только потому принадлежит к довольно редким, что такое крайне специализированное мышление, как шахматная игра, лишь для немногих есть дело жизни. Подобным образом можно думать без слов, ограничиваясь только более или менее явственными указа¬ниями на них или же прямо на самое содержание мыслимого, и такое мышление встречается гораздо чаще (напр., в науках, от¬части заменяющих слова формулами) именно вследствие своей большей важности и связи со многими сторонами человеческой жизни. Не следует, однако, ‘ забывать, что умение думать
505

по-человечески, но без слов дается только словом и что глухоне¬мой без говорящих или выученных говорящими учителями век оставался бы почти животным.
С ясностью мысли, характеризующей понятие, связано другое его свойство, именно то, что только понятие (а вместе с тем и слово, как необходимое его условие) вносит идею законности, не¬обходимости, порядка в тот мир, которым человек окружает себя и который ему суждено принимать за действительный. Если уже, говоря о человеческой чувственности, мы видели в ней стрем¬ление, объективно оценивая восприятия, искать в них самих внут¬ренней законности, строить из них систему, в которой отношения членов столь же необходимы, как и члены сами по себе; то это было только признанием невозможности иначе отличить эту чув¬ственность от чувственности животных. На деле упомянутое стрем¬ление становится заметным только в слове и развивается в поня¬тии. До сих пор форму влияния предшествующих мыслей на последующие мы одинаково могли называть суждением, апперцеп¬цией, связывала ли эта последняя образы или представления и понятия; но, принимая бытие познания, исключительно свойствен¬ного человеку, мы тем самым отличали известный род апперцеп¬ции от простого отнесения нового восприятия к сложившейся прежде схеме. Здесь только яснее скажем, что собственно чело¬веческая апперцепция, суждения, представления и понятия, отли¬чается от животной тем, что рождает мысль о необходимости со-единения своих членов. …
Слово не есть, как и следует из предыдущего, внешняя при-бавка к готовой уже в человеческой душе идее необходимости. Оно есть вытекающее из глубины человеческой природы средство создавать эту идею, потому что только посредством него происхо¬дит и разложение мысли. Как в слове впервые человек сознает свою мысль, так в нем же прежде всего он видит ту законность, которую потом переносит на мир. Мысль, вскормленная словом, начинает относиться непосредственно к самим понятиям, в них находит искомое знание, на слово же начинает смотреть как на посторонний и произвольный знак и предоставляет специальной науке искать необходимости в целом здании языка и в каждом отдельном его камне (стр. 130—134).
Указанные до сих пор отношения понятия к слову сводятся к следующему: слово есть средство образования понятия, и при¬том не внешнее, не такое, каковы изобретенные человеком сред¬ства писать, рубить дрова и проч., а внушенное самою природой человека и незаменимое; характеризующая понятие ясность (раз¬дельность признаков), отношение субстанции к атрибуту, необ¬ходимость в их соединении, стремление понятия занять место в системе — все это первоначально достигается в слове и преобра¬зуется им так, как рука преобразует всевозможные машины. С этой стороны слово сходно с понятием, но здесь же видно и различие того и другого.
Понятие, рассматриваемое психологически, т. е. не с одной только стороны своего содержания, как в логике, но и со стороны формы своего появления в действительности, одним словом, как деятельность, есть известное количество суждений, следовательно, не один акт мысли, а целый ряд их. Логическое понятие, т. е. одновременная совокупность признаков, отличенная от агрегата
506

признаков в образе, есть фикция, впрочем, совершенно необходи¬мая для науки. Несмотря на свою длительность, психологическое понятие имеет внутреннее единство. В некотором смысле оно за¬имствует это единство от чувственного образа, потому что, конечно, если бы, например, образ дерева не отделился от всего посторон¬него, которое воспринималось вместе с ним, то и разложение его на суждения с общим субъектом было бы невозможно; но, как о единстве образа мы знаем только через представление и слово, так и ряд суждений о предмете связывается для нас тем же сло¬вом. Слово может, следовательно, одинаково выражать и чувствен¬ный образ, и понятие. Впрочем, человек, некоторое время пользо-вавшийся словом, разве только в очень редких случаях будет разуметь под ним чувственный образ, обыкновенно же думает при нем ряд отношений: легко представить себе, что слово солнце может возбуждать одно только воспоминание о светлом солнечном круге; но не только астронома, а и ребенка или дикаря оно застав¬ляет мыслить ряд сравнений солнца с другими приметами, т. е. понятие, более или менее совершенное, смотря по развитию мыс¬лящего, напр, солнце меньше (или же многим больше) земли; оно колесо (или имеет сферическую форму); оно благодетельное или опасное для человека божество (или безжизненная материя, вполне подчиненная механическим законам) и т. д. Мысль наша по содержанию есть или образ, или понятие; третьего среднего между тем и другим нет; но на пояснении слова понятием или образом мы останавливаемся только тогда, когда особенно им заин¬тересованы, обыкновенно же ограничиваемся одним только словом. Поэтому мысль со стороны формы, в какой она входит в сознание, может быть не только образом или понятием, но и представлением или словом. Отсюда ясно отношение слова к понятию. Слово, бу¬дучи средством развития мысли, изменения образа в понятие, само не составляет ее содержания. Если помнится центральный признак образа, выражаемый словом, то он, как мы уже сказали, имеет значение не сам по себе, а как знак, символ известного содержа¬ния; если вместе с образованием понятия теряется внутренняя форма, как в большей части наших слов, принимаемых за корен¬ные, то слово становится чистым указанием на мысль, между его звуком и содержанием не остается для сознания говорящего ни-чего среднего. Представлять — значит, следовательно, думать слож¬ными рядами мыслей, не вводя почти ничего из этих рядов в со¬знание. С этой стороны значение слова для душевной жизни может быть сравнено с важностью буквенного обозначения численных величин в математике или со значением различных средств, заме¬няющих непосредственно ценные предметы (напр., денег, вексе¬лей), для торговли. Если сравнить создание мысли с приготовле¬нием ткани *, то слово будет ткацкий челнок, разом проводящий уток в ряд нитей основы и заменяющий медленное плетенье. Поэтому несправедливо было бы упрекать язык в том, что он за¬медляет течение нашей мысли. Нет сомнения, что те действия нашей мысли, которые в мгновение своего совершения не нуждаются в непосредственном пособии языка, происходят очень быстро. В обстоятельствах, требующих немедленного соображения
* См. «Фауст» Гёте.
507

и действия, напр, при неожиданном вопросе, когда многое зависит от того, каков будет наш ответ, человек до ответа в одно почти неделимое мгновение может без слов передумать весьма многое. Но язык не отнимает у человека этой способности, а напротив, если не дает, то по крайней мере усиливает ее. То, что называют житейским, научным, литературным тактом, оче¬видно, предполагает мысль о жизни, науке, литературе — мысль, которая не могла бы существовать без слова. Если бы человеку доступна была только бессловесная быстрота решения и если бы слово как условие совершенствования было нераздельно с медлен¬ностью мысли, то все же эту медленность следовало бы предпо¬честь быстроте. Но слово, раздробляя одновременные акты души на последовательные ряды актов, в то же время служит опорою врожденного человеку стремления обнять многое одним нераздель¬ным порывом мысли. Дробность, дискурсивность мышления, при¬писываемая языку, создала тот стройный мир, за пределы коего мы, раз вступивши в них, уже не выходим; только забывая это, можно жаловаться, что именно язык мешает нам продолжать тво¬рение. …
Слово может быть орудием, с одной стороны, разложения, с другой — сгущения мысли единственно потому, что оно есть представление, т. е. не образ, а образ образа. Если образ есть акт сознания, то представление есть познание этого сознания. Так как простое сознание есть деятельность не посторонняя для нас, а в нас происходящая, обусловленная нашим существом, то созна¬ние сознания или есть то, что мы называем самосознанием, или полагает ему начало и ближайшим образом сходно с ним. Слово рождается в человеке невольно и инстинктивно, а потому и ре¬зультат его’т- самосознание — должно образоваться инстинктивно. Здесь найдем противоречие, если атрибутом самосознания сделаем свободу и намеренность.
Если бы в то самое мгновение, как я думаю и чувствую, мысль моя и чувство отражались в самосознающем я, то действительно упомянутое противоречие имело бы полную силу. На стороне я как объекта была бы необходимость, с какою представления и чув¬ства, сменяя друг друга, без нашего ведома образуют те или дру¬гие сочетания; на стороне я как субъекта была бы свобода, с ко¬торою это внутреннее око то обращается к сцене душевной жизни, то отвращается от нее. Я сознающее и я сознаваемое не имели бы ничего общего: я как объект нам известно, изменчиво, усовер-шимо; я как субъект неопределимо, потому что всякое его опреде¬ление есть содержание мысли, предмет самосознания, нетождест¬венный с самосознающим я; оно неизменно и неусовершимо, по крайней мере неусовершимо понятным для нас образом, потому что предикатов его, в которых должно происходить изменение, мы не знаем. Допустивши одновременность сознаваемого и сознаю¬щего, мы должны отказаться от объяснения, почему самосознание приобретается только долгим путем развития, а не дается нам вместе с сознанием.
Но опыт показывает, что настоящее наше состояние не подле¬жит нашему наблюдению и что замеченное нами за собою принад¬лежит уже прошедшему. Деятельность моей мысли, становясь сама предметом моего наблюдения, изменяется известным образом, пе¬рестает быть собою; еще очевиднее, что сознание чувства, следо-
С08

вательно, мысль не есть это чувство. Отсюда можно заключить, что в самосознании душа не раздваивается на сознаваемое и чисто сознающее я, а переходит от одной мысли к мысли об этой мысли, т. е. к другой мысли, точно’так, как при сравнении от сравнивае¬мого к тому, с чем сравнивается. Затруднения, встречаемые при объяснении самосознания, понятого таким образом, те же, что и при объяснении простого сравнения. Говоря, что сознаваемое в процессе самосознания есть прошедшее, мы сближаем его отно¬шение к сознающему я с тем отношением, в каком находится иро-читанная нами первая половина периода ко второй, которую мы читаем в данную минуту и которая, дополняя первую, сливается с нею в один акт мысли. Если я говорю: «Я думаю то-то», то это может значить, что я прилаживаю такую-то свою мысль, в свое мгновение поглощавшую всю мою умственную деятельность, к не-прерывному, ряду чувственных восприятий, мыслей, чувств, стрем¬лений, составляющему мое я; это значит, что я апперципирую упомянутую мысль своим я, из которого в эту минуту может нахо¬диться в сознании очень немногое. Апперципирующее не есть здесь неизменное чистое я, а, напротив, есть нечто очень изменчивое, нарастающее с общим нашим развитием;