с другой — кристаллизовался в догму, гранича¬щую с религиозной. Утопист нашего времени (мы прини-
513

маем этот термин в литературном, а не в публицистиче¬ском или научном значении) уже не стоит одиноко по¬добно Томасу Мору в XVI в., бывшему гласом вопиющего в пустыне, ему не приходится уже подобно Вильяму Мор¬рису работать над воспитанием группы первых апостолов нового евангелия, вокруг него массы, жаждущие проро¬ческого слова о том, каков будет этот будущий мир, при¬шествия которого одни жаждут, другие боятся. Ученые-идеологи предлагают им научные схемы, строят им вы-работанные планы, дают более или менее точные чертежи и сметы, подсчеты pro и contra2, но нетерпеливой толпе этого мало, она ищет знамений времени, она жаждет чуда или хоть чудесного видения, требует большего, чем толпа древних веков. Та требовала воскрешения мертвых, чтобы уверовать; современная нам толпа требует вызова к жизни еще не родившихся, она хочет осязать будущего человека, ищет его ран, чтобы вложить в них персты свои… И она права! Ей надо знать или хотя бы предвидеть того, кому она готовит путь, перенося труды и лишения не только не¬вольно, но часто и сознательно, ей нужна хоть мечта, хоть видение, чтобы не впасть в отчаяние. От нее требуют со¬знательности, ее бранят за косность, восхваляют за геро¬изм. Так неужели же ей примириться с ролью «пушеч¬ного мяса», «святой скотинки», идущей неведомо за что и за кого на героическую смерть? Она имеет право доиски¬ваться, додумываться, кто будут эти будущие люди, кото¬рые на фундаменте ее тяжелых страданий построят свое новое здание. На что будет похоже это здание — на стро¬гий белый храм, на серую, скучную казарму, на идилли¬ческий, расцвеченный веселыми красками коттедж или на грандиозный народный дом, где все краски, и линии, и формы сольются в жизненную гармонию? Кто будет там жить — братья ли наши по духу или чужие, которые будут смотреть на наши скорбные тени с высоты своего неизвестно чем заслуженного счастья с обидной улыбкой снисходительного презрения? Ни схема, ни чертеж, ни выкладка, никакая наука не дают нам живого образа, ко¬торый мы могли бы любить или ненавидеть, благослов¬лять или проклинать. Это может сделать только живое человеческое чувство. А ведь это необходимо, чтобы жить не только интересами своими и своего поколения. Чтобы любить дальнего своего, жертвуя ради него и ближними, и самим собой, надо знать, за что его любить, иначе
будет рабство перед неведомым. И вот, кто из нас не имеет дара воображения, воскрешающего еще не живу-щих, тот ищет себе ясновидящих, чтобы уверовать в их видения. И тут он часто находит лжепророков, о которых говорил древний поэт-прорицатель: «Часто восклицают они: «Так говорит господь», а господь им ничего не гово¬рит». Эти лжепророки указывают на камни бездушные, грубо изваянные и размалеванные, и говорят: «Вот буду¬щий человек, склонитесь перед ним во прах»; указывает, а сам уже готовится в жрецы нового культа с целью взи¬мать традиционную «десятину». Увы, находятся всегда идолопоклонники! Но нас не должно смущать появление таких лжепророков. Если какой-либо идеал, религиозный или общественный, начинает привлекать к себе не только бескорыстных героев, но и так называемых людей прак¬тичных, то это только значит, что он близок к осуществле¬нию. Конечно, это значит также, что тем усиленнее надо стоять на страже чистоты этого идеала, пока он еще не профанирован окончательно человеческой «практич¬ностью».
Он профанируется плоской, чисто буржуазной тенден¬цией к бессмысленному комфорту для комфорта, которую навязывает ему Беллами со своими подражателями. Он профанируется и мелким политиканством, которое ста¬раются прицепить к нему некоторые утописты, уверяя, как, например, Шпронк, будто будущее всего человечества зависит от решения мароккского инцидента или от победы над мусульманством, как утверждает Моклер, или от франко-русских отношений, как старается доказать Га-леви. Впрочем, у Галеви замечается и еще одна тенден-ция, а именно уверить нас, будто улучшение материаль¬ных условий жизни масс приведет эти массы неукосни¬тельно к полнейшей нравственной гибели. Нам трудно по¬верить, как это делает А. Франс, в полную объективность утописта Уэллса, который предсказывает гибель челове¬чества от людоедства (в прямом смысле слова), — людо¬едами, по его представлению, сделаются освобожденные пролетарии, которые соединятся для совместного пожира¬ния аристократов. Человечество возвратится к первобыт-ной дикости и, свершив свой круг, исчезнет с лица земли. Мы склонны видеть в этой мрачной фантазии не столько искренний пессимизм души, одержимой мировой скорбью, сколько брюзжание представителя одряхлевшей общест-
МОЛДАВИЯ
венной группы и желание напугать во что бы то ни стало своих читателей мнимыми ужасами социализма.
Эти политиканствующие утопии интересны только как знамения времени, с художественной стороны они неин¬тересны. Мы напрасно искали бы в них художественных картин с новыми пожеланиями и колоритом, подобных тем, какие мы находим у Томаса Мора и В. Морриса, этих искренних мечтателей, благородных поэтических натур, у которых и самая тенденциозность принимала трогательную форму желания утешить своих страж¬дущих современников видением достижимого земного рая (2, стр. 327-330).

ХАЖДЕУ

Александр Хаждеу (Хыждеу) (1811—1872) — кандидат прав, филолог, писатель и поэт, родился в семье молдавского боярина среднего состояния Фадея Хаждеу. Окончил юридический, фило-логический и естественнона¬учный факультеты Харьков¬ского университета. Продол¬жил свое образование в обла¬сти юриспруденции и филосо¬фии в Мюнхене. Возвратив¬шись через четыре года на родину, он занял пост попе¬чителя учебных заведений Хо-тинского уезда. Сотрудничал в журналах «Вестник Евро¬пы», «Телескоп» и «Молва». Знал древние языки — грече¬ский и латинский, из новых — русский, украинский, поль¬ский, французский, немец¬кий, чешский, итальянский, испанский, новогреческий и турецкий. Оставил ряд со¬чинений, писал почти только по-русски, некоторые его ра¬боты изданы в Румынии. В советское время издана часть его работ (А. Хаждеу. Избранное. Кишинев, 1956). Некоторые его произведения остались в рукописях. Вопро¬сы бытия А. Хаждеу решает в плане объективного идеализма, однако, используя диалектический метод, он доходит до понима¬ния наличия социальных противоречий. А. Хаждеу горячо отста¬ивал правомерность русской национальной философии, но в от¬личие от славянофилов он не отрицал преемственность и взаимо¬связь русской философии с философскими школами других стран,
517

А. Хаждеу отстаивал идею просвещенной монархии и сам ра¬товал за просвещение народа, усматривая в этом прочность госу¬дарственного устройства.
Тематическая подборка из произведений А. Хаждеу осущест¬влена автором данного вступительного текста В. Н. Ермуратским по изданиям:!) A. На а ей. Problema timpuli nostru. Bucuresti, 1938; 2) А. Хаждеу. Дух законодательства императора Алек¬сандра I (рукопись хранится в Академии наук Социалистической Республики Румынии).
Перевод с румынского языка для данного издания первой работы осуществлен В. Н. Ермуратским.
ОТНОШЕНИЕ К ОСНОВНОМУ ВОПРОСУ ФИЛОСОФИИ
История есть двигатель развития человеческого духа, определенный судьбой, от которой зависит и которая охва¬тывает все свое проявление с помощью своей собственной естественной и абсолютной свободы и необходимости, а принцип истории — это стремление к бытию, то есть из бытия в себе к бытию для себя ….
Каждая эпоха имеет свои идеи; следовательно, она имеет и свои факты. То, что мы называем общей культу¬рой или просвещением в самом общем понятии слова, — это факты, то есть лишь поверхностная пелена, внешнее проявление идей времени. Идеи и факты — два разных элемента одной и той же исторической жизни; в основ¬ном они образуют конкретное единство, как возможность и реальность. Каждая эпоха занята сама собой в целях самоустановления своего значения навсегда, так что время, которое мы называем нашим, является, собственно говоря, временем будущего. Поэтому и каждая эпоха раз¬вивается из самой себя посредством идей, которые потом собственными силами осуществляют свою деятельность, и в то же время показывается фактами, идеализируя их своим сознанием, силой своего мышления (1, стр. 7—8).
О ДИАЛЕКТИЧЕСКОМ МЕТОДЕ И СОЦИАЛЬНЫХ ПРОТИВОРЕЧИЯХ
Истинным методом исторической науки является пря¬мое и живое сравнение между анализом и синтезом. Я на¬зываю этот метод «диалектическим» в самом широком и точном смысле слова: это торжество правды над ложью и предположением, торжество подлинности над вероят-
518

ностью и сомнением, торжество необходимости над слу¬чайностью. Это торжество основано на свободном превра¬щении эмпиризма в рационализм и сомнительного убеж¬дения в неопровержимое. Но историк, анализируя и син¬тезируя, однако, не должен вести нас только в царские и барские дворцы и цветущие парки, он должен вести нас и по улицам, и на ярмарки, и в старые цехи, с чут¬костью и открытой душой простого человека объясняя все встречающиеся нам сцены. Подобно тому как он ведет нас на вселенские соборы, в Думу и в другие высшие учреждения, он также должен вести нас на собрания кон¬серваторов, в грабительские банды, в темницы каторжан, чтобы дать нам возможность самим прислушаться, как и каким образом проявляет себя человеческая душа, осуж¬денная общественным мнением. Пусть откроет нам готи¬ческие залы с разрисованными окнами, пусть ведет нас в спокойные министерские кабинеты и в будуары барынь, но пусть откроет нам еще и входы в крестьянские избы, сравненные с землей, где нехотя видишь все обнаженным и где появляется на наших глазах столько бедности и тем¬ноты, что это без колебаний срывает маску величия с лиц столетних знаменитостей и с лица временных историй… Недостаточно иметь только профиль, и мы благодарим за силуэт: но представь нам карточку каждой эпохи со своим светом и тенью; не хотим полумеры, покажи нам в естественной величине портрет всей истории всех вре¬мен! Мы не будем долго смотреть в чистый и блестящий металл, который производится на монетном дворе; покажи нам эксплуатацию шахтеров, труд металлургов, которые испытывают в огне искусства дар природы, производи-тельную силу актеров и труд носильщиков. Мы не стре¬мимся совершить кругосветное путешествие, как моряки, а хотим посетить все уголки земного шара, в том числе и святые места истории — Вифлеем и Иерусалим и места подлости и проклятия — Содом и Гоморру истории!.. Про¬никшись идеями произведений великого нашего фило¬софа, я начал читать и изучать русскую историю, которая находилась в руках некоторых мастеров, которые счита¬лись наиболее подходящими, из столь разных историй Карамзина, Полевого, Погодина, Устрялова, Булгарина и других, но не смог сформулировать себе идею о русской истории как об органическом целом (1, стр. 10—12).
ЗАЩИТА РУССКОЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ ФИЛОСОФИИ
Вместе с Гегелем некоторые думают, что философия может быть только у народов немецкого происхождения, вместе с Еришем другие предполагают не только то, что у русского народа не может развиваться философия, но даже не может рождаться. Как и Сковорода, я думаю, что России дано начать философию… Я отрицаю возможность ненациональной философии. Философия, точно как и поэ-зия, входящая в любую философию, может импортиро-ваться извне, может перейти от одного народа к другому, но она существует и образуется в каждом народе особо, личным и свободным образом, она рождается собственной и оригинальной (1,