коим оно подлежит и непременно под¬лежать должно, потому что все требуемое от землевладельца для пользы государства есть сколько необходимо, столько и справед¬ливо. Всякое же другое требование есть уже зло, для отвращения коего нужно законодателю употребить всю свою деятельность. Как можно, чтобы участь только полезнейшего сословия граждан, от которых зависит могущество и богатство государства, состояла в неограниченной власти некоторого числа людей, которые, поза¬быв в них подобных себе человеков — человеков, их питающих и даже прихотям их удовлетворяющих, — поступают с ними иногда
79
хуже, нежели с скотами, им принадлежащими. Ужасная мысль! Как согласить тебя с целию гражданских обществ, как согласить тебя с правосудием, долженствующим служить оным основа¬нием? …
Итак, самый важнейший предмет, долженствующий теперь за¬нимать законодателя, есть тот, чтобы предписать законы, могущие определить собственность земледельческого состояния, могущие за¬щитить оную от насилий, словом: сделать оную неприкосновенною (стр. 132—133).
домещичьи крестьяне в таком находятся теперь положении, что они никакой не имеют собственности, выключая величайших трудов их, прилагаемых на приобретение вещей, которых при всем том не могут назвать своими, потому что сами, будучи господ¬скою собственностию, нисколько в себе не уверены. Сие ужасное злоупотребление власти помещиков над их крестьянами, сия не¬померная над ними помещиков власть, сие рабство, в котором они их содержат’, сей бесчеловечный торг, который они ими произво¬дят, столько унижают Россию перед всеми европейскими держа¬вами, что без душевного прискорбия нельзя произнести сей исти¬ны. Горестно, весьма горестно для россиянина, свое отечество лю¬бящего, видеть в нем дела, совершающиеся только в отечестве негров, коих, однако ж, несчастную участь просвещенная Англия, несмотря на прибыльный ими торг, лучше желает облегчить, луч¬ше желает лишиться всех получаемых ею чрез то выгод, нежели идти против природы, против прав человечества, столько ею почи¬таемых и приемлемых ею в основание всех ее постановлений (стр. 139).
ЛУБКИН
Александр Степанович Лубкин (ок. 1771—1815) — просвети¬тель, философ и публицист, видный организатор гимназического и университетского образования в России. Первоначально препо¬даватель Костромской гимназии (немецкого языка, математики и философии), ректор Армейской семинарии, смотритель Петербург¬ского педагогического института, директор училищ Оренбургской губернии (1792—1812 гг.), профессор умозрительной (т. е. теорети¬ческой) и практической философии Казанского университета. Его труды «Начертание логики» (1801 г.), «Письма о критической фи¬лософии» (1805 г.), «Рассуждение о том, можно ли нравоучению дать твердое основание, независимо от религии», «Опыт разбора российских сословий» (1815 г.), а также «Начертание метафизики» (издано посмертно в 1818—1819 гг.) стяжали ему в России начала XIX в. славу мыслителя самобытного, выступающего против остат¬ков схоластики, религиозного обскурантизма и философского дог-матизма. Критика А. С. Лубкиным кантианства не потеряла зна¬чения и в наши дни. Несмотря на деистический характер своих взглядов, автор «Начертания логики» и «Писем о критической фи* лософии» проявлял огромный интерес к передовым материалисти¬ческим учениям Европы и России, выступал в русле атеистических движений своего времени.
Фрагменты из произведений А. С. Лубкина подобраны автором данного вступительного текста П. С. Шкуриновым по изданию: «Русские просветители», т. 2. М., 1966.
80
ПИСЬМА О КРИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Претрудную комиссию вы возложили на меня, госу-дарь мой, требуя, чтоб я сообщил вам свои мысли о но¬вой философии, известной под именем критической, кото¬рую основал славный Кант. Она ныне столько прослави¬лась или столько наделала шума, что почти опасно явно обнаруживать о ней свое мнение. Ибо, государь мой, последователи Кантовы, коих число ныне очень умножи¬лось и между которыми находятся уже известные ученые, не стыдяся, называют всех тех * оглашенными в филосо-фии (uneingeweihte) или еще отрочествующими, кои не признают согласно с ними их философию единственно возможною, истинною и ненарушимою или кои еще ду¬мают в ней находить некоторые недостатки. С другой сто¬роны, слепо последуя большинству голосов, не видеть в Кантовой философии некоторых важных неясностей и произвольных и недоказанных положений значило бы бо¬лее, нежели философическое самоотречение, значило бы вольное порабощение своего ума мнениями подобного себе смертного. …
Кант разделил свою философию на три части. В пер¬вой рассуждает он о пределах человеческого ума и о пред¬метах, кои подлежат его познанию. Во второй философ¬ствует он о должностях и обязанностях человека. В треть¬ей — о его чаяниях и надеждах. Первая часть составляет у него логику, вторая — нравоучение, а третья — естест¬венную религию. Самая важнейшая из них есть первая, известная под именем «Критики теоретического ума», ибо в ней находятся те мысли, по которым столько Кантова философия отличается от всех прочих. По свойству пред¬метов нашего познания он разделяет ее на две части: в первой говорит он о познании предметов чувственных, а во второй — о познании предметов вышечувственных.
В рассуждении познания предметов чувственных ут¬верждает он, что мы познаем вещи не так, как они сами в себе суть, но только как они нам через наши чувства во времени и пространстве являются. Что, по моему
* Доказательством на сие служат самые заглавия книг: 1) «Kte-sewetters Darstellung der kritischen Philosophie, fur Uneingeweihte». 2) Ben-David. Darstellung der kritischen Philosophie и проч.
81
млению, значит то же, что мы о вещах чувственных, соб¬ственно, никакого познания иметь не можем, а только о их явлениях.
Сие основывает он на понятии времени и простран-ства, о которых утверждает, что отнюдь от вещей не про¬исходят, а имеют основание в свойстве наших чувств и по поводу ощущения внешних предметов в душе нашей возбуждаются, почему он и называет их формою нашей чувствующей способности. Итак, ежели пространство и • время основаны в нашей душе, то мы о предметах не бо¬лее будем иметь познания, как сколько они ограничивают (modificieren) сии души нашей понятия о времени и про¬странстве; иначе говоря, мы чувствуем и познаем не вещи, а изменевия находящихся в нас понятий о времени и про¬странстве (стр. 7—8).
НАЧЕРТАНИЕ ЛОГИКИ
К ЧИТАТЕЛЮ
IX. Если бы кто пожелал знать, какой системы при-держивался сочинитель в сем начертании, то он признает¬ся, что заимствовал от многих как новейших, так и не¬давних писателей, но, собственно, системе чьей-либо не последовал никакой. Что ж касается до его образа мыслей в рассуждении познаний человеческих, то он думает, что «иное можем мы знать прямо, иное познавать, иному по необходимости должны верить, иное по такой же необхо¬димости предполагать, об ином только правильно догады¬ваться, а об ином напрасно и голову Не ломать».
X. Сверх сего, для возможного предупреждения без нужды обоюдных толков сочинитель объясняет, что фило¬софию, в смысле науки (Wissenschaft) взятую, по при¬чине собственного ей образа умодеятельности почитает он очень от других наук отличною. Он представляет себе философию не цепью вытекающих одна из другой истин, где первое звено составляющая уже по необходимости руководит разум к признанию всех последующих (каковое свойство имеет математика), но многосоставным целым, где каждая часть прилеплена к другой и сама по себе и сверх того придерживается в -сем положении другими, смежными и где потому за отторжением одной какой-либо
82
части неминуемо надлежит последовать расторжению союза между всеми. Почему он думает, что философствую¬щий должен иметь в виду не только логическую необхо¬димость последования одной истины из другой, но и все¬общее всеми соотношение и всеобщую гармонию. А по¬тому хотя б что и не следовало еще очевидно из предпо¬лагаемых начал, но естьли без того всеобщая гармония истин, очевидно, подвергается расстройству, то почитать оное не менее справедливым, как что формальным обра¬зом может быть доказано. И вообще сочинитель такого мнения, что в рассуждении о предметах философских один только аналитический способ, без помощи синтетического, совсем почти бесполезен. …
ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ВВЕДЕНИЕ О ПОНЯТИИ И ЧАСТЯХ ФИЛОСОФИИ
§ 1. Трояким образом можем мы познавать вещи, и ежели мы бываем известны непосредственно о бытии оных и о различных переменах, с ними случающихся, то сие познание называется историческим. Ежели имеем позна¬ние о количестве какой-либо вещи и о количестве сил, ей свойственных, то такое познание называется математиче¬ским. И наконец, ежели познаем причины, почему какая вещь существует и для чего она сим, а не другим обра¬зом находится, то такое познание обыкновенно называется философическим.
§ 2. О познании историческом замечать надлежит:
I. Что предметами оного служат вещи, подлежащие нашим чувствам, и оные столько могут быть нам извест¬ными, сколько действуют на наши чувства.
П. Оно есть первое и нижайшее познание, а посему по необходимости должно предшествовать познаниям про¬чим.
§ 3. О познании математическом должно помнить:
I. Что оному предшествовать долженствует историче¬ское познание нескольких вещей, которые одна с другою сличаются и сравниваются, для того дабы можно было узнать их меру или их количество относительное.
П. Вещи представляются имеющими количество или относительно их протяженности, или их состава, или судя по силам, им приличным, или их силам двигательным. Итак, предмет математического познания есть тот, чтоб
83
найти или протяженность, или состав тела, что будет то же, что найти груз оного, или определить количество дви¬гательных его сил, или найти все вместе.
III. Ежели математическое познание о какой-либо вещи мы получаем непосредственным сличением или срав¬ниванием оной с другой, то таковое познание называется простонародным. Но ежели узнаем количество ее помо-щию умствований и математических выкладок, тогда сие познание заслуживает название ученого.
§ 4. Что касается до познания философского, то сле¬дует примечать следующее:
I. Мы не можем познать причины какой-либо вещи, ежели не рассмотрим совершенно связи, или отношения, которое находится между вещию и ее причиною. Но от¬ношения вещей не подлежат нашим чувствам, а посему и для познания философского не довольно одних чувств, но надобно еще способность усматривать союз и отноше¬ния вещей; сия способность называется разумом.
II. Предмет философского познания есть двоякий: или одну вещь из другой изъяснить, или одну истину вывести из другой. Итак, философствование состоит в объяснении бытия, состояния и качеств вещей или в сравнении между собой уже приобретенных общих сведений о вещах, дабы посредством оного можно было вывести новую какую-либо истину, которая была дотоле нам еще неизвестна или не¬довольно известна и темна.
III. Весьма часто случается, что мы не можем узнать причину какой-либо вещи, ежели не узнаем наперед точ¬ного количества обоих. Из сего явствует, что математиче¬ское познание нередко открывает путь к познанию фило¬софскому и посему иногда бывает основанием оного.
IV. Бывает также, что от бытия какой-либо вещи за-ключаем о бытии другой, которой отнюдь не чувствуем, хотя и уверяемся, что она есть. Однако ж такого познания никак историческим назвать не можно, ибо оно основы¬вается не на чувствах, но на умозаключении.
§ 5. Кто исследывает причины вещей и дает своим суждениям пристойные резоны, тот, поколику сие делает, философствует. Но может ли, однако ж, потому назваться философом? Так как математиком прямо может назваться только тот, который основательно знает науку о измере¬нии тел и свое знание, когда потребует случай, может употребить в действо, а не
