, чувствующая, ра¬зумная, горячая, холодная, движущаяся, находящаяся’ в покое; под всеми этими именами подразумевается материя, или тело, так как все таковые имена суть имена материи.

Во-вторых, вещь может быть принята в расчет или рассматриваема из-за какой-либо акциденции или каче¬ства, которые мы в ней воспринимаем, как, например, из-за того, что она приведена в движение, имеет та¬кую-то длину, горячая и т. п., и тогда мы от имени са¬мой вещи путем небольшого изменения или преобразо¬вания образуем имя для той акциденции, которую мы принимаем во внимание; например, если нас интере¬сует в вещи то, что она живая, то мы принимаем в рас¬чет жизнь; то, что она движется, мы обозначаем словом движение; что она горячая — словом жара, что она длинная — словом длина в т. п. Все эти имена суть имена акциденций, или свойств, которыми одна мате¬рия, или тело, отличается от другой; эти имена носят название абстрактных имен, так как они отвлечены от рассмотрения, [от расчета] материи, но, конечно, не от самой материи.

В-третьих, мы принимаем в расчет свойства нашего собственного тела, причем делаем следующее различие: например, при виде какой-нибудь вещи мы принимаем в соображение не саму вещь, а ее вид, цвет, ее мыслен¬ный образ в нашем представлении, а слыша какую-ни¬будь вещь, принимаем в соображение не ее, а лишь слышание или звук, который есть наше представление или восприятие вещи ухом. Такие имена суть имена представлений.

В-четвертых, мы принимаем в расчет или в сообра¬жение и даем имена самим именам и речам. Ибо общее, всеобщее, особенное, двусмысленное есть имена имен, а утверждение, вопрос, повеление, рассказ, силлогизм, проповедь, просьба и многие другие подобные — имена речей. Все эти имена исчерпывают разнообразие имен положительных, которые даются, чтобы обозначить не¬что существующее в природе или воображаемое чело-веческим умом, как, например, тела или свойства тел,

324

которые существуют или могут быть представлены существующими, или, наконец, слова и речь.

Имеются также другие имена, называемые отрица¬тельными. Эти имена суть знаки, обозначающие, что какое-нибудь слово не есть имя вещи, о которой идет речь. Таковы слова ничто, никто, бесконечное, непости¬жимое, три минус четыре и т. п. Такие имена, однако, полезны для размышления или для направления мыс¬лей и вызывают в уме наши прошлые размышления, и, хотя они не имена какой-нибудь вещи, тем не менее заставляют нас отказаться от неправильно употребляе¬мых слов.

Все остальные имена есть лишь пустые звуки, при¬чем они бывают двух видов. К первому относятся но¬вые слова, смысл которых еще не установлен дефини¬цией; огромное количество таких имен сочинено схо¬ластами и малодушными философами.

Второй вид — когда люди образуют имя из двух имен, значение которых противоречит друг другу и не¬совместимо одно с другим; примером подобного имени может служить невещественное тело, или (что то же самое) невещественная субстанция, и большое количе¬ство других подобных имен. Ибо если два имени, из которых составлено какое-нибудь ложное утверждение, соединить в одно, то оно совсем: ничего не обозначает. Если, например, такое высказывание, как четырех¬угольник кругл, — ложное утверждение, то слово круг¬лый четырехугольник ничего не обозначает и является пустым звуком. Точно так же если неправильно гово¬рить, что добродетель может быть влита или вдуваема и выдуваема, то слова влитая добродетелр, вдунутая добродетель столь же абсурдны и бессмысленны, как круглый четырехугольник. Вот почему вряд ли вы встретитесь с каким-нибудь бессмысленным и лишен¬ным всякого значения словом, которое не было бы про¬изведено от латинского или греческого слова.

Когда человек, слыша какую-нибудь речь, имеет те мысли, для обозначения которых слова речи и их связь предназначены и установлены, тогда мы говорим, что человек данную речь понимает, ибо понимание есть не

325

что иное, как представление, вызванное речью. Вот по¬чему если речь специфически свойственна человеку (что, как известно, есть на самом деле), то и понима¬ние также специфически свойственно ему. Вот почему не может быть понимания абсурдных и ложных утвер¬ждений, если они всеобщи; и хотя многие думают, что они их понимают, они лишь спокойно повторяют слова или вызубривают их наизусть.

Имена таких вещей, которые вызывают в нас изве-стные эмоции, т. е. доставляют нам удовольствие или возбуждают наше неудовольствие, имеют в обиходной речи непостоянный смысл, так как одна и та же вещь вызывает одинаковые эмоции не у всех людей, а у од¬ного и того же человека — не во всякое время. Дейст¬вительно, так как мы знаем, что все имена даются, чтобы обозначить наши представления, и что все наши аффекты суть тоже лишь представления, то, различно воспринимая одни и те же вещи, мы едва ли можем избежать различного их названия. И хотя природа вос-принимаемого остается всегда одной и той же, тем не менее различие наших восприятий этой вещи в зависи¬мости от разнообразного устройства тела и предвзятых мнений накладывает на каждую вещь отпечаток наших различных страстей. Вот почему, рассуждая, человек должен быть осторожен насчет слов, которые помимо значения, обусловленного природой представляемой при их помощи вещи, имеют еще значение, обусловленное природой, наклонностями и интересами говорящего. Таковы, например, имена добродетелей и пороков, ибо то, что один человек называет мудростью, другой назы-вает страхом; один называет жестокостью, а другой — справедливостью; один — мотовством, а другой — вели¬кодушием; один — серьезностью, а другой — тупостью и т. п. Вот почему такие имена никогда не могут быть истинными основаниями для какого-нибудь умозаклю¬чения. Не в большей степени такими основаниями