суще¬ствуют или развиваются в определенных ограниченных простран¬ствах, которые в зависимости от сфер других существ объединяют другие виды и сами объединяются с ними. Как воспроизводимые существа подчинены форме образной интуиции и законам про-странственной координации всего существующего.
Причинность оставляет след в отношении постоянно последо-вательных фактов, принадлежит ли эта последовательность одному и тому же роду феноменов, или она есть последователь-ность одного рода феноменов по отношению к другому роду: таким образом, эта последовательность существует и в человече-ском сознании между его собственными определениями (самопро-извольное представление), в области механизма отношений между последовательно данными и подвижными представлениями (ком¬муникация движений, совершаемых под давлением, при помощи силы или удара); в физической области или в органической области между группами фактов одного и того же рода или между различными родами (бесчисленное число примеров); между состоянием сознания и состоянием внешнего представления (на¬пример, ощущение и его факторы, движущая сила и изменения
653

состояния тел, которые имеют продолжение в процессе воображе¬ния). Наконец, всо постоянные отношения, установленные во времени между механическими, физическими, органическими, представленными феноменами, то в одном смысле, то в другом содержат причинность. Инстинкт познания полагает единство всех видов причин, выражая самые разнообразные отношения к одному и тому же явлению — силе.
Теперь нам предстоит доказать это • единство. Бытие, которое • по существу является представлением, всегда пребывает между представлениями, внутри которых дано отношение причинности. Изменение состояния существ с точки зрения этой категории зависит от действия и реакции этих последних, выступающих в одном и том же значении. Достаточно признать, что, как только одно представление начинает изменяться, как следствие этого изменяются все другие представления. Но каким образом это происходит, в соответствии с каким законом? Только наблюдения и опыт могут ответить нам на этот вопрос, и ответ будет более точным, если мы, исходя из фактов человеческого сознания и наиболее аналогичных им фактов, сможем отвлечься от того, чем являются по отношению к этим фактам представления, которые суть силы, как таковые.
Повторим здесь то, о чем мы часто говорили: такой способ рассмотрения причинности не позволяет нам объединить все феномены в один первичный вид, характеризуемый как субстан¬ция, будь он высшего порядка или низшего, принимая во внима¬ние, что позитивно рассмотренное отношение причины устанав¬ливает с очевидностью зависимость времени и предшествующих условий, но вовсе не объясняет возникновения феноменов, объеди¬ненных в одном и том же месте или испытывающих на себе воздействие одного и того же действия, как это имеет место _ в предсуществующей материи. Сила — это закон, действием кото-‘ рого отмечены все существа; но как только сила распространяет свое влияние за пределами сознания этих существ, она предпола¬гает другие существа, связанные с первыми и столь же необхо¬димые, как первые, с точки зрения производимого действия и объяснения причины. И поскольку эти новые существа могут быть названы производными, порожденными первыми, то в этом случае можно отказаться от идеи субстанции и формообразую-щих и преобразующих символов, с тем чтобы понять, что фено¬мены более высокого или более низкого порядка уже предсуще-ствуют соответственно в феноменах более низкого или, более высокого порядка, которые мы расцениваем как их причины и в силу этого говорим о них как о причинах. Здесь речь идет о крайнем пределе познания. Проблема источника бытия, там где речь идет о своеобразном и новом, не является менее недоступ¬ной, чем проблема первоисточника вещей или Существования вообще.
Проблема• коммуникации существ принадлежит к тому же разряду, что и дроблема существования, и является ее необходи-мым дополнением. Не следует полагать, что, понимая бытие как представление, а представление как силу, мы признаем общий закон, на основании которого какие-то данные в одном бытии феномены вовлекают в другое бытие другие феномены. Говорят, соглашаясь с некоторыми профессорами философии, что система
654

гармонии монад была причудливым плодом Лейбницева сознания. Что же в самом деле является абсурдным, так это представление, будто возможно объяснить, каким образом одна вещь является причиной другой вещи. Единственный изъян доктрины Лейбница, который возникает тогда, когда он пытается объяснить причин¬ность, это выдвижение гипотезы о предустановленной гармонии, где мы имеем лишь видимое разрешение проблемы, от которой мы таким образом уходим в сторону. В самом же деле причин¬ность существует во внешних отношениях, которые создаются бытием, несущим в себе предустановленную гармонию.
Если это бытие мыслится как единственное, а все вещи как имманентные по отношению к нему, оно пребывает в своей собственной природе, в развитии своих внутренних актов: с чем же в таком случае соотносится гармония, v какой причин¬ности она должна сводиться? Отбросим вышеизложенную гипотезу и представим гармонию как универсальный, ни к чему не своди¬мый факт. Мы выйдем тогда аа пределы признающего свою несостоятельность лейбницеанства и придем к реальному знанию. Мы будем в таком случае утверждать: универсальный факт причинной коммуникации существ идентичен гармонии феноме¬нов, пребывающих во времени; эта гармония сама себя .произ¬водит, поскольку представления как сила определяют отношения феноменов; гармония есть один из аспектов и одно из проявлений порядка мира, свойственного самому миру.
И если мы не будем считать, как это по существу делает Лейбниц, имманентным свойством мира в целом единственное бытие, а примем в качестве такового творческую реальность, то установление гармонии также будет творчеством или первопри¬чиной, как causa sui и causa mnndt, как два аспекта единой непроницаемой сущности.
Тот, кто непосредственно будет иметь дело с проблемой причинности — если мы продолжаем это называть проблемой, признав ее неразрешимость, для чего достаточно рассмотреть, с одной стороны, силу в ее собственном понимании, с другой стороны, внешнее воздействие этой силы, то есть данную извне силу, и существующее между этими двумя моментами абсолютное отсутствие познания, -— тот превратит порядок мира в истинную идею, самую высокую и самую непроницаемую идею, которая находится за пределами идеи о первичном данном, за пределами каких-либо феноменов. Теперь следует распространить это пони¬мание на другие сущностные формы отношения, как этого требует наука; более того, следует признать факт свободы в человеческом сознаний, затем признать, что этот факт влечет за собой вопрос об образовании феноменов, и, наконец, усвоив все это, отверг¬нуть все то, что философия писала в пользу абсолюта, бесконеч-ного, субстанции и вечного предсуществования вещей: тогда перед мыслителем откроется бесконечный простор для анализа и построения теорий и ему останется только углубиться в фило¬софию (стр. 11—17).
КАРЛЕЙЛЬ
Томас Карлейль (1825—1881) родился в крестьянской семье, но благодаря писательскому таланту выдвинулся и приобрел широкую известность. Много читал немецких романтиков, пере-
655

писывался с престарелым Гёте, выработал у себя визионерский, пророческий и в то же время дидактический стиль. Расцвет его творчества падает на 40—60-е годы, и из многочисленных его ра¬бот литературного, исторического и политического характера больше всего философии содержалось в его трактате «О героях и поклонении героям» («.On heroes and hero-worship», 1841).
Это была своеобразная философия истории, сплетенная с пан-теистическим взглядом на мир и соответствующими этическими воззрениями. Будучи в общем самоучкой, Карлейлъ соединил

в своем пантеизме положе¬ния «Системы природы» Голь¬баха о единстве мира с кан¬тианским агностицизмом, оду-хотворением природы у Шел-линга и апофеозом челове¬ческой активности у Фихте, Он стал рассматривать при¬роду как совокупность явле¬ний, обнаруживающих боже-ственную сущность мира. Эта сущность открывается толь¬ко интуиции того, кто стоит на позициях «натуралистско¬го супранатурализма».
Главной областью инте-ресов Карлейля стала фило¬софия истории, которую он попытался построить как обо¬снование культа великих лю¬дей. К последним он причис¬лил всех тех, у кого актив-ность духа, яркость индиви-дуальности и преобладание веры над разумом составляли особенность их поведения. Певец романтически-аристо-кратического индивидуализма,
Карлейлъ выдвинул «духовную силу» как критерий и моральное оправдание господства одних людей над другими и даже пришел к выводу, что в принципе прав тот, кто добился успеха. Его поздние воззрения получили широкую известность, разными сво¬ими сторонами повлияли на Рёскина, нашли отклик в «Единствен¬ном и его собственности» Штирнера и в некоторой мере подго¬тавливали экспансионистскую идеологию империалистического периода. В то же время сам Карлейлъ выступал с критикой алч¬ности английской буржуазии, приближаясь в отдельных пунктах к представителям так называемого феодального социализма.
Ниже даны отрывки по кн.: Т. Карлейлъ. Этика жизни. Перевод Е. Синерукой. СПб., 1906. Эта книга состоит из фрагмен¬тов равных работ. Извлечения из них подобраны и отредактиро¬ваны для данного издания А. С. Богомоловым и сопоставлены с кн.: Т. Carlyle. Auszuge aus seiner Werken. Arbeiten und nicht verzueifeln. Konigstein und Leipzig. 1919.
656

ЛЮДИ И ГЕРОИ
L Искреннюю радость доставляет человеку возможность восхищаться кем-нибудь; ничто так не возвышает его — хотя бы на короткое время — над всеми мелочными условиями, как искрен¬нее восхищение. В этом смысле было сказано: «Все люди, в осо¬бенности все женщины, склонны к преклонению» и преклоняются перед тем, что хоть сколько-нибудь того достойно. Можно обо¬жать нечто, хотя бы оно было весьма незначительно; но невоз¬можно обожать чистейшее, ноющее ничтожество.
П. Я думаю, что уважение к героям, в различные эпохи проявляющееся различным способом, является душой обществен-ных отношений между людьми и что способ выражения этого уважения служит истинным масштабом нормальности или ненор-мальности господствующих на свете отношений.
III. Богатство света состоит именно в оригинальных людях. Благодаря им и их произведениям свет именно свет, а не пу¬стыня. Воспоминание о людях и история их жизни — сумма его силы, его священная собственность на вечные времена, поддержи-вающая его и насколько возможно помогающая ему проталки-ваться вперед сквозь неизведанную еще глубину.
IV. Можно возразить, что я проповедую «поклонение ге-роям». Если хотите, да, друзья, но поклонение прежде всего должно выразиться в том, что сами мы будем героически на-строены. Полный мир героев вместо целого мира глупцов, в ко-тором ни один доблестный король не может царствовать, — вот чего мы добиваемся! Мы со своей стороны отбросим все низкое и лживое; тогда мы можем надеяться, что нами будет управлять благородство и правда, но не раньше.
V. Сказано: Если сами мы холопы, то для нас не может быть героев. Мы не узнаем героя: если мы увидим его, то примем шар-латана за героя.
VI. Ты и я, друг мой, можем в этом отменно глупом свете быть, каждый из нас, не глупцом, а героем, если захотим. Таким образом,