часто проповедуют с амвона о необеспеченности, тленности и непосто¬янстве преходящих вещей, но, как бы мы ни были растроганы, каждый из нас думает при этом: свое я все же сохраню. Но когда эта необеспеченность действительно наступает в форме угрозы со стороны гусаров с обнаженными саблями и дело начинает при-нимать серьезный оборот, тогда это растроганное благочестие, которое все это ведь предсказывало, начинает проклинать завоева¬телей. Несмотря на это, войны возникают там, где они вызыва¬ются природой вещей; посевы снова дают всходы, и пустая бол¬товня умолкает перед серьезными повторениями истории (1, VII, стр. 344-346).
ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ, ОСОБЕННОСТИ ЕЕ РАЗВИТИЯ
… Философия истории означает не что иное, как мыслящее рассмотрение ее. Но мы никак не можем обой¬тись без мышления; благодаря мышлению мы отличаемся от животного. И в ощущении, в знании и в познании, в стремлениях и в воле, поскольку они являются чело¬веческими, содержится мышление. Но здесь эта ссылка на мышление может показаться недостаточной, так как в истории мышление подчинено данному и сущему, осно-вано на нем и руководится им, философии же, наоборот, приписываются самостоятельные мысли, которые умозре-ние порождает из самого себя, не принимая в расчет того, что есть. Если бы философия подходила к истории с такими мыслями, то она рассматривала бы ее как ма¬териал, не оставляла бы ее в том виде, как она есть, но
349
располагала бы ее соответственно мысли, а следовательно, как говорят, конструировала бы ее a priori. Но история должна лишь охватывать то, что есть и было, события и деяния, и она тем ближе к истине, чем более она придер¬живается данного; поскольку задача философии как буд¬то противоречит этому стремлению, здесь следует выяс¬нить это противоречие и опровергнуть вытекающее отсюда обвинение против умозрения. При этом мы не намерены заниматься исправлением тех бесконечно многих и специальных неправильных взглядов на цель, интересы и способы рассмотрения истории и на ее отношение к фи¬лософии, которые очень распространены или постоянно выдаются за нечто новое.
Но единственной мыслью, которую привносит с собой философия, является та простая мысль разума, что разум господствует в мире, так что. следовадельно, и вссемирно-исторический процесс совершался разумно.Это убежде-ние и понимание являются предпосылкой по отношению к истории, как к таковой, вообще; в самой философии это не является предпосылкой. Путем умозрительного познания в ней доказывается, что разум — здесь мы мо¬жем продолжать пользоваться этим выражением, не вы¬ясняя точнее его отношения к богу, — является как суб-станцией, так и бесконечной мощью; он является для самого себя бесконечным содержанием всей природной и духовной жизни, равно как и бесконечной формой — проявлением этого ее содержания (1, VII, стр. 9—10).
ЗАКОНОМЕРНОСТИ ИСТОРИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ, РОЛЬ ЛИЧНОСТИ В ИСТОРИИ
… Подобно тому как зародыш содержит в себе всю природу дерева, вкус, форму плодов, так и первые про-явления духа виртуально содержат в себе всю историю. Восточные народы еще не знают, что дух или человек, как таковой, в себе свободен; так как они не знают этого, то они не свободны; они знают только, что один свободен, но именно поэтому также свобода оказывается лишь про¬изволом, дикостью, тупостью страсти, обуздыванием страсти или же нежностью, которая сама оказывается лишь случайностью природы или произволом. Следова¬тельно, этот один оказывается лишь деспотом, а не сво¬бодным человеком. Лишь у греков появилось сознание
350
свободы, и поэтому они были свободны, но они, как и римляне, знали только, что некоторые свободны, а не человек, как таковой; этого не знали »даже Платон и Аристотель. Поэтому у греков не только были рабы, с которыми были связаны их жизнь и существование их прекрасной свободы, но и сама эта свобода отчасти явля¬лась лишь случайным, недолговечным и ограниченным цветком, отчасти она вместе с тем была тяжким порабо¬щением человеческого, гуманного начала. Лишь герман¬ские народы дошли в христианстве до сознания, что че¬ловек, как таковой, свободен, что свобода духа составляет самое основное свойство его природы; это сознание спер¬ва появилось в религии, в сокровеннейшей сфере духа, но проведение этого принципа в мирских делах являлось дальнейшей задачей, разрешение и выполнение которой потребовали — тяжелой продолжительной культурной ра¬боты. Например, рабство не прекратилось непосредствен¬но по принятии христианской религии, в государствах не сразу стала господствовать свобода; правительство и государственное устройство не сразу организовались ра¬зумно, не сразу начали основываться на принципе сво¬боды. Это применение принципа свободы к мирским делам, это внедрение и проникновение принципа свободы в мирские отношения является длительным процессом, который составляет самую историю. Я уже обращал вни¬мание на это отличие принципа, как такового, от его применения, т. е. его проведения и осуществления в дей¬ствительности духа и жизни; это различие является основным определением в нашей науке, и его следует постоянно иметь в виду. Это различие, на которое я здесь предварительно указал по отношению к христианскому принципу самосознания, свободы, имеет существенное значение и по отношению к принципу свободы вообще. Всемирная история есть прогресс в сознании свободы, прогресс, который мы должны познать в его необходи¬мости.
… Сама в себе свобода заключает в себе бесконечную необходимость осознать именно себя и тем самым стано¬виться действительной, потому что по своему понятию она есть знание о себе, она является для себя целью, и притом единственной целью духа, которую она осущест¬вляет. Эта конечная цель есть то, к чему направлялась работа, совершавшаяся во всемирной истории; ради нее
351
приносились в течение долгого времени всевозможные жертвы на обширном алтаре земли. Одна лишь эта конеч¬ная цель осуществляет себя, лишь она остается посто¬янно при изменении всех событий и состояний и она те является в них истинно деятельным началом. Эта конеч¬ная цель есть то, что бог имеет в виду в мире; но бог есть совершенство, и поэтому он не может желать ничего иного, кроме самого себя, своей собственной воли. Но то, в чем состоит природа его воли, т. е. его природа вообще, мы, выражая религиозные представления в мыслях, на¬зываем здесь идеей свободы. Теперь можно, следователь¬но, непосредственно поставить вопрос: какими средствами пользуется она для своего осуществления? Это и есть второй пункт, который здесь следует рассмотреть.
… Постановка этого вопроса о средствах, благодаря которым свобода осуществляет себя в мире, приводит нас к самому исто¬рическому явлению. Если свобода, как таковая, прежде всего есть внутреннее понятие, то средства, наоборот, оказываются чем-то внешним, тем, что является, что непосредственно бросается в глаза и обнаруживается в истории. Ближайшее рассмотрение истории убеждает нас в том, что действия людей вытекают из их потребностей, их страстей, их интересов, их характеров и способ¬ностей, и притом таким образом, что побудительными мотивами в этой драме являются лишь эти потребности, страсти, интересы, и лишь они играют главную роль. Конечно, там можно найти и общие цели, желание добра, благородную любовь к отечеству; но эти добродетели и это всеобщее играют ничтожную роль в отно-шении к миру и к тому, что в нем творится. Конечно, мы можем найти в самих этих субъектах и в сферах их деятельности осу-ществление определений разума, но число их ничтожно по срав-нению с массой рода человеческого, да и добродетели их сравни¬тельно не очень распространены. Наоборот, страсти, своекорыст¬ные цели, удовлетворение эгоизма имеют наибольшую силу; сила их заключается в том, что они не признают никаких пределов, которые право и моральность стремятся установить для них, и в том, что эти силы природы непосредственно ближе к человеку, чем искусственное и продолжительное воспитание, благодаря ко¬торому человек приучается к порядку и к умеренности, к соблю¬дению права и к моральности. Когда мы наблюдаем эту игру страстей и видим последствия их неистовства, неблагоразумия, примешивающегося не только к ним, но и главным образом даже к благим намерениям, к правильным целям; когда мы видим про-исходящие благодаря этому бедствия, зло, гибель процветавших государств, созданных человеческим духом, — мы можем лишь чувствовать глубокую печаль по поводу этого непостоянства, а так как эта гибель не только является делом природы, но и вызвана волей человека, то в конце концов подобное зрелище нас морально огорчает и возмущает нашу добрую душу, если у нас таковая имеется. Не впадая в риторическое преувеличение, лишь
352
верно устанавливая, какие бедствия претерпели славнейшие на-роды и государства и отдельные добродетельные люди, можно нарисовать ужаснейшую картину этих результатов, которая еще более усилит наше чувство глубочайшей, беспомощной скорби и которой нельзя противопоставить ничего примиряющего. Возмож¬ность преодолеть это чувство или освободиться от него дает нам разве только та мысль, что ведь это уже произошло, такова судьба, этого нельзя изменить, а затем, избавляясь от тоски, которую могла бы навести на нас эта грустная мысль, мы опять возвра¬щаемся к нашему чувству жизни, к нашим текущим целям и ин¬тересам — словом, вновь предаемся эгоизму, который, находясь в безопасности на спокойном берегу, наслаждается открывающимся перед ним далеким видом груды развалин. Но и тогда, когда мы смотрим на историю как на такую бойню, на которой прино¬сятся в жертву счастье народов, государственная мудрость и инди-видуальные добродетели, то перед мыслью необходимо возникает вопрос: для кого, для какой конечной цели были принесены эти чудовищные жертвы? Это наводит на вопрос о том, что мы при¬няли за общий исходный пункт нашего рассмотрения; исходя из него, мы тотчас определили те события, которые представляют нам вышеупомянутую вызывающую мрачное чувство и наводя¬щую на печальные размышления картину, как поле зрения, в ко¬тором нас интересуют лишь средства для осуществления того, относительно чего мы утверждаем, что оно является субстанци-альным определением, абсолютной, конечной целью, или — что то же самое — что оно является истинным результатом всемирной истории. Мы с самого начала вообще отвергли путь рефлексий, состоящий в восхождении от особенного к общему. Кроме того, самим вышеупомянутым сентиментальным размышлениям чужд интерес к тому, чтобы в самом деле возвыситься над этими чув¬ствами и разрешить загадки провидения, выраженные в выше¬упомянутых соображениях. Напротив того, самой их сущностью является то, что они находят себе грустное удовлетворение в пу¬стой, бесплодной возвышенности вышеуказанного отрицательного результата. Итак, мы возвращаемся к той точке зрения, на кото¬рую мы стали, причем в тех пунктах, о которых мы упоминаем в связи с этим, содержатся и такие определения, которые имеют существенное значение для разрешения тех вопросов, на которые может навести вышеупомянутая картина.
Первый момент, на который мы обращаем внимание, о кото-ром мы уже часто упоминали и который приходится как можно чаще подчеркивать, когда речь идет о сути дела, заключается в том, что то, что мы назвали принципом, конечной целью, опре-делением или природой и понятием духа, является лишь чем-то всеобщим, отвлеченным. Принцип,
