— соответствию, при котором человек чув¬ствует себя свободным,
Если индивидуум однажды вступил, подобно ноте, в социаль-ный концерт, то у него не спрашивают о происхождении его со-знания, а принимают его сознательную индивидуальность как ин-дивидуальность свободную; и он первый поступает подобным же образом.
193

Каждый звук производится колебаниями воздуха и рефлек-сами слуха, но он приобретает для нас иную ценность (или су-ществование, если хочешь) в единстве музыкальной фразы. Струна обрывается, звук исчезает, — но пока не оборвалась, звук не при¬надлежит исключительно миру вибраций, но также и миру гармо¬нии, в недрах которого он является эстетической реальностью, входя в состав симфонии, предоставляющей ему возможность виб¬рировать, доминирующей над ним, поглощающей его и продолжаю¬щейся дальше.
Социальная личность — это обладающий сознанием звук, ко¬торый раздается не только для других, но и для себя самого. Про¬дукт физиологической необходимости и необходимости историче¬ской, личность старается утвердиться в течение своей жизни ме¬жду двумя небытиями: небытием до рождения и небытием после смерти. Полностью развиваясь по законам самой роковой необхо¬димости, она постоянно ведет себя так, словно она свободна; это необходимое условие для ее деятельности, это психологический факт, это факт социальный.
Надобно хорошо отдавать себе отчет в столь общих явлениях; они требуют большего, чем отрицание, чем непризнание; они тре¬буют строгого исследования и объяснения.
Не было религии, не было периода в развитии философии, которые не пытались бы разрешить эту антиномию и не прихо-дили бы к выводу, что она неразрешима.
Человек во все времена ищет своей автономии, своей свободы и, увлекаемый необходимостью, хочет делать лишь то, что ему хо¬чется; он не хочет быть ни пассивным могильщиком прошлого, ни бессознательным акушером будущего, и он рассматривает исто¬рию как свое свободное и необходимое дело. Он верит в свою сво¬боду, как верит во внешний мир — такой, каким он его видит, потому что он доверяет своим глазам и потому что без этой веры он не мог бы сделать и шагу. Нравственная свобода, следователь¬но, является реальностью психологической или, если угодно, ан-тропологической.
«А объективная истина?» — скажешь ты.
Ты знаешь, что вещь в себе, «an sich» немцев — это magnum ignotum, как абсолют и конечные причины; в чем же состоит объ¬ективность времени, реальность пространства? Я не знаю этого, но знаю, что эти координаты мне необходимы и что без них я погру¬жаюсь во мрак безграничного и бессвязного хаоса.
Человек обожествил свободу воли, как обожествил душу; в дет¬стве своего духа он обожествлял все отвлеченное. Физиология сбрасывает идола с его пьедестала и полностью отрицает свободу. Но следует еще проанализировать понятие о свободе, как феноме¬нологическую необходимость человеческого ума, как психологиче¬скую реальность.
Если бы я не боялся старого философского языка, я повторял бы, что история является не чем иным, как развитием свободы в необходимости.
Человеку необходимо сознавать себя свободным.
Как же выйти из этого круга?
Дело не в том, чтоб из него выйти, дело в том, чтоб его понять (XX, кн. 1, стр. 439—443).
194

Личность создается средой и событиями, но и события осу¬ществляются личностями и носят на себе их печать — тут взаимо¬действие. Быть страдательным орудием каких-то независимых от нас сил — как дева, бог весть с чего зачавшая, нам не по• росту. Чтоб стать слепым орудием судеб, бичом, палачом божиим — надобно наивную веру, простоту неведения, дикий фанатизм и своего рода непочатое младенчество мысли. …
Для нас существует один голос и одна власть — власть разума и пониманья.
Отвергая их, мы становимся расстригами науки и ренега-тами цивилизации.
Самые массы, на которых лежит вся тяжесть быта, с своей македонской фалангой работников, ищут слова и пониманья — и с недоверием смотрят на людей, проповедующих аристократию науки и призывающих к оружию. …
Народ — консерватор по инстинкту, и потому, что он не знает ничего другого, у него нет идеалов вне существующих условий; его идеал — буржуазное довольство так, как идеал Атта Тролля у Гейне был абсолютный белый медведь. Он держится за удру¬чающий его быт, за тесные рамы, в которые он вколочен, — он верит в их прочность и обеспеченье. Не понимая, что эту проч¬ность он-то им и дает. Чем народ дальше от движения истории, тем он упорнее держится за усвоенное, за знакомое. Он даже но¬вое понимает только в старых одеждах. Пророки, провозглашавшие социальный переворот анабаптизма, облачились в архиерейские ризы. Пугачев для низложения немецкого дела Петра сам назвался Петром, да еще самым немецким, и окружил себя андреевскими кавалерами из казаков и разными псевдо-Воронцовыми и Черны¬шевыми.
Государственные формы, церковь и суд выполняют овраг ме¬жду непониманием масс и односторонней цивилизацией вершин. Их сила и размер — в прямом отношении с неразвитием их. Взять неразвитие силой невозможно. Ни республика Робеспьера, ни рес¬публика Анахарсиса Клоца, оставленные на себя, не удержались, а вандейство надобно было годы вырубать из жизни. Террор так же мало уничтожает предрассудки, как завоевания — народности. Страх вообще вгоняет внутрь, бьет формы, приостанавливает их отправление и не касается содержания. Иудеев гнали века — одни гибли, другие прятались… и после грозы являлись и богаче, и сильнее, и тверже в своей вере.
Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы.
В сущности, все формы исторические — volens-nolens4 — ве¬дут от одного освобождения к другому. Гегель в самом рабстве находит (и очень верно) шаг к свободе. То же — явным обра¬зом — должно сказать о государстве: и оно, как рабство, идет к самоуничтожению… и его нельзя сбросить с себя, как грязное рубище, до известного возраста.
Государство — форма, через которую проходит всякое челове¬ческое сожитие, принимающее значительные размеры. Оно посто¬янно изменяется с обстоятельствами и прилаживается к потреб-
195

ностям. Государство везде начинается с полного порабощения лица — и везде стремится, перейдя известное развитие, к полному освобождению его. Сословность — огромный шаг вперед как рас¬членение и выход из животного однообразия, как раздел труда. Уничтожение сословности — шаг еще больший. Каждый восходя¬щий или воплощающийся принцип в исторической жизни пред¬ставляет высшую правду своего времени, — и тогда он поглощает лучших людей; за него льется кровь и ведутся войны, — потом он делается ложью и, наконец, воспоминанием… Государство не имеет собственного определенного содержания — оно служит оди¬наково реакции и революции — тому, с чьей стороны сила (XX, кн. II, стр. 588—590).
ОГАРЁВ
Николай Платонович Огарёв (1813—1877) — видный русский социолог, философ-материалист и публицист, яркий представи¬тель революционно-демократической идеологии и освободительного

движения. Друг и соратник А. И. Герцена и других рево-люционных деятелей России. Родился в дворянской семье, слушал лекции в Московском университете. За связь с ссыльными членами кружка Сунгурова за Огарёвым был учрежден полицейский над¬зор, в 1834 г. он был посажен в тюрьму за революционную деятельность, а затем отправ-лен в ссылку. В 1846 г. он отпустил на волю своих кре-постных. Живя в деревне, Огарёв продолжал революци-онную деятельность, за что в 1850 г. был вновь арестован, но затем отпущен под уси¬ленный надзор. В 1856 г. Ога¬рёв стал политическим эмиг¬рантом, а в 1857 г. вместе с Герценом начал издание «Ко¬локола».
Огарёв был философом-ма-териалистом и диалектиком, ярким критиком идеализма в
его различных формах. В социологии он высказал ряд материали-стических догадок (о роли экономического фактора, о роли масс и личности, о закономерностях общественного развития), хотя в ко-нечном счете оставался идеалистом. Он был сторонником крестьян-ского общинноого социализма и, как и Герцен, предтечей русского народничества. Огарёв развивал принципы реалистической эстетики Белинского.
1?6

Фрагменты us сочинений Н. П. Огарёва подобраны автором данного вступительного текста В. В. Вогатовым по изданию: В. П. Огарёв. Избранные социально-политические и философ•• ские произведения в 2-х томах. М., 1952—1956.
ФИЛОСОФИЯ
И тут опять я не обойдусь без маленького отступле-ния… Мне надо остановить ваше внимание на этом поня¬тии «вывод», или «результат», ради его противоположно¬сти с понятиями «пророчества» и «отвлеченного постро¬ения».
Вывод — это заключение, следующее за рядом исследо¬ваний, наблюдений, определенных данных; если дело яв¬ляется как вопрос, как задача, то вывод есть уяснение на основании уже найденных, уясненных фактов, разрешение неизвестного по его отношению к ряду известных. Проро¬чество, напротив того, только фантастическое предположе¬ние, что вот то-то непременно совершится таким-то обра¬зом — и тут берется или отношение к несуществующему факту, или несуществующее отношение к какому-нибудь факту, или просто не берется никакого основания и во¬обще предположение дается на веру. Также и отвлеченное построение есть принятие какой-нибудь мысли на веру и потом из этой мысли ведется ряд заключений, которые из нее, может быть, и следуют, но самая мысль и эти заклю¬чения вовсе не обращают внимания на действительность вещей и их значение и могут с ними совершенно не совпа¬дать. К пророчеству и отвлеченному построению человек чрезвычайно склонен; они ему кажутся ясны, хотя бы и не были ясны; на них основаны успехи вообще всех рели¬гий и метафизик и все трудности, становящиеся на пути положительного знания, которое есть только «вывод» из известных определенных данных, и на пути положитель¬ного дела, которое есть практический «вывод» из сущест¬вующих обстоятельств, постановка в жизнь — искомого, выведенного положительным знанием. Уже из этих вскользь сказанных определений вы видите, как глубоко расходятся направления положительного «вывода» и «ми¬стического или метафизического построения».
Вы, вероятно, знаете книгу Конта (Traite de philoso-phic positive) ‘ и, следовательно, знаете его деление исто¬рии на эпохи религиозные, эпохи метафизические и эпохи реального (положительного) изучения. Как ни трудно про-
197

вести в истории резкие разграничения, вставить в рамки классификации жизнь, которая слагается из многоразлич¬ных элементов и переливается из одного склада в другой непрерывным током, как ни трудна такая задача, как ни опасно ей самой попасть в круг метафизического построе¬ния, — тем не менее это деление Конта выведено из со¬вершенно верного наблюдения. Его можно подметить не только в истории, но в каждой человеческой жизни, хотя бы самые переходы из одного склада в другой и остава-лись неуловимы. Потребность достоверности в понимании и жизни заставляет детство, при неразвитости средств и сведений, прибегать к фантастическим образам и верить в их существование, в случайностях искать предзнамено¬ваний, пророчествовать; заставляет юность, также при не-развитости средств и сведений, из отвлеченной мысли, хотя бы ничем не доказанной, развивать и принимать за действительность целый отвлеченный (метафизический) мир, нимало не заботясь, насколько по дороге встречается вещей, его опровергающих. Наконец, только зрелый воз¬раст ищет достоверности в наблюдении и опыте, т. е. в по¬ложительном изучении действительных данных, и на нем основывает свои «выводы». Я не спорю, что пути обычно являются смешанными: подчас ребенок прибегает к