долги, народ все тяготы нес на своих плечах, и в довершение, когда Севастополь пал под натиском армий союзников, умер Николай. Вместе с ним умерли и установленные им порядки. Что ни го¬вори, а время берет свое. Новое правительство, видя все это, поняло, что продолжать по-прежнему нельзя, что струны слиш¬ком натянуты, и поэтому несколько ослабило вожжи. Пока суд да дело, с невиданной силой всплыл экономический вопрос. На этот раз необходимо было его разрешить.
И вот пошли собрания за собраниями, совещания за совеща¬ниями о том, как разрешить экономический вопрос, чтобы дво¬рянство не лишилось земли, а крестьянство не получило ее? Не давать им земли, то есть обречь на голод 23 миллиона населе¬ния, — это значит на следующий же день после освобождения вступить в войну с этими 23 миллионами, которые от ужаса и отчаяния будут драться со страшной силой. А дать им землю — значит восстановить все дворянство против правительства. Но не давать было нельзя. В конце концов было решено дать крепост¬ным умеренное количество земли, т. е. сообразно числу членов каждой сельской общины, с тем чтобы они в течение определен¬ного срока ежегодно выплачивали своим господам стоимость этой земли, пока не выплатят все.
Но когда ‘вышел манифест 19 февраля 1861 года, в котором царь говорил, что крепостные свободны и получат свои земли через два года со дня обнародования манифеста, а до наступле¬ния этого срока они остаются в прежних отношениях к своим господам, то крепостные не захотели и слушать этого.
— Объявил нас свободными вместе с нашей землей, я делу конец! Мы не хотим впредь оставаться в тех отношениях, при которых вы сгноили наших предков и гноите нас. Вековыми руб¬цами покрыты наши спины, безудержное варварство неумолимо
600
душит нас. Юные наши дочери пали жертвой насилия наших безжалостных господ, а о женах и говорить нечего! Детей наших они обменивали на собак. Нет, впредь немыслимо оставаться в прежних отношениях!
В разных губерниях имели место сопротивления и, выражаясь высоким стилем, восстания, если можно назвать вос¬станием требование своих прав. Против крестьян правительство применило оружие, но кровь убитых, обильно оросив поля, при¬умножила силу их сопротивления. И сейчас с каждой минутой все больше углубляется пропасть между народом и правитель¬ством. Среди дворянства появились две противостоящие друг другу партии1—прогрессивная и реакционная. Прогрессивная партия выражает жизненные интересы нации, т. е. крепостного крестьянства. Она действует и против правительства, и против реакционной партии. И это открыто, печатно и среди бела дня. Конечно, за это многие … гниют в тюрьмах и крепостях. …
Реакционная партия оказалась между народом и правитель¬ством, недовольная и тем и другим, враждебная и той и другой стороне. Желая воздействовать на нацию, она действует против прогрессивной партии и предательски объединяется с отсталой частью правительства.
Русский народ, на глазах у которого разыгрывается эта драма, является сторонником крепостных и благородной прогрессивной партии. В нем зреют новые веяния, и сегодня два-три противо¬стоящих друг другу течения направляются по одной и той же дороге. Правительство же запуталось и не знает, что делать. Однако такое лихорадочное и напряженное положение не может длиться долго. Если заблаговременно не проявить благоразумие и не объявить крепостного совершенно свободным вместе с зем¬лей и таким образом не распутать гордиев узел, то крепостной сам разрешит дело, разрубив этот узел топором.
Это время очень — близко, ближе, чем думают многие (стр. 407-413).
«Англия богата, ни одно государство не имеет столько зо-лота и серебра, сколько она; она кредитует всех, не нуждается сама ни в чем и т. д. и т. д.». Тысячи восхвалений, множество восклицаний. «Счастливая страна!» — слышали мы сотни раз по ее адресу. Приблизительно то же самое происходит в отношении Франции. Но надо знать, что государство — не народ и интересы государств ничего общего не имеют с интересами народов до тех пор, пока их структура такова, как сегодня.
О том, что такое государство, поговорим в другой раз, пока же скажем, что английская нация беднее всех других наций и под¬вержена превратностям более чем какая-либо другая.
Как? — спросят нас читатели. Очень просто — ответим мы. Под словом «нация» надо понимать простой народ, а не несколь¬ко богачей, выплывших на поверхность ценою пота и крови народа. В Британии, Ирландии и Шотландии проживает 29 307 199 душ населения, среди них число родовитых, так называемых англосаксонских, семей не достигает и ста пятидесяти, число купе¬ческих семейств исчисляется также не миллионами, значит, эти миллионы составляет простой народ, следовательно, он и есть показатель как нравственных, так и материальных богатств нации. Если говорят «Англия богата» и понимают под Англией
601
правительство и дворянство, то в этом случае приписываемое Англии богатство принадлежит не английской нации, а ее прави¬тельству и дворянству, которые не составляют Англии. …
Английские земли составляют частную собственность дворян; простой народ там лишен даже клочка земли. Земля Лондона, этой гигантской столицы Англии, составляет собственность семи дворянских семейств, среди которых первое место занимает коро¬левский дом. Простой народ ничего, кроме своих рук, не имеет; он живет на земле дворян и платит аренду владельцам земли. Простой народ, не имея земли, не может заниматься земледе¬лием. Миллионы людей, проживающие в Англии, являются поден¬щиками, работающими по найму, служащими и рабочими. …
Кто не знает, какую большую роль играет земля даже при выборе депутатов? Допустим, предстоят выборы депутатов. На земле такого-то дворянина проживает столько-то людей; если при выборах массы, обрабатывающие земли этого дворянина, не назо¬вут его имени, завтра же они лишатся земли, т. е. лишатся хлеба.
В Англии царит экономическое рабство, особенно ужасное в сравнении со свободным законодательством в других областях жизни.
Когда государство в беде, когда оно ведет войну, зачастую возникшую по его прихоти или из-за личных отношений мини-стров, войну, от которой простому народу — нации — ни тепло, ни холодно, государство обращается к нации, дворянин апелли¬рует к живущим на его земле, произносит речи, горячо увеще¬вает: «Народ, дай солдат, народ, дай денег, народ, отдай жизнь свою для защиты отечества и восстановления его чести, для вя¬щего большего прославления отечества». И бедный народ вносит тяжелые налоги, жертвует своими здоровыми сыновьями для того, чтобы отогнать врага; он воодушевляется победами, слагает пес¬ни и, завершив дела, полный радости, возвращается к себе домой, думая и веря, что он сделал большое дело, спас отечество, спас страну и отстоял ее честь. Большего и более грубого издева¬тельства нельзя и представить себе. Простой народ возвращается к себе домой, но он должен по-прежнему платить налог дворя¬нину за ту землю, которую он обрабатывает сам и для защиты которой он пролил кровь, был искалечен, был побит и пожертво¬вал своим сыном, братом или отцом. Дворянин владеет огром¬ными массивами земли, простой же народ не имеет и пяди ее. Разве возможно, чтобы в этих условиях земледелие стало основой английской жизни? (Стр. 395—398)
Решение экономического вопроса является единственным средством для обеспечения жизни и существования человека, но как ни велико значение этого вопроса, как крепко и неразрывно ни связан человек с ним, тем не менее судьба этого вопроса остается печальной. Он стал для человека камнем преткновения.
Последним словом человека было: «Да здравствует свобода! Да здравствует равенство! Да здравствует братство!»
— Да здравствует, да здравствует! — раздались отовсюду мно¬гомиллионные возгласы. Возвели баррикады, разворотили мосто¬вые, подняли мятеж. …
Спустя несколько дней, когда уже воцарились на своем троне свобода, равенство и братство, когда все улицы и дома, даже эти бессловесные создания, своей красной краской и крупными
602
надписями безмолвно прокричали свои многочисленные «да здравствует», на углу одной улицы встретились два человека.
— Привет.
— Привет.
«Давно я не видел тебя, хотя до встречи ли было, когда мы были заняты спасением оставленного на произвол судьбы народа и освобождением его от рабства. Но, — продолжал он самодоволь¬но, — надо отдать нам справедливость: мы действовали, как храб¬рецы и, наконец достигли сввих вековых чаяний».
— Что же мы сделали?
«Чего же тебе больше?» — ив досаде он повторил роковые три слова.
— И все?
Собеседник удивился его тупоумию и почти с ненавистью посмотрел ему прямо в глаза.
— Почему мой простой вопрос так смущает и волнует твой покой и ты хочешь деспотически заткнуть мне глотку, а между тем говоришь, что одним из наших достижений является свобода? В таком случае дай мне возможность хоть на словах воспользо¬ваться этим преимуществом.
Собеседник на одно мгновение смутился и, надо сказать правду, даже почувствовал угрызение совести, что, забыв о во¬царившейся свободе, хотел по-прежнему подавить мнение гово¬рящего.
— Говори, брат, говори, почему нет? Я готов тебя слушать. «Значит свобода, равенство, братство, не так ли? Подлинные нравственные и естественные принципы».
— Так точно, как дважды два — четыре.
«Прекрасно. Но скажи, пожалуйста, свободен ли я, называясь свободным только по закону, политически; свободен ли я, если материальная нужда заставляет меня волей-неволей стать рабом другого, служить ему и этой службой добывать хлеб для моей семьи? Свободен ли я, когда у меня есть хозяин, открыто заявив которому о своей свободе, я перестану быть подневольным, но лишу средств и себя, и свою семью… После всего этого где моя свобода? В воображении или она на небе?»
— К чему такие слова? Как мир может управляться без взаимных услуг материальных средств и труда?
«А я думаю, что может, да еще с успехом, особенно если труд будет носить не подневольный, а добровольный характер, если труд — потребность, а не обязанность, если люди без исключения будут иметь равные права и ни один из них не будет иметь преимущества перед другим».
— Милостивый государь, а равенство забыл? «Я не забыл, но его нет».
— Как это нет?
«Очень просто. Мы с тобой равноправны, как равны сыны отечества. Не так ли?»
— Да, именно так.
«Значит, нет справедливости. И ты должен согласиться, что нет либо равенства, либо справедливости; нет действительного равенства; оно только на словах, ибо действительное неравен¬ство превратило меня в свободного раба».
— Не понимаю.
603
«Поймешь, и сию же минуту. Сколько у тебя земли?»
— Сто тысяч квадратных аршин. «А у меня сколько?»
— Не знаешь разве, что у тебя нет земли? «Гм… Ты сын отечества?»
— Конечно! «А я?»
— Тоже.
«Блага и тяготы отечества принадлежат нам в равной мере?»
— Да!
«Какое же -это равенство? Ты владеешь охромным количест¬вом земли, а я ничем; ты пользуешься благами отечества, а я, имея равные права с тобой, несу только тяготы. Дай мне мою долю из твоей земли, ведь мы сыны одного отечества, мы братья! Мне так же нужно
