ибо и орган есть система сил, служащих господствующей силе в тесном взаимодействии друг с другом. Теперь материя станет для меня не просто явлением в моем идейном мире; внутрен¬няя связь в том целом, которое она собой представляет, будет осуществляться не одними идеями, но действующи¬ми силами, присущими ей в согласии с ее природой и с истиной. Ничто в природе не одиноко, ничто не лишено причин и ничто не остается без последствий; и поскольку все, что возможно, существует и связано друг с другом, в природе нет ничего неорганизованного, каждая сила на-ходится в связи с остальными, служащими ей или над ней господствующими. Следовательно, если моя душа, явля¬ющаяся субстанциональной силой, утратит свою нынеш¬нюю сферу действия, то не может быть, чтобы во Вселен¬ной, где нет скачков, пробелов и островов, ей не был пре¬доставлен новый орган. Новые силы, придя ей на помощь, создадут для нее новую сферу действия в новой связи с миром, в котором все взаимосвязано.
Теофрон: Тем более наш долг, Филолай, добиться того, чтобы душа, перед тем как уйти отсюда, привела в поря¬док свой внутренний мир, систему своих сил; ибо она мо¬жет действовать лишь такой, какая она есть, и внешняя форма ее определяется лишь ее внутренними силами. На¬ше тело это не только орудие, но и зеркало души, и каж¬дая организация является внешним отпечатком внутрен¬них стремлений, придающих ей содержание.
Филолай: Мне вспоминаются в этой связи прекрасные замечания Спинозы Относительно связи души и тела. Хотя он должен был рассматривать их, следуя картезиан¬ской системе, независимо друг от друга, как мысль и про¬тяженность, все же — и это не могло быть иначе — его глубокий ум и здесь вырвался за пределы этой системы. Сделав понятие тела существенной формой человеческой
62
души, он приходит исходя из этого к выводам, касающим¬ся структуры этого понятия, его изменений, его совершен¬ства и несовершенства. Опираясь на свои основные положения, он набрасывает физиономику, приводящую в порядок и сводящую к определенной истине тот хаос, в ко¬тором обычно находятся наши физиономические грезы. В особенности было мне приятно то, что он придает такое значение образу жизни, т. е. изменениям в строении тела, и рассматривает образ мыслей, т. е. форму понятий души, как нечто с ним совершенно гомогенное. Он, правда, не пытается вывести из очертаний ноги или кости тончай¬шие движущие силы души, ее способности и ее харак¬тер, хотя никто не станет отрицать, что каждое, пусть даже малейшее, очертание тела может быть аналогией це¬лого. Вы молчите, Теано?
Теано: Я с удовольствием слушаю ваш разговор, друзья мои; но раз уж вы просили меня возвращать вас на до¬рогу, когда вы начинаете блуждать, то мне хотелось бы, чтобы вы, оставив в стороне физиономику, вернулись к важным общим размышлениям. Я всегда удовлетворялась малым, и мне довольно того, что каждая организация представляет собой проявление системы внутренних жиз¬ненных сил, образующих по законам мудрости и добра своего рода маленький мир, отдельное целое. Я хотела бы колдовством заставить дух розы рассказать мне, как: он создал ее прекрасный образ, или, поскольку она — дочь ро¬зового куста, чтобы дриада этого куста разъяснила мне, как она оживляет деревцо от корня до мельчайших вето¬чек. Ребенком я часто, стоя перед деревом или перед цветком, наблюдала удивительную гармонию, проявля¬ющуюся в каждом живом существе. Долгие часы досуга проводила я за сравнением листьев, веток, цветов и ство¬лов деревьев. Желание живо воспроизвести прекрасные и своеобразные формы заостряло мое внимание, и часто я вступала в такой интимный разговор с цветком, с дере¬вом или с растением, что мне казалось, что сущность, схваченная мною, должна перекочевать в мое творение. Увы, оно оставалось мертвой копией, а прекрасное и пре¬ходящее создание по-прежнему оставалось, полное удов¬летворения самим собой, со своим как бы в самом себе завершенном существованием. Говорите же об этой мате¬рии еще, помогите моему запинающемуся языку! (стр. 10—
•ь\)) . .
63
ГЁТЕ
Все творчество Иоганна Вольфганга Гёте'(Goethe, 1749—1832), великого поэта и мыслителя, было проникнуто философскими иска-ниями и размышлениями, которые привели его к глубокому и ори-гинальному мировоззрению, ставшему кульминацией в духовном развитии немецкого Просвещения. Вместе с Гердером он был вдохновителем движения «Бури и натиска».
Философская эволюция Гёте была сложной и противоречивой. В нем сочетались трезвый и пытливый ум ученого-натуралиста,
многосторонность, способность к глубочайшему и вдохновен¬ному прозрению и филистер¬ская осторожность веймар¬ского тайного советника, а одно время и министра, иду-щего на компромисс с господ-ствующей идеологией, как только резкая критика идеа-лизма и христианства стано-вилась опасной. Гёте некото¬рое время считал себя еди-номышленником кантианца Шиллера, но ни одна из су-ществовавших в это время в Германии, идеалистических, порой откровенно мистиче¬ских, школ не вовлекла все же его в число своих последо¬вателей. Основная линия его мыслей направлялась к мате-риалистическому пантеизму, враждебному механицизму и близкому к гилозоистическим решениям. С 1773 г. он прояв-ляет живейший интерес к Спинозе. Участие Гёте в спо¬ре о пантеизме еще более
отдалило его от мистики Якоби и Лафатера. Он поет гимн неис-черпаемой, активной и органически развивающейся природе и ее высшему порождению — человеку, способному проникнуть в ее тайны. Таким образом, как и Гердер, Гёте стремится соединить учение о субстанции с идеей развития.
В творчестве Гёте, и в особенности в его «Фаусте», склады¬валась стихийная диалектика «повышения и полярности» бытия, познания и искусства. Мир един и многообразен (мотив, повлияв¬ший и на Л. Фейербаха), познание «целого» и общего возможно только через особенное и отдельное, «прафеномены», через схва¬тывание диалектики явления и сущности, практики и теории, ана¬лиза и синтеза (мысли, созвучные философии Гегеля, с которым Гёте разделяла, однако, противоположность их взглядов на при¬роду и религию). Гёте стремился освободить искусство от рели¬гиозных оков и в своих эстетических исследованиях глубоко про¬ник в природу художественного обобщения.
Афористический фрагмент «Природа» вместе с более поздними пояснениями к этой статье в переводе с немецкого И. И. Панаева вяяты из -кн.: И. В. Гёте. Избранные сочинения по естествозна-нию. М., 1957.
Природа! Окруженные и охваченные ею, мы не можем ни выйти из нее, ни глубже в нее проникнуть. Непроше¬ная, нежданная, захватывает она нас в вихрь своей пля¬ски и несется с нами, пока, утомленные, мы не выпадем
из рук ее.
Она творит вечно новые образы; что есть в ней, того еще не было; что было, не будет, все ново, а все только старое. Мы живем посреди нее, но чужды ей. Она вечно говорит с нами, но тайн своих не открывает. Мы постоян¬но действуем на нее, но нет у нас над ней никакой власти. Кажется, все основывает она на личности, но ей дела нет до лиц. Она вечно творит и вечно разрушает, но ма¬стерская ее недоступна. Она вся в своих чадах, а сама мать, где же она? — Она единственный художник: из про¬стейшего вещества творит она противоположнейшие про¬изведения, без малейшего усилия, с величайшим совер¬шенством и на все кладет какое-то нежное покрывало. У каждого ее создания особенная сущность, у каждого явления отдельное понятие, а’ все едино.
Она дает, дивное зрелище; видит ли она его сама, не зна-ем, но она дает для нас, а мы, незамеченные, смотрим из-за угла. В ней все живет, совершается, движется, но вперед она не идет. Она вечно меняется, и нет ей ни на мгновение покоя. Что такое остановка — она не ведает, она положила проклятие на всякий покой. Она тверда, шаги ее измерены, уклонения редки, законы непреложны. Она беспрерывно думала и мыслит постоянно, но не как человек, а как природа. У нее свой собственный всеобъем¬лющий смысл, но никто его не подметит.
Все люди в ней, и она’во всех. Со всеми дружески ве¬дет она игру, и, чем больше у нее выигрывают, тем боль¬ше она радуется. Со многими так скрытно она играет, что незаметно для них кончается игра.
Даже в неестественном есть природа, на самом гру¬бом филистерстве лежит печать• ее гения. Кто не видит ее повсюду, тот нигде не видит ее лицом к лицу. Она любит себя бесчисленными сердцами и бесчис-
3 Антология, т. 3.
65
ленными очами глядит на себя. Она расчленилась для того, чтобы наслаждаться собой. Ненасытимо стремясь пе¬редаться, осуществиться, она производит все новые и новые существа, способные к наслаждению.
Она радуется мечтам. Кто разбивает их в себе или в других, того наказывает она, как страшного злодея. Кто ей доверчиво следует, того она прижимает, как любимое дитя, к сердцу.
Нет числа ее детям. Ко всем она равно щедра, но у нее есть любимцы, которым много она расточает, много при¬носит в жертву. Великое она принимает под свой по¬кров.
Из ничтожества выплескивает она свои создания и не говорит им, откуда они пришли и куда идут. Они должны идти: дорогу знает она.
У нее мало стремлений, но они вечно деятельны, вечно разнообразны.
Зрелище ее вечно ново, ибо она непрестанно творит новых созерцателей. Жизнь — ее лучшее изобретение; смерть для нее средство для большей жизни.
Она окружает человека мраком и гонит его вечно к свету. Она приковывает его к земле и отрывает его снова.
Она дает потребности, ибо любит движение, и с непо¬нятной легкостью возбуждает его. Каждая потребность есть благодеяние, быстро удовлетворяется и быстро опять возникает. Много новых источников наслаждения в лиш¬них потребностях, которые дает она, но все опять прихо¬дит в равновесие. Каждое мгновение она употребляет на достижение далекой цели, и каждую минуту она у цели. Она — само тщеславие, но не для нас — для нас она свя¬тыня.
Она позволяет всякому ребенку мудрить над собой; каждый глупец может судить о ней; тысячи проходят ми¬мо нее и не видят; всеми она любуется и со всеми ведет свой расчет. Ее законам повинуются даже и тогда, когда им противоречат; даже и тогда действуют согласно с ней, когда хотят действовать против нее. Всякое ее деяние благо, ибо всякое необходимо; она медлит, чтобы к ней стремились; она спешит, чтобы ею не насытились.
У нее нет речей и• языка, но она создает тысячи язы^ ков и сердец, которыми она говорит и чувствует.
Венец ее — любовь. Любовью только приближаются к ней. Бездны положила она между созданиями, и все со-
66
здания жаждут слиться в общем объятии. Она разобщила их, чтобы опять соединить. Одним прикосновением уст к чаше любви искупает она целую жизнь страданий.
Она все. Она сама себя и награждает, и наказывает, и радует, и мучит. Она сурова и кротка, любит и ужасает, немощна и всемогуща. Все в ней непрестанно. Она не ве¬дает прошедшего и будущего; настоящее ее — вечность. Она добра. Я славословлю ее со всеми ее делами.
