нам не становление чуждых нам вещей, а наше становление, становление нашей науки (1, IX, стр. 9-11).
Другие науки, правда, имеют историю также и со стороны содержания; эта история показывает изменение последнего, устра¬нение положений, которые прежде пользовались признанием. Но большая и даже, может быть, большая часть их содержания носит характер прочных истин и сохранилась неизменной, и возникшее новое не представляет собой изменения приобретен-ного раньше, а прирост и умножение его. Эти науки прогресси-руют посредством нарастания, добавлений. В развитии минерало¬гии, ботаники и т. д. кое-что из приобретенного раньше, правда,
377
подвергается исправлению, но наибольшая часть этих наук сохраняется и обогащается лишь путем прибавления нового, не подвергаясь изменению. В такой науке, как математика, ее история в отношении содержания имеет преимущественно своей приятной задачей лишь сообщать о новых добавлениях; напри-мер, элементарную геометрию в том объеме, в котором изложил ее Эвклид, можно рассматривать как ставшую с тех пор наукой, не имеющей истории.
Напротив, история философии не показывает ни постоянства простого содержания, к которому ничего больше не добавляется, ни только течения спокойного присоединения новых сокровищ к уже приобретенным раньше, а обнаруживается, видимо, скорее как зрелище лишь всегда возобновляющихся изменений целого, которые в конечном результате уже больше не имеют своей общей связью даже единую цель; напротив, исчезает сам абстрактный предмет, разумное познание, и здание науки должно, наконец, конкурировать с оставшимся пустым местом и делить с ним превратившееся в ничего не означающий звук название философии (1, IX, стр. 17).
ОБЫЧНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ОБ ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ
На первый взгляд история по самому своему смыслу как будто означает сообщение случайных происшествий, имевших место в разные эпохи, у разных народов и отдельных лиц, — случайных частью по своей временной последовательности и частью по своему содержанию. О случайности в следовании во времени мы будем говорить после. Пока мы намерены рассмот-реть в первую очередь случайность содержания, т. е. понятие случайных действий. Но содержанием философии служат не внешние деяния и не события, являющиеся следствием страстей или удачи, а мысли. Случайные же мысли суть не что иное, как мнения; а философскими мнениями называются мнения об опре-деленном содержании и своеобразных предметах философии — о боге, природе, духе.
Таким образом, мы тотчас же наталкиваемся на весьма обычное воззрение на историю философии, согласно которому она должна именно рассказать^ нам о существовавших философ¬ских мнениях в той временной последовательности, в которой они появлялись и излагались. …
Мнение есть субъективное представление, произвольная мысль, плод воображения: я могу иметь такое-то и такое-тр мнение, а другой может иметь совершенно другое мнение. Мнение принадлежит мне; оно не есть внутри себя всеобщая, сама по себе сущая мысль. Но философия не содержит в себе мнения, так как не существует философских мнений. Когда человек гово¬рит о философских мнениях, то мы сразу убеждаемся, что он не обладает даже элементарной философской культурой, хотя бы он и был сам историком философии. Философия есть объективная наука об истине, наука о ее необходимости, познание посредством понятий, а не мнение и не тканье паутины мнений.
Дальнейший собственный смысл такого представления об исто¬рии философии заключается в том, что мы узнаём в ней лишь о мнениях, причем слово «мнение» именно и подчеркивается.
378
Но что противостоит мнению? Истина; перед истиной бледнеет мнение. Но истина — это то слово, услышав которое отворачи-вают голову те, которые ищут в истории философии лишь мнений или полагают вообще, что в ней можно найти лишь эти послед¬ние. Философия встречает здесь враждебное отношение с двух сторон. С одной стороны, благочестие, как известно, объявило, что разум, т. е. мышление, не способен познать истину; разум ведет, напротив, лишь к бездне сомнения; чтобы достигнуть истины, нужно поэтому отказаться от самостоятельного мышле¬ния и подчинить разум слепой вере в авторитет. Об отношении между религией и философией и ее историей мы будем говорить дальше. С другой стороны, столь же известно, что так называе¬мый разум предъявил, напротив, свои права, отверг веру, осно¬ванную на авторитете, и хотел сделать христианство разумным, так что, согласно этому притязанию, лишь собственное усмотре¬ние, собственное убеждение обязывает меня признавать то или другое. Но и эта защита прав разума удивительным образом привела к неожиданному и прямо обратному выводу, к утвер¬ждению, что разум не в состоянии познать какую бы то ни было истину. Этот так называемый разум выступал, с одной стороны, против религиозной веры во имя и в силу мыслящего разума, и вместе с тем он обратился против разума и стал врагом истин-.ного разума. Он отстаивает в противовес последнему внутреннее чаяние, чувство и делает, таким образом, субъективное масшта-бом, указывающим, что именно должно быть признано, делает именно этим масштабом собственное убеждение в том виде, в каком каждый составляет его себе в своей субъективности. Такое собственное убеждение есть не что иное, как мнение, ко¬торое тем самым стало чем-то окончательным для людей. …
Эту резко определившуюся для нас теперь противоположность можду мнением и истиной мы встречаем уже в образованности сократо-платоновской эпохи, этой эпохи разложения греческой жизни ….
Если исходить из такой точки зрения по отношению к истории философии, то весь ее смысл ограничился бы тем, что она знакомила бы нас с индивидуальными’мне-ниями других людей, из которых у каждого особый взгляд; она, таким образом, знакомила бы меня с инди-видуальными взглядами, представляющими для меня не¬что чуждое, со взглядами, в которых мой мыслящий разум не свободен, не присутствует, со взглядами, представляю¬щими для меня внешний, мертвый, исторический мате¬риал, массу самого по себе суетного содержания. Удов¬летворение, получаемое от такого суетного содержания, само порождается лишь субъективной суетностью.
Для непредубежденного человека «истина» всегда останется великим словом, заставляющим сердце биться сильнее. Что же касается утверждения, что познание истины недоступно, то оно встречается в самой истории
379
философии, и там в своем месте мы его рассмотрим ближе. Здесь нужно только упомянуть, что, если мы при¬знаем эту предпосылку, как это делает, например, Тен-неман 9, то станет непонятным, почему еще уделяют вни¬мание философии; ибо в таком случае ведь каждое мне¬ние ложно утверждает, что оно есть истина. Я сошлюсь при этом пока на старый, издавна укоренившийся пред¬рассудок, согласно которому в знании заключается исти¬на; но мы познаем истинное не просто, без всякого труда, а лишь постольку, поскольку мы размышляем; согласно этому взгляду, истина познается не в непосредственном восприятии и созерцании — ни во внешне-чувственном, ни в интеллектуальном созерцании (ибо всякое созерца¬ние как созерцание чувственно), — а лишь посредством работы мысли.
ДОКАЗАТЕЛЬСТВО НИЧТОЖНОСТИ ФИЛОСОФСКОГО ПОЗНАНИЯ ПОСРЕДСТВОМ САМОЙ ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ
Но с другой стороны, с вышеуказанным представле-нием об истории философии связан еще один вывод, ко¬торый можно, смотря по вкусу, считать вредным или по¬лезным. А именно при взгляде на такое многообразие мнений, на столь различные многочисленные философ¬ские системы мы чувствуем себя в затруднении, не зная, какую из них признать. Мы убеждаемся в том, что в вы¬соких материях, к которым человек влечется и познание которых хотела доставить нам философия, величайшие умы заблуждались, так как другие ведь опровергли их. «Если это случилось с такими великими умами, то как могу ego homuncio 10 желать дать свое решение?» Этот вы¬вод, который делается из факта различия философских систем, как полагают, печален по существу, но вместе с тем субъективно полезен. Ибо факт этого различия является для тех, которые с видом знатока хотят выда-вать себя за людей, интересующихся философией, обыч¬ным оправданием в том, что они при всей своей якобы доброй воле и при всем даже признании ими необходи¬мости стараться усвоить эту науку все же на самом деле совершенно пренебрегают ею. Но эта ссылка на разли¬чие философских систем вовсе не может быть понята как простая отговорка. Она считается, напротив, серьезным, настоящим доводом против серьезности, с которой фило¬софствующие относятся к своему делу, — она служит для
380
них оправданием пренебрежения философией и даже не¬опровержимым доказательством тщетности стремления достигнуть философского познания истины. «Но если даже и допустим», гласит далее это оправдание, «что фи¬лософия есть подлинная наука и какая-либо одна из фи¬лософских систем истинна, то возникает вопрос: а какая? по какому признаку узнаешь ее? Каждая система уве¬ряет, что она — истинная; каждая указывает иные приз¬наки и критерии, по которым можно познать истину; трезвая, рассудительная мысль должна поэтому отказать¬ся решить в пользу одной из них».
В этом, как полагают рассуждающие таким образом, и состоит дальнейший интерес философии. Цицерон (De natura deorum, l, 8 и ел.) дает в высшей степени неряш¬ливую историю философских мыслей о боге, написанную с намерением привести нас к этому выводу. Он вклады¬вает ее в уота одного эпикурейца, но не находит сказать по ее поводу ничего лучшего: это, следовательно, его соб¬ственный взгляд. Эпикуреец говорит, что философы не пришли ни к какому определенному понятию. Доказа¬тельство тщетности стремлений философии черпается им затем непосредственно из общераспространенного, по-верхностного воззрения на ее историю: в результате этой истории мы имеем возникновение многообразных, проти¬воречащих друг другу мыслей, различных философских учений. Этот факт, который мы не можем отрицать, оправдывает, по-видимому, и даже требует применения также и к философским учениям следующих слов Христа: «Предоставь мертвым хоронить своих мертвецов и следуй за мною». Вся история философии была бы, согласно этому взгляду, полем битвы, сплошь усеянным мертвыми костями, — царством не только умерших, телесно исчез¬нувших лиц, но также и опровергнутых, духовно исчез¬нувших систем, каждая из которых умертвила, похоро¬нила другую. Вместо «следуй за мною» нужно было бы скорее сказать в этом смысле: «следуй за самим собою», т. е. держись своих собственных убеждений, оставайся при своем собственном мнении. Ибо зачем принимать чу¬жое мнение?
Бывает, правда, что выступает новое философское учение, утверждающее, что другие системы совершенно не годятся; и при этом каждое философское учение вы¬ступает с притязанием, что им не только опровергнуты
381
предшествующие, но и устранены их недостатки и теперь, наконец, найдено истинное учение. Но согласно преж¬нему опыту, оказывается, что к таким философским си¬стемам также применимы другие слова Писания, которые апостол Петр сказал Ананию: «Смотри, ноги тех, которые тебя вынесут, стоят уже за дверьми». Смотри, система философии, которая опровергнет и вытеснит твою, не за¬ставит себя долго ждать; она не преминет явиться так же, как она не преминула появиться после всех других философских систем (1, IX, стр. 18—23).
ЕДИНСТВО ЛОГИЧЕСКОГО И ИСТОРИЧЕСКОГО В ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ
Философия, таким образом, есть развивающаяся си-стема, и такова также история философии; это тот основ¬ной пункт, то основное понятие, которое выяснит
