Если мы в жизни различаем несколько фак¬тов, то мы придаем -ей свойства собственно человеческие и смотрим на нее взглядом слишком специальным. Один факт нашей жизни мы называем разумом, другой — волей, третий — чувством. Но мы всегда разумеем, всегда решаемся, всегда чувствуем. Эти три факта составляют один факт жизни, с разных точек рассматривае¬мый. Но правда, что вся жизнь наша берет то -или другое на¬правление по преимуществу.

На основании этою жизнь абсолютная, отрешенная рассматри¬вается как разум, воля, чувство и жизнь природы, действитель¬ная — как истина, благо, красота. Тут ничего еще худого нет, но это пахнет схоластикой. Зачем все так дробить? Кто станет отри¬цать у жизни всеобщей и разумение, и свободу действия, и чув¬ство? Но это не три способности одного существа: напротив, оно условливает собою единство всех сих способностей. Рассмотрим всеобщую жизнь в отношении к этим способностям.

Вне жизни ничего не лежит, ибо она есть все; следовательно, постепенное познавание ей чуждо; сознавая себя, она все знает. Ее разум, разумение есть сознание себя самой (сознание в бытии совершающееся), следовательно, бытие, следовательно, она сама. Ее воля не определена ничем, следовательно, свободна, но не от¬ступает от вечных законов разумения, следовательно, воля жизни есть вместе и свобода и необходимость. Если воля непреложна, а препятствий нет и все средства заключаются в том же суще¬стве, в каком воля, то воля есть действие; действие природы — жизнь; следовательно, воля жизни есть сама жизнь. Итак, жизнь есть разум и воля, если мы хотим судить ее по-человечески; но это разумение зависит единственно от нашего взгляда на жизнь; в сущности она ни то, ни другое, но жизнь (2, стр. 151—152).

… Жизнь есть любовь, любовью поддерживается жизнь в не¬делимых (она у них средство размножения); в таком случае лю¬бовь есть средобежная сила природы; ею примыкает последнее звено творения к началу, в нем повторившемуся, следовательно, любовь есть самовозвратная сила природы — безначальный и бес¬конечный радиус в круге мироздания.

Человек выше всего, ибо он есть вся жизнь. Он не может воз-вышаться (не разрушив сущности бытия своего); он только не должен падать, он должен равняться самому себе. Но он пал (об этом после); следовательно, опять должен возвышаться. В каждом неделимом человеке есть частицы человека нормального; в каждом есть низшие свойства. Взаимные отношения людей должны очи¬стить, образовать совершенного человека (но этого недостаточно; сейчас предложу еще способ совершенствования). Отсюда несо¬мненная, хотя и не новая истина: жизнь рода человеческого есть его воспитание. Как же один, отдельный человек должен воспиты¬вать существо свое? Что он должен принять за образец, прототип свой? Но где он? (2, стр. 154).

90

ОБ ОТНОШЕНИИ ФИЛОСОФИИ К ИСКУССТВУ

Было время, когда вопрос об искусстве казался чуждым фило¬софии (Винкельман, Лессинг). Со времени Канта пришли они в ближайшую связь, и с тех пор мы встречаем более просторный, более ясный взгляд на творения гениев. Шиллер, воспитанный в его школе, и Гёте, уже знакомый с его системой, но еще более посвященный в нее Шиллером, бросили новый, яркий свет на мир искусства. Их поэтические создания, в которых в первый раз за¬сиял дух новой жизни, подняли и расширили наблюдения не мень¬ше их теоретических сочинений. Ни одна отрасль духовной жизни не развивается независимо; каждый член духа живет и растет с целым его организмом. Тихо, но верно совершилась духовная реформа в Германии, и дух наконец без шума сбросил с себя ста¬рую кору, которая стала теперь не нужна ему. Философия нако¬нец достигла того широкого начала, к которому вели ее и прежние системы, исполненные с железною последовательностью, и этот дух простора и полной жизни, который проникал творения двух немецких гениев. Уже не праздные мечты — серьезные, вечные интересы духа облекались в поэтические формы, и философ стро¬гим путем ума, его неумолимой дисциплиной достиг того, что мог смело назвать вечными и разумными те убеждения, которые вну¬шал ему первоначально поэт и которые одушевляли его в крова¬вом труде и освещали темный путь. …

Искусство есть прошедшее для нас. Это можно было бы ска¬зать так: искусство не есть более высшее для нас. Но и тут вы¬шли бы недоразумения. Предложение немного значит, когда оно не» высказывается совсем, не говорит все, что его оправдывает. Итак, я скажу наперед в утешение нетерпеливым, что есть непо¬гибающий элемент в искусстве, который останется высшим и по¬следним, элемент цельной, индивидуальной жизни, прямого созер¬цания, нераздробленного знания — элемент энергии и личности; этот элемент вечен, как вечна потребность человека в каждое мгновение сознавать всю нераздробленную полноту своей жизни. Но в искусстве есть еще другой элемент, который осуществляется в описанном. Это элемент общего, вечного — божественного. Здесь нет места распространяться об этой основной идее искусства. Много форм принимало искусство — они были сообразны возрасту духа. К глубоким, плодовитым открытиям новейшей философии принадлежит то, что история искусства, рассматриваемая разумно, есть вместе и его теория и что роды его вполне соответствуют его эпохам, которые в свою очередь совпадают с эпохами общего.1 ду-ховного развития. Эта мысль делает совершенный переворот в эстетике: искусство, вместо того чтобы терять, получает мировое значение; оно выходит из бессмысленного оцепенения, в котором оставалось разбитым неизвестно почему и для чего на разные роды; оно является целым, которое живет с духом и из духа и переживает с ним все судьбы его (2, стр.. 1776-^179).

… Человек доживает новой степени: общее начинает пред-ставляться в более живой форме; богатая, разнообразная природа, его окружающая, дух жизни и деятельности не дают ему этого мертвого общего признать основою всего. Чувство жизни влечет за собой чувство гармонии, а венец непосредственной жизни, ее цвет и последнее выражение есть человеческий образ. Обожание

91

натуры как жизни, как гармонии приводит к антропотеизму, к обо¬готворению человека. Но непосредственная единичность не в со¬стоянии вместить всего — и божество раздробляется на богов. Вы¬сокие человеческие образы, которые заведуют отдельными частями природы и жизни, все населяют и воодушевляют. — Вот история перехода к новому виду идеи; мы оставляем спекулятивный ее вывод. Это идея в непосредственности, идея как жизнь, единич¬ность, изобразимая идея — идеал. Греческий мир представляет ее развитие; это мир искусства по преимуществу. Он здесь вполне осуществляет свое понятие. Оттуда полнота, оконченность во всех творениях греков. Скульптура, как самое ощутительное выраже¬ние идеала, есть классическое искусство по преимуществу, и она есть искусство этой эпохи. Видимый бог вносится в храм, который теряет свою первую символическую форму и дышит стройностью и оконченностью греческого духа (2. стр. 181).

ЧААДАЕВ

Петр Яковлевич Чаадаев (1794—1856) — крупный русский мыс¬литель. Его деятельность относится преимущественно к 20— 40-м годам, когда в русском освободительном движении преобла¬дали дворяне. Герой Отече¬ственной войны 1812 г., член тайных декабристских объ-единений, влиятельный пред¬ставитель передовой плеяды дворянских просветителей, он прошел сложный путь идей¬ного развития.

На протяжении всего пе¬риода своей общественной деятельности от 20-х до 50-х годов П. Я. Чаадаев страстно выступал против самодержа-вия, крепостничества, офи¬циальной церкви, защищая идеи буржуазно-демократиче¬ского преобразования страны. В общественном движении он расчищал почву деяте¬лям революционно-демократи¬ческого лагеря. Его «Филосо¬фические письма» (1829— 1830 гг.), отрывок из которых был опубликован в журна¬ле «Телескоп» в 1832 г. и це¬ликом первое «Письмо» — в 1836 г., сыграли большую роль в развитии общественной мысли России XIX в. В связи с опубли¬кованием первого «Письма» «Телескоп» был запрещен, его редак¬тор (И. И. Надеждин) сослан в Усть-Сысольск, цензор А. В. Бол¬дырев разжалован, а Чаадаев объявлен сумасшедшим,

92

Первое из «Философических писем», написанных по-фран¬цузски, перевел на русский язык В. Г. Белинский*. Содержание этого письма свидетельствует о стремлении автора обосновать ан¬тицаристскую, антикрепостническую, республиканскую программу, а также изложить основные положения своей концепции филосо¬фии и истории, которая, несмотря на религиозное облачение, резко отличалась от официальной доктрины Уварова — Бенкендорфа и воззрений славянофилов. Оценивая значение первого из «Филосо-фических писем», Г. В. Плеханов писал: «…одним «Философиче¬ским письмом» он сделал для развития нашей мысли бесконечно больше, чем сделает целыми кубическими саженями своих сочи¬нений иной трудолюбивый исследователь России «по данным зем¬ской статистики» или бойкий социолог фельетонной «школы»» **.

Статьи, написанные Чаадаевым после жестокой расправы с редакцией «Телескопа», — «Апология сумасшедшего» (1837 г.), «Прокламация» (1848—1849 гг.), «Вселенная» (1854 г.), а также записи и переписка, увидевшие свет после смерти мыслителя, по-казывают нам сложный путь развития его идейно-политической позиции, ее сближения с воззрениями революционной демократии и ранних представителей утопического социализма России.

Объективно-идеалистические взгляды Чаадаева, выраженные в «Философических письмах» (всего восемь), в отдельных выводах перерастают в дуалистическую теорию параллелизма двух миров (духовного и физического), в определенной степени связываются с идеями первоначального христианства.

Фрагменты/iia произведений П. Я. Чаадаева подобраны авто¬ром данного вступительного текста П. С. Шкуриновым по изда¬ниям: 1) П. Я. Чаадаев. Сочинения и письма, т. П. М., 1914; 2) «Литературное наследие», 1935, Л5 22—24.

ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА

Письмо первое …

Сударыня,

Именно ваше чистосердечие и ваша искренность нра¬вятся мне всего более, именно их я всего более ценю в вас. Судите же, как должно было удивить меня ваше письмо. Этими прекрасными качествами вашего характера я был очарован с первой минуты нашего знакомства, и они-то побуждали меня говорить с вами о религии. Все вокруг вас могло заставить меня только молчать. Посудите же еще раз, каково было мое изумление, когда я получил ваше письмо! Вот все, что я могу вам сказать по поводу мнения, которое, как вы предполагаете, я составил себе

* См. П. С. Шкуринов. П. Я. Чаадаев. М., 1960, стр. 24—26.

** Г. В. Плеханов. Сочинения, т. X. М. — Л., 1925, стр. 134.

93

о вашем характере. Но не будем больше говорить об этом и перейдем не медля к серьезной части вашего письма.

Во-первых, откуда эта смута в ваших мыслях, которая вас так волнует и так изнуряет, что, по вашим словам, отразилась даже на вашем здоровье? Ужели она — печаль-ное следствие наших бесед? Вместо мира и успокоения, которые должно было бы принести вам новое чувство, пробужденное в вашем сердце, оно причинило вам тоску, беспокойство, почти угрызения совести. И однако, должен ли я этому удивляться? Эхо естественное следствие того печального порядка вещей, во власти которого находятся у нас все сердца и все умы. Вы только поддались влиянию сил, господствующих здесь над всеми, от высших вершин общества до рабов, живущих лишь для утехи своего гос-подина.

Да и как могли бы вы устоять против этих условий? Сами качества, отличающие вас от толпы, должны делать вас особенно доступной вредному влиянию воздуха, кото-рым вы дышите. …• Отдавайтесь безбоязненно душевным движениям, которые будет пробуждать в вас религиозная идея: из этого чистого источника могут вытекать