Чувственное сознание, ра¬зумеется, вообще конкретнее, и, хотя оно наиболее бедно мыслями, оно, однако, наиболее богато содержанием. Мы должны, следовательно, различать природно-конкретное от конкретного мысли, которое в свою очередь бедно чувст¬венными элементами. Ребенок и есть наиболее абстракт¬ное, наиболее бедное мыслью; в сравнении с природным, с ребенком, зрелый муж абстрактен, но; в своем мышле¬нии он конкретнее ребенка. Цель зрелого мужа, правда, абстрактна, так как носит общий характер; он стремится, например, прокормить свою семью или исполнить свои служебные дела; но он вносит свой вклад в большое объ¬ективное, органическое целое, содействует его процвета¬нию, способствует его продвижению, тогда как в дейст¬виях ребенка главной целью является ребяческое я, и именно я данного момента, а в действиях юноши — его субъективная культура или бесцельное самопроявление. Таким образом, наука конкретнее, чем созерцание.

387

13*

В применении к различным системам философии из этого вытекает, во-первых, тот вывод, что ранние фило-софские системы являются наиболее скудными и абст-рактными; идея в них наименее определенна. Они остаются лишь в пределах еще не наполненных общно-стей. Мы должны это знать, чтобы не искать в древних философских учениях больше того, что мы вправе там на¬ходить; мы не должны поэтому требовать от них опреде¬лений, соответствующих более глубокому сознанию. Так, например, некоторые авторы ставили вопросы, была ли философия Фалеса теизмом или атеизмом, признавал ли он личного бога или только безличное всеобщее суще¬ство. Здесь дело идет об определении субъективности выс¬шей идеи, о понятии личности бога; такая субъектив¬ность, как мы ее понимаем, есть более богатое, более ин¬тенсивное и потому позднейшее понятие, которого не следует вообще искать в учениях древнейших эпох. В фантазии и представлении греков их боги обладали, правда, личностью подобно единому богу в иудейской ре¬лигии; но одно дело — представление, созданное фанта¬зией, и нечто совершенно другое — постижение чистой мысли и понятия. Если мы положим в основание наше представление, то по масштабу этого более глубокого представления можно справедливо назвать какую-нибудь древнюю систему философии атеизмом. Но это название будет столь же ложно, сколь и истинно, так как мысли, выдвигаемые этими системами в качестве мыслей, при¬надлежащих начальной стадии философствования, не могли еще обладать тем развитым характером, которого они достигли у нас.

К этому выводу непосредственно примыкает другой, а именно тот, что так как процесс развития есть процесс все большего и большего определения, а последнее есть углубление идеи в самое себя и ее самопостижение, то, следовательно, позднейшая, более молодая, новейшая фи¬лософия является наиболее развитой, богатой и глубокой. В ней должно сохраняться и содержаться все то, что на первый взгляд кажется отошедшим в прошлое; сама она должна быть зеркалом всей истории. Начальное есть наи¬более абстрактное, потому что оно есть начальное и еще не двигалось вперед; последний образ, возникший из этого поступательного движения, представляющего собой процесс развития определений, является наиболее кон-

388

кретным образом. Этот вывод, как мы можем указать уже здесь, не есть плод высокомерия современной философии; ибо в том именно и состоит дух всего нашего изложения, что более развитая философия позднейшего времени есть по существу своему результат предшествовавших трудов мыслящего духа, что она требовалась и была вызвана этими предшествовавшими точками зрения и не выросла из почвы изолированно, сама по себе. Мы должны здесь, во-вторых, еще раз подчеркнуть, что мы не должны бояться высказать то, что лежит в природе вещей, а имен¬но высказать, что идея, как она понимается и изобра¬жается в новейшей философии, является наиболее раз¬витой, наиболее богатой, наиболее глубокой. Я делаю это напоминание потому, что новая, новейшая, наиновей¬шая философия стала очень ходячим названием. …

Второй вывод касается способа трактовки древних систем философий. Из вышесказанного вытекает как то, что мы не должны ставить им в вину, если не находим у них определения, которого на ступени их образования вовсе еще и не существовало, так и то, что мы не долж¬ны приписывать им выводов и утверждений, которых они вовсе не делали и которые даже не приходили их творцам в голову, хотя эти утверждения и можно правильно вы¬вести из мыслей, высказанных в этих системах филосо¬фии. Надо .излагать исторически: приписывать им лишь то, что нам непосредственно передано как их учение. В большей части историй философии мы встречаем такого рода неправильные утверждения; мы видим, что они при¬писывают философу многочисленные метафизические по¬ложения, и притом не как вывод, сделанный автором истории философии, а как исторические сообщения об утверждениях, сделанных им, древним философом, хотя этот философ и не думал, не сказал ни слова об этих по¬ложениях и мы не находим ни малейшего исторического следа приписываемых ему суждений. … Мы не должны посредством таких выводов превращать древнюю си¬стему философии в нечто совершенно другое, чем она была первоначально.

Велик соблазн перечеканить древних философов в на¬шу форму рефлексии. Но вот что составляет прогресс в ходе развития; различие эпох, ступеней образования и философских систем состоит именно в том, что в одних из них такие рефлексии, такие определения мысли и

389

отношения понятия появились в сознании, а в других это¬го не было, что одно сознание достигло такого развития, а другое не достигло его. В истории философии дело идет лишь об этом развитии и обнаружении мыслей. Опреде¬ление правильно вытекает из данного суждения; но со¬всем не одно и то же, выявлены ли уже эти определения, или нет; важно только выявление того, что содержится в скрытом виде. Мы должны поэтому употреблять лишь наиболее подлинные выражения; развитие же данных по¬ложений представляет собой дальнейшие определения, еще не входившие в сознание излагаемого философа. Так, например, Аристотель говорит, что Фалес сказал, что пер¬воначалом (arche) всех вещей была вода. Но в действи¬тельности Анаксимандр был первым, употребившим вы¬ражение arche, так что Фалес еще не обладал этим опре¬делением мысли; он знал arche как- начало во времени, но не как начало, лежащее в основании вещей. Фалес не ввел в свою философию даже понятия причины, а перво¬причина есть еще дальнейшее определение. Так, напри¬мер, существуют целые народы, которые вовсе еще не об¬ладают этим понятием; оно требует высокой ступени раз¬вития. И если и вообще различие в степени образован¬ности состоит в различии выявленных понятий, то это должно быть еще более верно относительно философских систем.

В-третьих, точно так же как в логической системе мысли каждое образование этой системы имеет свое опре¬деленное место, лишь в пределах которого оно значимо, и дальнейший ход развития низводит его на степень под¬чиненного момента, так и каждая система в ходе всей истории философии представляет собой особую ступень развития и имеет свое определенное место, в котором она обладает своей истинной ценностью и значением. Мы должны существенно понять ее особенность в согласии с этим положением и признать ее в соответствии данному месту, ибо только таким образом мы воздадим ей долж¬ное. Именно поэтому мы не должны от нее требовать и ожидать большего, чем она дает; мы не должны в ней искать удовлетворения, которое может нам доставлять лишь более развитое познание. Мы не должны надеяться, что найдем ответы у древних на вопросы, которые ста¬вятся нашим сознанием, на интересы современного мира; такие вопросы предполагают известную высоту развития

390

мысли. Но каждая система философии именно потому, что она отображает особенную ступень развития, принад¬лежит своей эпохе и разделяет с ней ее ограниченность. Индивидуум есть сын своего народа, своего мира, и он лишь проявляет субстанциальность последнего в своей собственной форме: отдельный человек может сколько ему угодно пыжиться, он все же не может подлинно выйти за пределы своего времени, точно так же как он не может выскочить из своей кожи; ибо он принадлежит единому всеобщему духу, составляющему его субстанцию и его собственную сущность. Каким же образом он мог бы выйти за его пределы? Философия постигает в мысли этот всеобщий дух; она представляет собой его мышление са¬мого себя и, следовательно, его определенное субстанци-альное содержание. Всякая система философии есть фи¬лософия своей эпохи; она представляет собой звено всей цепи духовного развития; она может, следовательно, удов¬летворять лишь те интересы, которые соответственны ее эпохе.

Но по той же причине более ранняя система филосо¬фии не удовлетворяет духа, в котором живет глубокое определенное понятие; он хочет найти в ней именно это понятие, уже составляющее его внутреннее определение и корень его существования; он зрчет найти в ней это поня¬тие, схваченное как предмет мышления, хочет познать са¬мого себя. Но в такой определенности идея еще не суще¬ствует в более ранних системах философии. Поэтому пла¬тоновская, аристотелевская и другие системы философии, все системы философии, хотя ныне и живут еще в своих принципах, но в той форме, в которую они были облечены и которая соответствует данной ступени развития, их си¬стемы уже не существуют. Мы не можем остановиться на них, нельзя также возродить их; не могут поэтому в наши дни существовать платоники, аристотелики, стои¬ки, эпикурейцы. Возрождение этих систем означало бы возвращение более образованного, глубже в себя проник¬шего духа вспять, к более ранней системе; но этого он не позволяет делать с собой, это было бы нечто невозможное, такая же нелепица, как если бы зрелый муж старался возвратиться к точке зрения юноши или юноша захотел бы снова стать ребенком, хотя зрелый муж, юноша и ре¬бенок являются одним и тем же индивидуумом. Эпоха возрождения наук, новая эпоха знания, начавшаяся

391

в XV и XVI столетиях, начала не только с возрождений изучения древних систем философии, но и хотела снова вызвать их к жизни. Марсилио Фичино был платоником, Козимо Медичи учредил даже академию платоновской философии и поставил во главе ее Фичино. Существовали также чистые аристотелики, как, например, Помпонаций; Гассенди позднее возродил эпикурейскую философию и философствовал по Эпикуру в физике; Липсий хотел быть стоиком. Тогда вообще смотрели на древнюю философию и на христианство — оно тогда еще не развилось в свое¬образную систему философии — как на противополож¬ности и думали, что в христианстве не может развиться своеобразная философия и что системой философии, ко¬торая в прошлом и настоящем’ могла бы быть принята в пользу или против христианства, является одна лз тех древних систем, которые в этом смысле вновь возрожда¬лись. Но мумии, когда их ставят среди живых, не могут сохраниться. Дух давно обладал в себе более субстанци¬альной жизнью, давно носил в себе более глубокое по¬нятие себя самого и испытывал поэтому в отношении своего мышления более высокую потребность, чем та, ко¬торую могли удовлетворить эти системы философии. Такое разогревание старых систем нужно поэтому рассмат¬ривать лишь как переходной момент упражнения в обус¬ловливающих предварительных формах, как повторитель¬ное странствие по необходимым