не нарушает покой умирающего отца. От меня не усколь¬зает озабоченное лицо моего читателя, когда он встречает- среди зрелища человеческого счастья класс людей, в своей озабоченной серьезности почитающих за грех даже самую невинную улыбку. Но их серьезность не является результатом их экономии, о кото¬рой здесь только и речь. Мистическое представление о том, что в этой жизни необходимо во всем себе отказывать, с тем чтобы тем более богато быть награжденным в будущей; опасение, как бы не спугнуть весельем агнца божьего, к сходству с которым они стремятся и при помощи своего несчастного вида, и путем постоянного самоотречения; тайный страх, проистекающий из сознания того, что кто-то неизвестный сверху наблюдает за ними и ими управляет,— вот причины, достаточные для того, чтобы надломить силу их духа. Огромная сумма печальных обязанно¬стей, подавляющих всякую радость, не дает им возможности про¬явить себя в высших искусствах и науках. В смирении ползают они по земле, представляя для нас еще одно доказательство того, как тиранические религиозные предрассудки порабощают чело-века. Но их пример доказывает также и то, что уничтожение частной собственности не только не приводит к.нежеланию тру-диться, но, напротив, облагораживает это желание. Их труд про¬истекает не из заботы о пропитании, а кому не известно, что эта забота способна разрушить даже благороднейшую жизнь. Печально думать о том, что у бесчисленного количества людей нет как будто другого назначения, кроме того, чтобы с утра до вечера выискивать средство борьбы против голода и скудости. И эту-то жалкую деятельность мы так боимся уменьшить? Не-ужели она в самом деле мать, молоком которой насыщается и растет человечество?
И не является ли само трудолюбие, созерцая которое мы видим наше величие, не более чем блестящим заблуждением при¬роды? Разве огромные массы сил не служат человеческим безум¬ствам? А движущей пружиной всего этого служит страсть к на¬живе, которую стремятся получить независимо от того, как и какими средствами она добыта. Направляется эта великая школа искусств модой; без оружия, с флюгером на голове вместо короны она сумела заставить работать на себя полмира. Для дамских шляп искусственная флора должна всегда цвести весенним цве¬том. Для заполнения пустых голов незрелые гении неустанно строчат пошлые романы. Архитектура, этот красноречивый сим¬вол самовозвеличения нашего маленького Я, высоко возносит свою гордую голову над человеческой природой. Она как бы на¬смехается над согбенным земледельцем в пропитанной потом рубахе, который, с трудом взглянув наверх, печально возвраща¬ется в свою хижину. Внешний блеск этих гордых дворцов нашего величия предназначен для того, чтобы прикрыть внутреннее убо-
86
жество. Неужели наши силы нельзя было применить для каких-то более благородных целей? Лишь изредка говорил трон полезному искусству что-нибудь, кроме того, что на это нет средств. Пре¬краснейшие цветы благородных искусств вянут от холода, с кото¬рым великие мира сего — а лишь они могут награждать — отно¬сятся к этим неподходящим для их вкусов плодам. Лишь здесь и там одинокий цветок, сохранившийся благодаря счастливой случайности, показывает нам, что мы могли бы сделать и чем могли бы стать. Педагогика, царица всех государств, от состояния которой зависит, управляет ли ангел, дьявол или брюхо, являет собой печальное зрелище. Она щелкает зубами от голода, и забро¬шенная старость завершает ее трудную жизнь. Хитрые иезуиты, заметив наши ошибки, завладели этой отраслью и воспитали для своей безграничной империи таких королей, князей и прелатов, которые соответствовали их интересам.
Равнодушие, с которым жизнерадостная молодость восприни¬мает предписания педагогики, противоречащие духу времени, в известной мере объясняется тем, каковы сами служители педаго¬гики, этот класс людей, отделенный от остального мира особыми склонностями, собственными слабостями и убожеством. Тот идеал совершенства, который воплощают в себе учителя, слишком мало¬привлекателен, чтобы к нему стремиться. Молодежь, с утра до вечера предающаяся фривольным удовольствиям, предпочитает отказу от развлечений и радостей общения разрыв со школьной мудростью.
Но если даже это фальшивое трудолюбие не в состоянии вну¬шить нам некоторые подозрения в отношении нашего кажуще¬гося величия, то я все же убежден, что не собственность его причина.
В основе любой деятельности лежит чувство силы. Если с юности это чувство воспитывается и направляется работой, то тем самым возникает необходимость применения своих сил, но способ этого применения отчасти определяется сознательно выра¬ботанным направлением, отчасти же народным вкусом. Должно ли, следовательно, господствовать трудолюбие, и какой вид труда должен преобладать,— все это зависит от целенаправленного фор¬мирования сил, всегда склонных к тому, чтобы перерастать про¬дукты собственной деятельности. За эти силы борются различные страсти, и в зависимости от того, высокое или низкое представле¬ние о своей жизни сложилось у человека — я говорю здесь о рядовом человеке,— побеждает честолюбие илд корыстолюбие. Лю¬бовь к собственности подобно горняку с волшебным жезлом в руках показывает, где лежит золото, и человек вгрызается в зем¬лю, пока не выроет себе могилу. Следовательно, как частная собственность, так и честолюбие, не создав деятельность, направ¬ляют ее на свои цели. Если же силы человека так и остались несформированными — а это почти никогда не зависит от воли самого человека, — то даже и сильнейшее стремление к приобре¬тательству не в состоянии внушить ему трудолюбия. Без плана и без цели кружится он тогда не в силах выйти из-под воздей¬ствия обстоятельств. Его действия, диктуемые чувственностью, представляют собой отдельные, изолированные движения, причи¬ны которых он сам зачастую не понимает.
87
Тот несчастный, которому обычный путь к прибыли кажется слишком долгим и слишком трудным, ворует или просит мило-стыню.
Таковы причины, убедившие меня в том, что деятельность общества может осуществляться и без частной собственности, хоть я и признаю, что до тех пор, пока государство не осознало своей цели, состоящей в объединении государственного и человеческого блага, частная собственность при известных условиях является весьма удобным средством поддерживать пресловутое трудолю¬бие (стр. 84—92).
КЛАССИЧЕСКИЙ НЕМЕЦКИЙ ИДЕАЛИЗМ
Классический немецкий идеализм конца XVIII — начала XIX в., охарактеризованный во вступительной статье к настоя¬щему тому, имеет огромное значение в истории домарксистской философии. Деятельность представителей этого течения сущест¬венно расширила круг философских проблем, повысила уровень теоретических исследований, привела к построению целостных философских.систем и детально разработанных учений о диалек¬тике природы, общества и познания. Впервые в истории мысли диалектика стала предметом сознательной разработки как теоре¬тический метод, противоположный метафизическому методу. В этом состояло то главное, что позволило классическому немецкому идеализму сыграть роль одного из важнейших философских источ¬ников марксизма.
Данный раздел «Антологии» включает в себя извлечения из трудов Канта, Фихте, -Шеллинга и Гегеля, которые в рамках каждой персоналии подобраны тематически, в зависимости от осо¬бенностей категориальной структуры данной философской си¬стемы.
Иммануил Кант (Kant, 1724—1804), родоначальник немецкого классического идеализма. Родился, учился и работал. в Кениг¬сберге, где в 1755—1770 гг. был доцентом, а в 1770—1796 гг.— профессором университета. Кант—основатель так называемого критического, или «трансцендентального», идеализма.
В «докритический» период (до 1770 г.) создал «небулярную» космогоническую гипотезу, в которой возникновение и эволюция планетной системы выводятся из первоначального диффузного облака частиц. В это же время Кант высказал гипотезу о сущест¬вовании Большой Вселенной галактик вне нашей галактики, раз¬вил учение о замедлении — в результате приливного трения — суточного вращения Земли и концепцию относительности движе-
89
ния и покоя. Исследования эти, объединенные материалистической идеей естественного развития Вселенной и Земли, сыграли важную роль в истории диалектики. В философских работах докритиче-ского периода Кант наметил — под влиянием эмпиризма и скеп¬тицизма Юма —различие между реальным и логическим основа¬ниями, ввел в философию понятие об отрицательных величинах и осмеял увлечение современников мистикой и «духовидением» (Сведенборг). Во всех этих работах ограничивалась роль дедук¬тивно-формальных методов мышления.
В диссертации «О форме и принципах чувственно восприни-маемого и умопостигаемого мира» (»De mundi sensibilis atque
intelligibilis forma ‘et princi-piis», 1770) происходит пере¬ход к воззрениям «критиче¬ского» периода с центральной для них идеей »критики» тео-ретического разума, т. е. на¬ших познавательных способ¬ностей, и исследования границ его применения в учении о~ душе, о мире и о боге. В1781 г. появилась «Критика чистого разума» («Kritik der reinen Vernunft»), за ней — «Крити¬ка практического разума» («Kritik der praktischen Ver¬nunft», 1788) и «Критика спо¬собности суждения» («Kritik der Urteilskraft», 1790). В них последовательно излагались: теория познания, этика, эсте¬тика и учение о целесообраз¬ности в природе.Исследования приводят Канта к агности¬цизму, т. е. к утверждению, будто природа вещей, как они существуют сами по себе («вещей в себе»), принци¬пиально недоступна теоретическому познанию: последнее воз¬можно только относительно «явлений», т. е. способа, посредством которого вещи обнаруживаются в нашем опыте. Достоверное тео¬ретическое знание в математике и естествознании обусловлено, по Канту, тем, что в нашем сознании налицо априорные формы чувственного созерцания («чистым представления), рассудка («чистые» понятия, категории) и связи или синтеза чувственного многообразия и понятий рассудка. На этих связях основываются, например, законы постоянства и взаимодействия субстанций и закон причинности.
Однако, несмотря на границы, принципиально положенные теоретическому разуму и ограничивающие доступное ему позна¬ние областью явлений, в разуме заложено неискоренимое стрем¬ление к безусловному знанию, вытекающее из высших этических запросов. В силу этого стремления наш рассудок стремится к решению вопросов о границах или беспредельности мира в про-
90
странстве и времени, о возможности или невозможности сущест-вования неделимых элементов мира, о необходимом или свободном характере процессов, протекающих в мире, и о боге как безуслов¬но необходимом существе. Исследование этих вопросов привело Канта к выводу, будто с равной доказательностью могут быть обоснованы противоположные решения. Так обосновывается вы¬вод, что разум по^_самой своей природе антинрмичен, т. е. раз-дваивае?Ся~в~пр~отиворёчиях. Однако противоречия эти, по Канту, все же лишь кажущиеся. Их разрешение — в различии «вещей ? себе» и «явлений» и в ограничении знания в пользу веры. Так, человек одновременно и не свободен (как существо в мире явле¬ний) и свободен (как субъект непознаваемого сверхчувственного мира); существование бога недоказуемо (для знания) и в то же время есть необходимый постулат веры, на котором единственно основывается наше убеждение в существовании нравственного порядка в мире, и т. д.
Учение об антиномичности разума, служившее у Канта осно¬ванием для дуализма «вещей в себе» и «явлений», стало одним из стимулов для разработки положительной диалектики у Фихте, Шеллинга и Гегеля, но в понимании познания, поведения и твор¬чества это учение осталось в плену дуализма, агностицизма и ? формализма. Так, основным законом _атики Кант провозгласил безусловное, повеление («категорический императив.»), требующее руководствоваться таким правилом, которое независимо от нрав¬ственного содержания поступка могло бы стать правилом поведе¬ния для всех. В эстетике он сводит прекрасное к «незаинтересо¬ванному» удовольствию, не зависящему от того, существует или не существует предмет, изображенный в произведении искусства, и обусловленному только формой изображаемого. Впрочем, прове¬сти последовательно свой формализм Кант не смог: в этике —
