нас при объяс¬нении явлений прибегать к чудесам или к чистой слу-чайности. Я, однако, думаю, что, говоря языком ал-гебры, если в одной формуле высшей характеристики выразить одно существенное для Вселенной явление, то в такой формуле можно будет прочесть последую-щие, будущие явления во всех частях Вселенной и во все строго определенные времена, подобно тому как г. Гудде был намерен в свое время начертить такую алгебраическую кривую, контур которой обозначал бы все черты определенного лица. Нет в мире явления, противоречащего этому великому принципу; напротив, все составляющее наше достоверное познание вполне подтверждает его. И если было найдено, что установ¬ленные Декартом законы столкновения тел ложны, то я могу показать, что они ложны только потому, что нарушают закон непрерывности, допуская пустоту, hia¬tus, в явлениях мира. Если же сделать к ним соответ¬ственную поправку, утверждающую вновь этот закон, то легко прийти к тем законам, которые были найдены Гюйгенсом и Вреном и которые были оправданы опы-том. Но если непрерывность есть необходимый посту¬лат (requisitum) и отличительный признак истинных
484

законов сообщения движения, то можно ли еще сомне¬ваться в том, что все явления подчинены закону непре¬рывности, или в том, что они разумно могут быть объ¬яснены только по истинным законам сообщения дви¬жения?
Существует тесная связь между людьми и жи-вотными, между животными и растениями и, наконец, между растениями и ископаемыми; ископаемые же в свою очередь находятся в теснейшей связи с телами, которые нашим чувствам и воображению кажутся мерт¬выми и бесформенными. Закон непрерывности требует, чтобы и все особенности одного существа были подобны особенностям другого, если только существенные опре¬деления первого подобны существенным определениям второго. Закономерность естественных явлений, таким образом, образует не что иное, как такую цепь, в кото¬рой различные роды явлений настолько тесно связаны, что ни чувственным восприятием, ни воображением не¬возможно точно установить тот самый момент, когда одно кончается и начинается другое; ибо все промежу¬точные виды, т. е. виды, лежащие вокруг точек пере¬гиба и возврата, должны ведь иметь двоякое значение, характеризуясь такими признаками, которые с одина¬ковым правом можно было бы отнести как к одному, так и к другому из этих смежных видов.
Таким образом, нет ничего чудовищного в сущест¬вовании зоофитов, или, как называет их Буддеус, «ра¬стений-животных»; напротив, это совершенно согла¬суется с законами природы. Значение принципа непре¬рывности для меня столь очевидно, что я не был бы удивлен открытием таких промежуточных существ, ко¬торые в некоторых свойствах, например в отношении пропитания их и развивающегося роста, можно было бы с одинаковым правом принять как за животных, так и за растения. Такое открытие опрокинет обычные представления о законах, основанные на предпосылке полного и безусловного разделения существ различ¬ного порядка, одновременно наполняющих этот мир. Да, я повторяю, не только не удивился бы, но даже убе¬жден, что такие виды в действительности существуют в природе и что естествознанию удастся их открыть,
485

если предметом точного изучения оно сделает эту бес¬конечную непрерывность живых существ, которые вследствие своего малого размера недоступны обычному наблюдению и которые, быть может, таятся в недрах земли и в глубине вод. Наши наблюдения ведь нача¬лись очень недавно, — как же мы можем доказывать верность того, чего еще мы не видим? Принцип непре¬рывности для меня не поддается никакому сомнению. Он мог бы служить прекрасным средством для обосно¬вания важнейших принципов истинной философии, ко¬торая, подымаясь выше чувств и соображения, стре¬мится найти в интеллектуальном мире причину проис¬хождения явлений. Я горжусь тем, что у меня есть не¬сколько идей истинной философии, но наше столетие еще не способно их понять (стр. 254—256).
БЕЙЛЬ
Пьер Бейлъ (1647—1706) — французский публицист и фи¬лософ-скептик. Родился в семье протестантского пастора. В 1681 г. в связи с репрессиями против гугенотов был вынуж¬ден покинуть Францию и поселился в Голландии, где и умер. В молодости Бейлъ перешел в католицизм, но вскоре вернулся к кальвинизму.
Первое крупное произведение — «Разные мысли, изложен¬ные в письме к доктору Сорбонны, по случаю появления коме¬ты в декабре 1680 года» — опубликовано в Амстердаме в 1682 г. Здесь Бейлъ высказывает свою точку зрения по вопросам фи¬лософии, религии и морали.
В 1684—1687 гг. Бейлъ издавал журнал «Новости литера-турной республики», в котором публиковались рецензии на но¬вые книги по философии и различным наукам,
Ярким проявлением рационализма Бейля стало его произ¬ведение «Философский комментарий на слова Иисуса Христа «заставь их войти»» (1686). Главное произведение Бейля — «Исторический и критический словарь» — вышло в свет в 1697 г. (второе, расширенное издание — в 1702 г.). «Словарь» включает 2044 статьи, посвященные главным образом истори¬ческим деятелям, философам, писателям, ученым, а также библейским персонажам. В этих статьях Бейлъ выражает свои взгляды по весьма острым вопросам философии, истории, рели¬гии и политики. Все зти произведения Бейля написаны на французском языке. Предлагаемая подборка текстов Бейля составлена И. С. Шерн-Борисовой по русскому переводу Бейля «Исторический и критический словарь», в 2-х томах (М.1968).
480

[ВЕРА И РАЗУМ]
Истинно верующий хри-стианин, который хорошо по-знал дух .своей религии, не надеется приспособить ее к афоризмам Ликея’, он не спо-собен опровергать возражения разума только при помощи сил разума. Он хорошо знает, что естественное несоразмер¬но сверхъестественному и что потребовать от философа того, чтобы он рассматривал как находящиеся на одном уровне и соответствующие друг дру¬гу таинства Евангелия и ак¬сиомы аристотеликов, — зна¬чит потребовать от него того, чего не терпит природа ве-щей. Нужно непременно вы-брать между философией и
Евангелием: если вы хотите верить в то, что очевидно и соот-ветствует обычным представлениям, обратитесь к философии и откажитесь от христианства; если вы хотите верить в не-постижимые таинства религии, обратитесь к христианству и откажитесь от философии, ибо невозможно обладать одновре¬менно очевидностью и непостижимостью; сочетание этих двух вещей еще более невозможно, чем сочетание свойств четырех¬угольной и круглой фигуры. Кроме того, истинный хри¬стианин, сведущий в свойствах сверхъестественных истин и неуклонно придерживающийся принципов, соответствующих Евангелию, будет лишь смеяться над ухищрениями философов, и прежде всего пирронистов. Вера поставит его выше области, где господствуют бури диспута . Всякий христианин, который позволяет привести себя в замешательство возражениями не-верующих и находит в них повод к смятению, попадает в ту же яму, что и они (II, стр. 189—190).
[ИСТИННЫ ЛИ ОБЩЕПРИНЯТЫЕ ВЗГЛЯДЫ]
Воззрение, будто взгляд, переходящий из века в век, от поколения к поколению, не может быть всецело ложным, — чистейшая иллюзия. Если только исследовать причины, в силу которых среди людей устанавливаются определенные мнения, и причины, в силу которых эти мнения, переходя от отца к сыну, увековечиваются, то станет ясно, что нет ничего менее разумного, чем воззрение, будто древние взгляды не могут быть ошибочными. Со мной, несомненно, согласятся, что наро¬ду легко внушить определенные ложные мнения, согласую-
487

щиеся с предрассудками, усвоенными народом с детства, или с его страстями; таковы все указания о том, что якобы предве¬щают те или иные явления. Я не требую большего, так как этого достаточно, чтобы увековечить данные мнения. Ведь, за исключением нескольких философских умов, никто и не поду¬мает проверить, верно ли то, что все говорят. Каждый предпо¬лагает, что когда-то это проверили и что древние приняли достаточно мер против заблуждения, а затем дело каждого передать все это как нечто непреложно верное своему потом¬ству (II, стр. 206).
[О СОВЕСТИ]
Я считаю, что никто не станет оспаривать истинность следующего принципа: все совершаемое вопреки голосу сове¬сти есть грех, так как очевидно, что совесть — это свет, говоря¬щий нам, что то-то хорошо или дурно, и нет вероятности, чтобы кто-нибудь усомнился в таком определении совести. Не менее очевидно, что всякое создание, которое судит о каком-то по¬ступке, хорош он или дурен, предполагает, что существует за¬кон или правило, касающееся честности или бесчестности по¬ступка. И если человек не атеист, если он верит в какую-то религию, он обязательно предполагает, что этот закон и это правило — в боге. Отсюда я заключаю, что совершенно все равно сказать ли: моя совесть судит, что такой-то поступок хо¬рош или дурен, или сказать: моя совесть судит, что такой-то поступок нравится или не нравится богу. Мне кажется, что это положения, которые все признают столь же истинными, как самые ясные понятия метафизики .
Первая и самая необходимая из всех наших обязанно¬стей заключается в том, чтобы не поступать вопреки тому, что внушает нам совесть; всякий же поступок, совершенный во¬преки свету совести, в высшей степени плох (II, стр. 323—325),
[РЕЛИГИЯ И МОРАЛЬ]
Итак, скажем, что когда человек истинным образом не обратился к богу и не обладает сердцем, освященным благо-датью святого духа, то для него познание бога и провидения слишком слабый барьер, чтобы сдержать человеческие страсти, и поэтому страсти такого человека так же беспутно свирепст¬вуют, как они свирепствовали бы и без упомянутого познания. Все, что может произвести такое познание, сводится к выпол¬нению внешних обрядов, которые, как полагают, могут при¬мирить людей с богами. Это познание бога может принудить строить ему храмы, приносить ему жертвы, возносить молитвы или совершать иные поступки такого же рода, но оно не может принудить отказаться от преступной страсти, вернуть имуще¬ство, добытое нечестивыми путями, подавить в себе похоть. А поскольку похоть — источник всех преступлений, то очевид-
488

но, что раз она владеет идолопоклонниками так же, как атеи¬стами, то идолопоклонники должны быть так же способны предаваться всевозможным преступлениям, как и атеисты; и что как те, так и другие не могли бы образовать общество, если бы узда более сильная, чем религия, а именно человече¬ские законы, не укрощала их разврат. Это показывает, как мало оснований говорить, будто неясное, туманное познание провидения очень способствует уменьшению испорченности че¬ловека. Не этим исправляются обычаи: они в гораздо боль¬шей мере носят физический, чем моральный, характер. Лишь истинная религия обращает человека к богу, заставляет его бороться со своими страстями и делает его добродетельным. Но и такой религии это не удается в отношении всех, кто ее исповедует. Ибо большая часть людей, исповедующих эту ре¬лигию, настолько погрязла в пороке, что если бы человеческие законы не наводили порядок, то все общества, состоящие из христиан, немедленно погибли бы. И я уверен, что не было бы ничего чудесного в том, что такой город, как Париж, был бы