implicite l в нем все они предсуществуют — все сделанное после Гегеля состоит только в развитии того, что не раз¬вито у него. Гегель понимал действительное отношение мышления к бытию; но понимать не значит вполне от¬речься от старого: оно остается в нравах, в языке, в при¬вычке. Путями отвлечений он понял свою отвлеченность и удовлетворился этим пониманием. Никто из рожденных в плену египетском не вошел в обетованную землю, по¬тому что в их крови оставалось нечто невольническое: Гегель своим гением, мощью своей мысли подавлял еги¬петский элемент, и он остался у него больше дурною привычкою; Шеллинг же был подавлен им. Гёте не по¬давлял и не был подавлен! (III, стр. 117—121).

Дело науки — возведение всего сущего в мысль. Мыш¬ление стремится понять, усвоить внесущий предмет и с первого приступа начинает отрицать то, что его делает внешним, другим, противоположным мысли, т. е. отри¬цает непосредственность предмета, обобщает его и имеет уже с ним дело как с всеобщим: таким оно старается его понять. Понять предмет — значит раскрыть необходимость его содержания, оправдать его бытие, его развитие; по¬нятое необходимым и разумным не есть чуждое нам: оно сделалось ясною мыслью предмета; мысль сознанная и понятая принадлежит нам и сознается нами, потому что она разумна и человек разумен — а разум один. …

Доказательство только и состоит в раскрытии необхо¬димости предмета, указывающей на разумность его; что разумно, то признано человеком; другого критериума че¬ловек не ищет; оправдание разумом — последняя безапел¬ляционная инстанция. Само собою разумеется, что мысль предмета не есть исключительно личное достояние мыс¬лящего: не он вдумал ее в действительность, она им только сознана; она предсуществовала, как скрытый ра¬зум, в непосредственном бытии предмета, как его во вре¬мени и пространстве обличенное право существования, как на деле, фактически исполненный закон, свидетель-ствующий о своем неразрывном единстве с бытием. Мыш¬ление освобождает существующую во времени и простран¬стве мысль в более соответствующую ей среду сознания;

181

оно, так сказать, будит ее от усыпления, в которое она еще погружена, облеченная плотью, существуя одним бы¬тием; мысль предмета освобождается не в нем: она осво¬бождается бестелесною, обобщенною, победившею част¬ность своего явления в сфере сознания, разума, всеобщего. Предметное существование мысли, воскреснувшей в обла¬сти разума и самопознания, продолжается по-прежнему во времени и пространстве; мысль получила двоякую жизнь: одна — ее прежнее существование частное, поло¬жительное, определенное бытием; другая — всеобщая, определенная сознанием и отрицанием себя как частного. Сначала предмет совершенно вне мышления; личная ум¬ственная деятельность человека приступает к нему, вы¬пытывая, в чем его истина, в чем его разум; по мере того, как мысль отрешает его (и себя) от всего частного, случайного, углубляется в его разум — она находит, что вто и ее разум;» отыскивая истину его, она находит себя этой истиной; чем более мысль развивается, тем незави¬симее, самобытнее становится она и от лица мыслителя, и от предмета; она связует их, снимает их различие выс¬шим единством, опирается на них и, свободная, самобыт¬ная, самозаконная, царит над ними, сочетавая в себе два односторонние момента свои в гармоническое целое. Весь процесс развития мысли предмета мышлением рода чело¬веческого, от грубого и непримиренного противоречия, в котором встречаются лицо и предмет, до снятия проти¬воречия сознанием высшего единства, в котором они яв¬ляются необходимыми друг для друга сторонами, — весь этот ряд форм, освобождающих истину, заключенную в двух исключительных крайностях (лица и предмета), от взаимного ограничения раскрытием и сознанием един¬ства их в разуме, в идее — составляет организм науки. …» Природа не только внешность для нас — она сама по себе только внешность; ее мысль сознательная, пришед¬шая в себя — не в ней, ? в другом (т. е. в человеке); напротив, родовое значение человека — быть истиною себя и другого (т. е. природы); сознание есть самопозна¬ние; оно начинается с познания се,бя как другого и до¬стигает сознания себя как себя, — сознание вовсе не по¬стороннее для природы, а высшая степень ее развития, переход от положительного, нераздельного существования во времени и пространстве, через отрицательное, растор-женное определение человека в противоположность при-

182

роде, к раскрытию их истинного единства. Откуда и как могло бы явиться сознание внешнее природе и, следова¬тельно, чуждое предмету? Человек — не вне природы и только относительно противоположен ей, а не в самом деле; если бы природа действительно противоречила ра¬зуму, все материальное было бы нелепо, нецелеобразно. Мы привыкли человеческий мир отделять каменной сте¬ной от мира природы — это несправедливо; в действитель¬ности вообще нет никаких строго проведенных межей и граней, к великой горести всех систематиков; но в этом случае, сверх того, опускают из вида, что человек имеет свое мировое призвание в той же самой природе, докан-чивает ее возведением в мысль; они противоположны, так, как полосы магнита, или, лучше, как цветок проти¬воположен стеблю, как юноша ребенку. Все то, что не развито, чего недостает природе, то есть, то развивается в человеке; на чем же может основаться действительная противоположность их? Это был бы бой неравный и не¬возможный. Природа не имеет силы над мыслию, а мысль есть сила человека; природа — как греческая статуя: вся внутренняя мощь ее, вся мысль ее — ее наружность; все, что она могла собою выразить, выразила, предоставляя человеку обнаружить то, чего она не могла; она отно¬сится к нему как необходимое предшествующее, как пред¬положение (Voraussetzung); человек относится к ней как необходимое последующее, как заключение (Schluss). Жизнь природы — беспрерывное развитие, развитие от-влеченного простого, не полного, стихийного в конкрет¬ное полное, сложное, развитие зародыша расчленением всего заключающегося в его понятии, и всегдашнее домо¬гательство вести это развитие до возможно полного соот¬ветствия формы содержанию — это диалектика физиче¬ского мира. Все стремления и усилия природы заверша¬ются человеком; к нему они стремятся, в него впадают они, как в океан. Что может быть смелее предположения, что последний вывод, венчающий все развитие природы, — человеческое сознание — в разногласии с нею? Все в ми¬ре стройно, согласно, целесообразно — одна мысль наша сама по себе, какая-то блуждающая комета, ни к чему не отнесенная, болезнь мозга! …

Если вы на одно мгновенье остановили природу как нечто мертвое, — вы не токмо не дойдете до возможности мышления, но не дойдете до возможности наливчатых

183

животных, до возможности поростов и мхов; смотрите на нее как она есть, а она есть в движении; дайте ей про¬стор, смотрите на ее биографию, на историю ее разви¬тия — тогда только раскроется она в связи. История мыш¬ления— продолжение истории природы: ни человечества, ни природы нельзя понять мимо исторического развития. Различие этих историй состоит в том, что природа ни¬чего не помнит, что для нее былого нет, а человек носит в себе все былое свое; оттого человек представляет не только себя как частного, но и как родового. История связует природу с логикой: без нее они распадаются; ра¬зум природы только в ее существовании — существование логики только в разуме; ни природа, ни логика не стра¬дают, не раздираются сомнениями; их не волнует ника¬кое противоречие; одна не дошла до них, другая сняла их в себе, — в этом их противоположная неполнота. Исто-рия — эпопея восхождения от одной к другой, полная страсти, драмы; в ней непосредственное делается созна¬тельным и вечная мысль низвергается в временное бытие; носители ее — не всеобщие категории, не отвлеченные нормы, как в логике, и не безответные рабы, как естест¬венные произведения, а личности, воплотившие в себя эти вечные нормы и борющиеся против судьбы, спокойно царящей над природой. Историческое мышление — родо¬вая деятельность человека, живая и истинная наука, то всемирное мышление, которое само перешло всю морфо¬логию природы и мало-помалу поднялось к сознанию своей самозаконности: во всякую эпоху осаждается пра¬вильными кристаллами знание ее, мысль ее в виде отвле¬ченной теории, независимой и безусловной: это формаль¬ная наука (III, стр. 124—129).

Мало того, что человек идет далее животных, понимая самобытную замкнутость своего я; я есть подтверждение, сознание своего тождества с собою, снятие души и тела, как противоположных, единством личности — на этом ос¬тановиться нельзя: надобно понять высшее единство рода с собою. Это единство начинается поглощением лица как частности, и испуганный человек стремится, напутству¬емый ложным чувством самоохранения, удержать себя и истиною ставит свое лицо; подтверждая только свое тож¬дество с собою, человек непременно распадается со всей Вселенной, со всем тем, что он чувствует не принадлежа¬щим своему я. Это — неминуемое, мучительное послед-

184

ствие логического эгоизма. И 6 него, собственно, начи¬нается логическое движение, стремящееся выйти из скорб¬ного распадения; оно возвращает человека из этой анти¬номии к гармонии — но уже не тем, каким он вышел. Человек начинает с непосредственного признания един¬ства бытия с воззрением и оканчивает ведением единства бытия с мышлением. Распадение человека с природой, как вбиваемый клин, разрывает мало-помалу все на про¬тивоположные части, даже самую душу человека — это divide et impera2 логика — путь к истинному и вечному сочетанию раздвоенного.

Мы видели, что человек все, встреченное им, все, дан¬ное чувственной достоверностью, опытом, отвлек от пере¬ходимости, от ускользающей* односторонности своим сло¬вом. Человек называет только всеобщее — частность-еди¬ничную, случайную, эту он не может назвать: для нее он должен употребить низшее средство — указать паль¬цем. Предмет знания с самого начала, таким образом, отрешен от непосредственного бытия и сохраняет свою внесущность относительно мышления уже как обобщен¬ный. Этот обобщенный предмет составляет непосредствен¬ность второго порядка; человек понимает чуждость его и стремится распустить возродившийся предмет, втеснен¬ный ему опытом; он хочет узнать его, совлечь с него вторую непосредственность и равно не сомневается ни в его чуждости, ни в своей возможности понять его, как он есть. Когда явилась потребность узнать предмет, то очевидно, что разумение уже считало его чуждым себе: это — предположение незнания. На чем же основывается достоверность знания, возможность его, когда предмет со¬вершенно нам чужд? Это два предположения несовмест¬ные, по крайней мере, не обусловливающие друг друга. Вы можете назвать даже иллогизмом эту врожденную веру в возможность истинного ведения, идущего рядом с верою в чуждость природы; но не забудьте, что в этом иллогизме лежал протест против отчуждения природы, свидетельство, что оно не в самом деле так, залог буду¬щего примирения. История