только с той раз¬ницей от реального мира, что реальный мир представляет естественную непрерывность, которой до нашего измере¬ния дела нет; а мы нашего количественного измерения (нашего числового мира) не можем понять иначе как при известных условиях, и потому наше измерение естест¬венной непрерывности (наше понимание реального мира) может быть только приблизительное. Но прерываю эту вставочную главу, которой развитие может прийти только впоследствии, и возвращаюсь к моему предмету (II, стр. 151-156).
СОЦИОЛОГИЯ
Наука общественного устройства (социология) все больше и больше сознает необходимость принять за свое существенное средоточение экономические (хозяйствен-ные) отношения общества. Их действительное изучение равно приводит и к оценке исторического развития, и к раскрытию ложных сочетаний современного общественно¬го устройства, и к построению новых общественных соче¬таний с преобразованием или исключением прежних.
Что касается до истории, изучение общественного эко¬номического устройства может не только ставить перед собой частную задачу — вроде исследования различных
203
экономических приемов какой-нибудь отдельной эпохи, но оно должно критически разъяснить влияние неэконо¬мических исторических явлений на экономические отно¬шения в жизни народов. Оно должно указать, каким обра¬зом условия, посторонние экономическому вопросу, напр, условия административные и юридические, вытекавшие из родовых начал, племенных столкновений (завоеваний), религиозных верований и т. д., охватывали экономиче-скую общественную жизнь, мешали ее правильному раз¬витию, искажали смысл общественных отношений.
Оно должно указать в современной общественности присутствие тех исторических данных, которые вносят в нее последствия своих уклонений от правильного эконо¬мического уравновешивания человеческих существований.
Но обращается ли изучение экономического общест¬венного устройства к разъяснению современного положе¬ния общества или предшествовавшего ему развития, или к выводу новых необходимых изменений в общественных отношениях: во всяком случае надо иметь точку отправле¬ния, следуя от которой можно было бы приближаться к разрешению вопросов.
Такою точкой отправления может служить только: 1) явление не предположительное, но вполне действи-тельное, составляющее условие,, без которого никакая об¬щественная действительность немыслима, иначе все дело науки перешло бы в туманную шаткость воображаемых отношений и построений; 2) это явление не должно быть отвлеченностью, но постоянно присущим фактом, нераз¬дельным спутником (функцией) общественной жизни; 3) будучи разлагаемо на свои составные данные или под¬вергаемо следующим из него выводам возможных обще-ственных сочетаний, оно должно представлять возможные ряды правильного (разумного) развития, уклонение (аберрация) от которых оказывалось бы ошибками, про¬изводившими и производящими страдания в обществен¬ной действительности; 4) это явление должно, естествен¬но, состоять в необходимом, постоянном отношении со всеми остальными явлениями экономического и неэконо¬мического свойства в человеческой общественности. …
Вышеприведенные требования заставляют спервона¬чала отказаться от некоторых любимых приемов в деле исследований, напр, выводить разрешение задачи с пер¬вобытных времен рода человеческого. Без coMHeHHHj иско-
204
мое общественное явление как явление нераздельное со всякой общественной жизнью, должно было существовать во время Адама и должно существовать в наши времена; но тем легче его усмотреть в положительно известной нам среде, чем в сказочных преданиях о первой семье, жизнь которой, как и все прошедшее, объясняется только под влиянием наших соображений — как и что могло случить¬ся, — приноравливая эти соображения к нашему понима¬нию человеческой жизни.
Также нельзя от физиологии индивида добиваться искомого явления, потому что оно прямо явление общест¬венное; а до сих пор физиология отдельного человека точ¬но так же не нашла в жизненных отправлениях организ¬ма условий, необходимо производящих общественность, как не нашла в изучении организма муравья необходи¬мости стадной жизни. Стадная жизнь животных и челове¬ческая общественность остаются простым наблюдением неотразимого факта, органически ничем не объясненного.
Путем анализа, разложением общественных явлений на их составные данные, едва ли не возможнее натолк-нуться на отыскание их связи с жизненными условиями отдельного организма, чем, наоборот, возведением физио¬логических данных на указание необходимости общест¬венного склада. По крайней мере теперь физиология не имеет способов перешагнуть черту, с обеих сторон мешаю¬щую разрешению вопросов; а наука общественного устройства едва пыталась воспользоваться своими путями анализа, чтобы подойти к уяснению своей естественной связи с физиологией. Она или вращалась в заколдованном круге записывания современных отношений экономиче¬ских, юридических, политических, возводя их на степень законности и истины (политическая экономия и пр.), или надрывалась в заколдованном круге создавания для буду¬щего общественных отношений воображаемых, которые (исключая критики, уяснявшей недостатки собственно современного положения) оставались в книге и не пере¬ходили в жизнь (отвлеченные социальные теории). Встре¬ча физиологии и социологии, где бы разрешались их смеж¬ные задачи, представляется весьма далекою; ни с той, ни с другой стороны содержание не исчерпывается до его пределов, и науки оставляют между собою непреодолимые промежутки или остаются при неуловимости переходов одна в другую. Вообще, мы находим больше запросов» чем
205
разрешении; но во всяком случае та сторона, которая мо¬жет обратиться к смежному содержанию с большим чис¬лом запросов, та скорее и вызовет к разработке и разре¬шению смежных задач.
Наука общественного устройства представляется нау¬кою самою сложною, как наука самая позднейшая, завер¬шающая и в цепи наук, и в цепи веков, точно так же, как и человеческая общественность — позднейшее и завер¬шающее произведение известной нам природы. Поэтому наука общественного устройства не вносит в другие нау¬ки своих условий; между тем как другие науки вносят в нее свои условия, точно так же, как весь предшест¬вующий строй в природе вносит свои условия в сущест¬вование человеческой общественности, которая для нас и становится завершающим наслоением жизни. Разра¬ботка других наук, конечно, не менее трудна, чем разра¬ботка науки общественного устройства, каждая имеет свои трудные подробности, свой нескончаемый ход от вы¬работанного к вновь возникающим неизвестным; поэтому главное средство науки для достижения действительного понимания своей задачи состоит не в каком-либо замкну¬том собрании правил (годном разве для религиозного уче-ния), а в возможно полной и определенной постановке задачи и способах развития от выработанных данных к разрешению ^скомого. Мы думаем, что наука обществен¬ного устройства, ставя исследователя в самую близкую, в самую доступную для него среду, ставит для него более доступным и наглядным дело самого исследования и на¬водит его на наиболее определенные запросы в области других наук — запросы, к которым его наука необходимо примыкает.
Мы уже сказали, что наука общественного устройства все больше и больше приходит к необходимости принять за свое средоточие экономические отношения общества. Таким образом, основная задача переходит из неопреде¬ленности слишком широкой постановки в пределы, яснее очерченные. Мы сводим постановку основной задачи на экономические отношения общества. Припомнив прежде высказанные нами требования от того, что можно при¬нять за точку отправления при изучении самого экономи¬ческого мира, мы их дополним новым требованием, чтобы эта точка отправления заключалась в явлении, еще более определенном, более очерченном в своем содержании, чем
206
то, что мы можем разуметь вообще под выражением «эко¬номические отношения общества». Без сомнения, такое ограничение, ставя нас на почву более положительного вопроса, также не удаляет и от прежних требований, чтобы искомое явление давало нам способы идти обратно к отыскиванию сочетаний, из которых оно слагается, и идти далее к сочетаниям, вновь возникающим. …
Один из главных вопросов экономических сочетаний общественности, который во всем историческом ходе чело¬вечества нарушал всякую возможность уравновешания личных прав и возможностей труда (две задачи, которые сводятся на одно и то же), — это был вопрос о постановке единицы меновой ценности. На этой невозможности уравновешания возможностей труда меньшинство всегда захватывало и искажало не только жизнь ограбленного большинства, но даже самую науку, которая перевертыва¬лась в ложь. Я не говорю о большинстве общего народо-населения земного шара, но о самой простой общине, где при всех статистических изысканиях определение народ¬ных сил не могло быть выведено. И по причине: сверху, т. е. у меньшинства, есть захват. Где же возможность определить единицу меновой ценности? Она определяется произволом этого меньшинства — не в пользу равновесия производительных сил, а в пользу захвата (II, стр. 195— 199).
Без сомнения, твой эпиграф из Бентама совершенно верен: «Одни мотивы, как бы они ни были достаточны, не могут быть действительны без достаточных средств». Следственно, весь вопрос в том, каким образом приобре¬таются средства?
Далее ты говоришь, что «экономически социальный вопрос становится теперь иначе, чем он был двадцать лет тому назад. Он пережил свой религиозный и идеальный возраст так же, как возраст натянутых опытов и экспери-ментаций в малом виде…».
Эти два положения совершенно нераздельны. Именно, когда идеальный возраст прошел, именно тут-то и требу¬ется приобретение средств к практическому созданию экономически-общинного (социального) положения, кото¬рое не то чтобы было следствием одних мотивов, одной предначертанной теории, а, напротив того, само ставило бы мотивы, которых произведением, которых результатом была бы новая общественность.
207
«Следует ли толчками возмущать творческую тишину внутренней работы, инкубации, беспрерывной, неулови¬мой?..» Я не вижу в историческом ходе рода людского этой беспрерывной неуловимой инкубации. История шла гораздо больше борьбой и прыжками, чем творческой ти¬шиной внутренней работы. Контовское деление на эпоху теологическую, эпоху метафизическую и эпоху позитив¬ную (положительного знания или понимания) может нам очень нравиться, но, если ты на историю взглянешь сов¬сем позитивно, где ты найдешь по части сознания «от на¬чала века» что-нибудь, кроме перемешанных теологии и метафизик рядом с общественностями, едва с ними свя¬занными, то пережившими старую мысль, то недожив¬шими до новой. Позитивное знание только теперь начина¬ется и должно вести к своей особой, так сказать, небы¬валой методе, которая и теперь еще неясно установилась.
Где ты найдешь хотя (бы) в древнем мире что-нибудь, кроме перемешанных теологии и метафизик? Гомеровские боги, существующие рядом с развитием аристотелевской метафизики! Римское право ты, конечно, не примешь за положительную философию. Оно представляет самую сложную и сухую метафизику.
Возьми эпоху пообширнее, т. е. древний мир и христи¬анский мир. Что же вносит после аристотелевской мета¬физики и метафизики римского права христианство? Но¬вую теологию — и только. До чего же это доработалось че¬ловечество в несметном количестве веков? Maximum до немецкой метафизики и, наконец, до метафизики Конта, которая только приводит к тому, что основы положитель¬ной науки находятся в опыте и изучении природы. Это один из ее действительных результатов. Но самые основы этой положительной науки едва-едва постановлены, едва начинают быть возможными, потому что опытному изу¬чению еще далеко до ясности. Решительно, положитель¬ная постановка вопросов едва начинается, а в прошедшей истории есть везде только ее зародыши, специальные по¬пытки, за которые общество казнило специальных тру¬жеников (и то я говорю только о математиках и естество-логах, т. е. о людях, которые невольно гнули к атеизму в противность богословию; сюда я причисляю и астроно¬мов, начиная с Коперника, а вовсе не говорю о полити¬ках, которые всегда танцевали между некоторыми убеж¬дениями и невольно добирались до идеалов Макиавелли
208
и Талейрана, из которых ничего нельзя вывести; это люди, отделяющие понятие от дела, мысль от поступка, общественную цель от современного положения до такой параллельности, что, оставайся сила в их
