оно нетождественно, но однородно с апперципируемым, подлежащим самосознанию; можно сказать, что при самосознании данное состояние души не отра-жается в ней самой, а находится под наблюдением другого его состояния, т. е. известной, более или менее определенной мысли. Так, напр., спрашивая себя, не проронил ли я лишнего слова в разговоре с таким-то, я стараюсь дать отчет не чистому я и не всему содержанию своего эмпирического я, а только одной мысли о тем, что следовало мне говорить с этим лицом, мысли, без сомне¬ния, связанной со всем моим прошедшим. Так, у психолога извест¬ный научный вопрос, цель, для которой он наблюдает за собой, есть вместе и наблюдающая, господствующая в то время в его сознании частица его я. Рассматривая самосознание с такой точки, с которой оно сходно со всякой другой апперцепцией, можно его вывести из таких ненамеренных душевных действий, как аппер¬цепция в слове, т. е. представление.
Доказывая, что представление есть инстинктивное начало са¬мосознания, не следует, однако, упускать из виду, что содержание самосознания, т. е. разделение всего, что есть и было в сознании, на я и не-я, есть нечто постоянно развивающееся и что, конечно, в ребенке, только что начинающем говорить, не найдем того отде¬ления себя от мира, которое находит в себе развитый человек. Если для ребенка в первое время его жизни все приносимое ему чувствами, все содержание его души есть еще нерасчлененная масса, то, конечно, самосознания в нем быть не может, но есть уже необходимое условие самосознания, именно невыразимое чув-ство непосредственной близости всего находящегося в сознании к сознающему субъекту. Некоторое понятие об этом чувстве взрос¬лый человек может получить, сравнивая живость ощущений, ка¬кими наполняют его текущие мгновения жизни, с тем большим или меньшим спокойствием, с каким он с высоты настоящего смотрит на свое прошедшее, которого он уже не чувствует своим•, или с равнодушным отношением человека ко внешним предметам, не составляющим его личности. .На первых порах для ребенка еще все — свое, еще все — его я, хотя именно потому, что он не знает
509

еще внутреннего и внешнего, можно сказать и наоборот, что для него вовсе нет своего я. По мере того как известные сочетания восприятий отделяются от этого темного грунта, слагаясь в образы предметов, образуется самое я; состав этого я зависит от того, на¬сколько оно выделило из себя и объективировало не-я, или, наобо¬рот, от того, насколько само выделилось из своего мира: все равно, скажем ли мы так или иначе, потому что исходное состояние со¬знания есть полное безразличие я и не-я. Ход объективирования предметов может быть иначе назван процессом образования взгля¬да на мир; он не выдумка досужих голов; разные его степени, заметные в неделимом, повторяет в колоссальных размерах исто¬рия человечества. Очевидно, напр., что когда мир существовал для человечества только как ряд живых, более или менее человеко-образных существ, когда в глазах человека светила ходили по небу не в силу управляющих ими механических законов, а руко¬водясь своими соображениями; очевидно, что тогда человек менее выделял себя из мира, что мир его был более субъективен, что тем самым и состав его я был другой, чем теперь. Можно оставаться при успокоительной мысли, что наше собственное миросозерцание есть верный снимок с действительного мира, но нельзя же нам не видеть, что именно в сознании заключались причины, почему человеку периода мифов мир представлялся таким, а не дру¬гим. Нужно ли прибавлять, что считать создание мифов за ошибку, болезнь человечества — значит думать, что человек мо¬жет разом начать со строго научной мысли, значит полагать, что мотылек заблуждается, являясь сначала червяком, а не мо¬тыльком?
Показать на деле участие слова в образовании последователь¬ного ряда систем, обнимающих отношения личности к природе, есть основная задача истории языка; в общих чертах мы верно поймем значение этого участия, если приняли основное положе¬ние, что язык есть средство не выражать уже готовую мысль, а создавать ее, что он не отражение сложившегося миросозерцания, а слагающая его деятельность. Чтоб уловить свои душевные дви¬жения, чтобы осмыслить свои внешние восприятия, человек дол¬жен каждое из них объективировать в слове и слово это привести в связь с другими словами. Для понимания своей и внешней при¬роды вовсе не безразлично, как представляется нам эта природа, посредством каких именно сравнений стали ощутительны для ума отдельные ее стихии, насколько истинны для нас сами эти сравне¬ния, одним словом — не безразличны для мысли: первоначальное свойство и степень забвения внутренней формы слова. Наука в своем теперешнем виде не могла бы существовать, если бы, напр., оставившие ясный след в языке сравнения душевных дви¬жений с огнем, водою, воздухом, всего человека с растением и т. д. не получили для нас смысла только риторических украшений или не забылись совсем; но тем не менее она развилась из мифов, образованных посредством слова. Самый миф сходен с наукой в том, что и он произведен стремлением к объективному позна¬нию мира.
Чувственный образ, исходная форма мысли, вместе и субъек¬тивен, потому что есть результат нам исключительно принадлежа¬щей деятельности и в каждой душе слагается иначе, и объекти-
510

вен, потому что появляется при таких, а не других внешних возбуждениях и проецируется душою. Отделять эту последнюю сторону от той, которая не дается человеку внешними влияниями и, следовательно, принадлежит ему самому, можно только посред¬ством слова. Речь нераздельна с пониманием, и говорящий, чув¬ствуя, что слово принадлежит ему, в то же время предполагает, что слово и представление не составляют исключительной, личной его принадлежности, потому что понятное говорящему принадле¬жит, следовательно, и этому последнему (стр. 136—142).
ЛЕСЯ УКРАИНКА

Леся Украинка (псевдоним Ларисы Петровны Косач-Квитки) (1871—1913) — выдающаяся украинская поэтесса, общественный деятель, революционер-демократ. Мировоззрение Леси Украинки формировалось под влиянием отечественной и мировой материали-стической традиции, особенно философских и социологических взглядов Т. Шевченко, Н. Чер¬нышевского, Н. Добролюбова, И. Франко, а с начала 90-х годов XIX столетия под влиянием мар¬ксизма. Л. Украинка была знако¬ма с трудами К. Маркса и Ф. Эн¬гельса, отдельными работами В. И. Ленина, ленинской «Иск¬рой».
В публицистике, художест-венном творчестве она выступает как оригинальный мыслитель, непримиримо враждебный к раз-личным мистическим и идеали-стическим учениям. Материали-стическое мировоззрение Леси Украинки, проникнутое диалек-тическими идеями, позволило ей, оставаясь в целом на позициях революционного демократизма, в ряде вопросов приблизиться к марксистскому пониманию явле-ний общественной жизни, этики и эстетики.
В 1913 г. в некрологе, посвященном памяти Леси Украинки, большевистская газета «Рабочая правда» писала, что Леся Укра¬инка, «стоя близко к освободительному общественному движению вообще и пролетарскому в частности, отдавала ему все силы, се¬яла разумное, доброе, вечное».
Подборка отрывков из публицистических произведений Леси Украинки осуществлена автором данного вступительного текста В. С. Горским по изданиям: 1) Л. Украинка. Собрание сочи¬нений, т. 3. М., 1950; 2) Л. У кр ?? нка. Твори, т. 8. Kuie, 1965.
511

Перевод в украинского языка работы Леси Украинки ««УтопиА» в беллетристическом смысле» для данного издания выполнен В. С. Горским.
ПОСЛЕСЛОВИЕ К УКРАИНСКОМУ ПЕРЕВОДУ БРОШЮРЫ «КТО ЧЕМ ЖИВЕТ»
… Конечно, нужно уметь самому уладить свое собст¬венное дело, но, чтобы уметь, нужно сначала научиться.
Может быть, скажут: как же научиться освобождаться от рабства, если от него еще никто не освободился?
Да, действительно, еще никто не освободился от раб¬ства до конца, но начало такого освобождения мы ви¬дим в разных странах, например в Германии, где рабочим живется все-таки лучше и свободнее, чем у нас, и если бы нам добиться хоть половины того, чем они сейчас располагают, то для начала и это было бы не худо. А ведь рабочие начали там освобождаться благодаря тому, что стали объединяться в хорошо организованные группы и общества (в организации, как их называют по-книж¬ному). Кстати, всегда находились понимающие, образо¬ванные и доброжелательные люди, которые, интересуясь рабочим вопросом, объясняли в книгах и с помощью жи¬вого слова, как нужно защищаться рабочим от врагов и каким способом им лучше объединяться. Из таких людей больше всего прославился ученый Карл Маркс и его ученик и товарищ Фридрих Энгельс, которые многому обучали рабочих живым словом и написали книги, где совсем иначе изложена политическая экономия, чем она излагалась до сих пор, и где высказаны такие же мысли, как и в этой книжечке, только более глубокие и научно обоснованные. Оба эти ученые (теперь уже умершие) много сделали для того, чтобы в Германии, да и во всех других странах, возникли большие рабочие объединения для защиты от всякого насилия и рабства, поэтому па¬мять о Марксе и Энгельсе в большом почете среди всех сознательных рабочих.
Сознательный рабочий — это такой рабочий, который понимает свои права и не надеется ни на кого, кроме себя и своих товарищей, таких же рабочих, как и он. … Созна¬тельные рабочие не должны обращать внимание на то, кто из них какой веры или какой национальности (рабо¬чий-немец, например, не должен считать, что он лучше
512

поляка, поляк — русского, русский — украинца и т. д.), они должны единодушно держаться вместе, так как у них у всех один враг — класс богачей, капиталистов, который пользуется трудом рабочих. Вот потому-то для каждого рабочего должны быть святы слова: рабочие всех стран, соединяйтесь! Ибо только тогда свобода рабочих становится прочной, когда она во всех странах одинакова, когда никто не может прийти со стороны и уничтожить ее (1, стр. 68—69).
«УТОПИЯ» В БЕЛЛЕТРИСТИЧЕСКОМ СМЫСЛЕ
… Итак, все утописты XIX в. приводят свое вообра¬жаемое человечество к тупику, изображенному не такими мрачными красками, как у Свифта, но в сущности не ме¬нее страшному по своей безнадежности. Это произошло, вероятно, потому, что социалистический идеал, изобра¬женный ими, казался им таким далеким, настолько трудно достижимым, что готовы были даже принять его за конеч¬ный идеал человечества, за предел человеческой эволю¬ции. Такое отношение было чаще всего бессознательным (ведь Беллами старается убедить нас, что для постройки его всемирной казармы достаточно одного столетия), но оно давало Gruridfon ‘ их утопиям и делало их бессозна¬тельно пессимистическими, даже более печальными, чем сознательно пессимистическая утопия Сувестра. Утопия Сувестра предостерегала от ложного, осуждаемого автором пути, а утопии Беллами и Морриса заставляли бояться того пути, который авторы считали правильным и жела¬тельным, — получалась какая-то трагикомическая безыс¬ходность положения.
Характерен ответ одного будущего человека герою Вильяма Морриса на вопрос: «Как вы представляете себе ваше будущее?» — «Не знаю», — отвечал этот легкомыс¬ленно-отчаянный человек… да, пожалуй, ему и нечего было больше ответить. Но такой ответ уже не удовлетво¬ряет утописта начала XX в.
Идеал, носившийся вдали перед мысленным взором великого утописта XVI в., приблизился теперь, сделался почти осязательным, вырос, с одной строны, в научную теорию,