всего окружающего, отвергать которое у философа будто бы имеется универсальное, безысклю-чительное право. Но нельзя забывать, что немецкое мла¬догегельянство было все же заметным шагом вперед и не потому только, что оно послужило отправным пунктом для Фейербаха, но и потому, что его основатели высту¬пили против метафизической замкнутости гегелевской си¬стемы, вновь указали на дистанцию между «сущим» и «должным» и провозгласили бесконечность социального развития в будущем. Недаром главной частью их фило¬софии стала не логика, но историософия.
Из младогегельянства вышел М. Штирнер (К.Шмидт), который обрушился на концепцию человека как Самосо-
30
знания и пришел к идеям мелкобуржуазного нигилизма и анархизма. Из этого же течения вышел и М. Гесс, развив¬ший критику существующих социально-экономических отношений как порождения «денежного отчуждения» с неустойчивых позиций абстрактного радикализма. Гесс призвал к созданию «философии действия», но не он был первым автором буквально носившейся в воздухе идеи о теории действия, творчества, будущего.
Призыв к философии практического действия означал начало более глубокой ревизии гегелевской совокупности взглядов, но в своем первоначальном абстрактно-фихтеан¬ском виде был сформулирован мыслителем далеко не про¬грессивным. Им был находившийся в центре гегельянского движения А. Цешковский (1814—1894), основатель на-ционалистической концепции мессианизма. Однако этот принцип был переосмыслен польскими буржуазными демократами, которые придали ему иную социально-классовую направленность.
В Польше начала 40-х годов от философии ожидали многого. Страна находилась на пороге антифеодальной революции, сливающейся с национально-освободительной борьбой, а страдания бесправного польского народа были резчайшим диссонансом олимпийской безмятежности Ге-гелевой системы. Польские левогегельянцы попытались применить диалектику Гегеля к насущным проблемам своей родины: К. Либельт занялся вопросами социального реформаторства и культуры, Г. Каменьский стал диалек-тически переосмысливать политическую экономию, а атеист Э. Дембовский (1822—1846) поднял знамя народ-ной революции. Основные категории его «философии бу¬дущего» — это «прогресс», «народность», «действие (czyn)» и «дерзание (dziarkosc)». В главном произведении этого выдающегося революционного демократа и социали¬ста-утописта «Несколько мыслей об эклектизме» (1843) нашли яркое выражение критика им Гегеля за примире-ние противоречий и пропаганда бескомпромиссной рево¬люционной борьбы.
Аналогичные идеи левогегельянского характера, хотя и в менее отчетливой форме, выразил чешский философ Августин Сметана (1814—1851), ратовавший за соедине¬ние натурфилософии Шеллинга с философией Гегеля, Гер-барта и Фейербаха и убежденный в миссии славянства. Левогегельянскую эстетику стал разрабатывать и
31
венгерский мыслитель Янош Эрдейн (1814—1868). Мы встретим аналогичные идеи и у некоторых других про-грессивных общественных деятелей стран Центральной Европы этого периода. Они сказались и в деятельности так называемых неаполитанских гегельянцев, в особенно¬сти Ф. де Санктиса (1817—1883).
Если братья Бауэр отождествили абсолют Гегеля с самосознанием бесконечной цепи человеческих поколений, а Дембовский пытался найти средоточие его неиссякаемой активности в польском крестьянстве, то Фейербах отбро¬сил абсолют вообще. Он перешел на позиции материа¬лизма, соединенного с эмоциональным возвеличением че¬ловечества. В идеализме Гегеля, как и в религии, он уви¬дел отчужденный продукт сущностных сил человека и задачу освобождения людей от заклятья отчуждения по¬ставил, в центр своих философских исследований. Человек в понимании Фейербаха — это уже не послушное орудие абсолюта, фатально включенное в систему этапов подъема к конечной цели, и не конгломерат косных атомов, пас-сивно воспринимающий раздражения извне. Человек — это не только сын природы, но и ее повелитель, призван¬ный положить ее к своим ногам. Эти идеи существенно способствовали изменению философского климата в Гер¬мании 40—50-х годов, ориентировали на изучение естест¬венных наук и промышленную деятельность.
Фейербах гуманизировал онтологию и активизировал материю, хотя и не вышел все же за принципиальные рамки домарксовой созерцательности: социально-истори¬ческая практика человечества для него остается не более как культурным фоном антропологии и не влияет в прин¬ципе на трактовку им человека как биопсихического су¬щества. В качестве средства объяснения и истолкования активно-деятельных свойств человека немецкий материа¬лист использует такую сугубо натуралистическую катего¬рию, как «любовь». Она стала у него не только этико- . социальным фактором в роли способа укрепления межче¬ловеческих связей, но и гносеологическим принципом, указывающим на абсолютную будто бы конкретность ощущений и на эмоциональную страстность познания в целом. Она стала и категорией онтологии, выражающей беспредельность творческих сил природы.
Фейербахова антропологизация материализма затуше¬вывала грань между философским мировоззрением, есте-
32
ственнонаучным его обоснованием и абстрактно-психоло¬гической этикой. Это и дало впоследствии возможность эпигонам переиначить его учение либо в духе вульгар¬ного материализма, либо в смысле позитивизма или даже пресловутой «философской антропологии» XX в. Бур¬жуазно-просветительская трактовка религии как главного вида самоотчуждения родовой сущности человека вела не только к верному соображению, что люди долгое время истолковывали и развивали свои сущностные силы имен¬но в религиозно-отчужденной форме, но и к неверному выводу, будто человек в принципе нуждается в религиоз¬ной структуре сознания и задача состоит лишь в том, чтобы эту структуру из религиозной превратить в реаль¬ную, «религию неба» заменить «религией земли». Фейер¬бах превосходно показал, что религия ведет к моральному опустошению, но он сам же занялся отысканием в ней нравственного ядра. Фейербах замечательно раскрыл лож¬ность всякого обожествляющего культа, но сам же стал созидать культ человека.
Фейербах поставил вопросы, ответы на которые мог дать только марксизм, — об источниках и сферах действия всех видов отчуждения, о земных корнях человеческих заблуждений, о путях переделки той земной основы, от которой зависит освобождение людей от отчуждения и обретение ими счастья. Продемонстрировав огромную роль иллюзий в структуре сознания человека, Фейербах сде¬лал лишь первый шаг на пути ее исследования: им была поставлена проблема причин этих иллюзий и механика их устранения. Тем самым, не говоря уже о критике им идеализма Гегеля, Фейербах сыграл важную роль в про-цессе формирования взглядов молодых Маркса и Энгель¬са, ускорив их размежевание с младогегельянцами и спо¬собствуя концентрации их теоретических интересов на тех вопросах, ответы на которые вели к созданию историче¬ского материализма.
Но сама же философия Фейербаха, стирая отличие общества от природы, закрывала к историческому мате¬риализму дальнейший путь. Идеалистическое превраще¬ние им истории человечества всего лишь в историю религиозных заблуждений, его сентиментальная програм¬ма «религии любви», которая вскоре была использована «истинными социалистами» в их утопических ламента¬циях, узость и абстрактность его надклассового принципа
33
«разумного эгоизма» и метафизическая односторонность теоретико-познавательного сенсуализма — все это требо¬вало своей критики. Создавая революционную теорию «реального гуманизма», Маркс должен был преодолеть не только «раздвоенного человека» Канта, «духовного чело¬века» Гегеля и абстрактное «самосознание» младогегель-янцев, но и не менее абстрактного Фейербахова «человека естественного», homo naturalis. От описания психологиче¬ского механизма одной из производных форм отчуждения Маркс и Энгельс перешли к научному выяснению социаль¬ного механизма возникновения всякого отчуждения вооб¬ще, от исследования причин идеализма — к анализу ба¬зиса идеологии, от «критики неба» — к «критике земли», т. е. политики и политической экономии. Иными словами, произошел переход от разоблачения религиозного отчуж¬дения к раскрытию противоречивых последствий отчужде¬ния труда. Это был великий перелом в истории философ¬ской мысли.
Фейербах не создал «философии будущего», о которой так пылко мечтал, но им была завершена прежняя, домар¬ксистская, эпоха философского развития, и он сыграл роль провозвестника подлинной философии всего после¬дующего времени — научного, диалектического материа¬лизма.
Вполне определенным было отношение основоположни¬ков марксизма к утопическому социализму. Они критико-вали его склонность к морализаторству и прожектерству, но высоко оценивали его теоретический подвиг и всемир¬но-историческое предвидение. Заслугой утопического социализма были выдвижение идеи грядущего социаль¬ного устройства и попытки — пусть незрелые и подчас весьма наивные — их разработки и обоснования. Классики утопического социализма (,Сен-Симон, Фурье, Оуэн) в своих учениях обрисовали идеальный строй, основанный на коллективном производстве и общественной собствен-ности на средства производства. Они развили критику ка¬питализма и классовой эксплуатации вообще. Но обосно¬ванием их учений служили идеалистические представле¬ния об общественной жизни, если не философский идеа¬лизм вообще, а концепции их эпигонов прямо вели в реакционный тупик. Однако в ряде стран Центральной и Юго-Восточной Европы утопический социализм середины и начала второй половины XIX в. (X. Ботев, С. Маркович,
34
Ж. Жуевич и др.) был связан с революционно-демократи¬ческими общественными движениями. Он обладал про¬грессивными чертами, которые роднили его с воззрениями великих русских революционных демократов.
Философские предпосылки, содержание и выводы уто¬пического социализма во Франции, Англии и Германии были подчас не очень определенными, но бесспорна об¬щая логическая связь между учениями Гельвеция и дру¬гих просветителей XVIII в. «о прирожденной склонности людей к добру и равенстве их умственных способностей, о всемогуществе опыта, привычки, воспитания, о влиянии внешних обстоятельств на человека, о высоком значении промышленности, о правомерности наслаждения и т. д..— и коммунизмом и социализмом»1. Мотивы общепросвети¬тельского рационализма в отношении общественных про¬цессов обнаруживаются у Р. Оуэна и В. Вейтлинга, а от¬звуки руссоистских взглядов на историю чувствуются у А. Сен-Симона, Ст. Ворцеля и даже у Ш. Фурье в его учении о страстях, хотя его философская схема полна произвольных фантазий. Зато значительны идеи социаль¬но-исторической диалектики в трудах Сен-Симона и в осо¬бенности Фурье, а тем более в статьях Дембовского, на которого сильное влияние оказал гегелевский историзм. Что касается социалистов-утопистов Болгарии и Сербии, то в их революционно-демократическом мировоззрении переплетались влияния Гегеля и Фейербаха, Чернышев¬ского и Писарева, а иногда и Маркса. Но только за науч¬ным социализмом, полностью и безраздельно опиравшимся на теоретический фундамент материалистической диалек¬тики, было подлинное будущее.
5. БУРЖУАЗНАЯ ФИЛОСОФИЯ СЕРЕДИНЫ XIX В.
Фейербах был последним крупным и оригинальным буржуазным материалистом на Западе. Буржуазная фило¬софская мысль поворачивает к позитивизму и идеализму, и дальнейшие судьбы прогрессивной философии связаны с развитием антикапиталистического мировоззрения — диалектического и исторического материализма. После Ге¬геля, Фейербаха, Сен-Симона и Фурье немарксистские философские и социальные теории никогда уже не могли
1 К. Маркс а Ф. Энгельс. Соч., т. 2, стр. 145.
35
обрести ранее достигнутых высот, а тем более превзойти их. Но противоречивость историко-философского процесса сказалась уже в том, что все более убыстряющийся про¬гресс естествознания и техники и развитие социально-классовых противоречий вели к постановке в лоне некото¬рых течений теоретической мысли этого периода новых гносеологических и логических проблем. Они вели к раз¬мышлениям над новыми фактами истории, так что и в этот период спорадически появляются глубокие и содер¬жательные исследования. Опасность старому строю со стороны пролетарского революционного движения и раз¬вивающегося марксизма далеко не всеми представителями буржуазной мысли даже после 1848 г. была осознана как сигнал, заставляющий перейти к апологетике любой ценой.
Начало второй половины XIX в. представлено в за-вершающих разделах третьего тома антологии рядом наи¬более существенных философских первоисточников, инте¬ресных с точки зрения как прослеживания постепенно иссякавших прогрессивных традиций буржуазной мысли, так и понимания существа ее дальнейших трансформаций в канун империализма.
Западноевропейский идеализм после распада гегелев¬ской школы приобрел новые черты. Поступательный ха¬рактер философской мысли в целом реализуется теперь через развитие философии диалектического материализма. Буржуазная же философия вступила в нисходящую ветвь своего цикла. В ней нарастают симптомы эпигонского перерождения и эклектизма, а вследствие реакции на марксизм защитники буржуазного миросозерцания либо выхолащивают из диалектики ее революционное ядро и превращают ее
