руках, положе¬ние данного времени никогда бы не могло измениться и приблизиться к новой цели).
Но общественность не могла не иметь целей, и положе¬ние данного времени не могло не изменяться. Каким же образом вырывалась сила из рук этих людей, которые не хуже других понимали общественные цели, но удер¬живали положение данного времени? Вырывалась ли она достигнувшим до возможного предела развитием сознания (или проще сказать: знания или понимания) или проти-вуставящейся иной силой, которая если брала верх, то ставила новые общественные отношения и складывалась в новую общественность? Будь то Петр I или Конвент, а все же не тишина внутренней творческой работы.
Я не вижу в истории ни одного примера такого разви¬тия понимания, которому властвующее меньшинство усту¬пало бы добровольно. Подвинулись ли мы в 1869 году настолько, чтобы развитие народного понимания, могло идти как координата с народным терпением? Или прежде должно лопнуть народное терпение (не дошедши еще до совершенного понимания нового общественного склада), но приобретая силу в борьбе, чтобы поставить обстоятель¬ства народного склада в новые отношения и уже de facto создать из них новое общественное устройство?
Избежна эта метода исторического развития, которую ты можешь проследить от начала века, или еще неизбеж¬на? That is the question2.
В конечных целях мы расходиться не можем, как ты сам это сказал. А конечная цель развития человеческой общественности — это, именно, прийти к тому положению, к тем отношениям, где движение развития могло бы совершаться так, чтобы сознание и вследствие оного изме¬нение в отношениях могли бы идти как координаты. До¬шли ли мы в 1869 году до такого развития? Нет! Следст¬венно, мой «That is the question» остается в полной силе.
Я думаю, что ответ, который я теперь предложу, не будет иллогичен: какие бы ни были вспышки, каждая вспышка станет новым запросом на пересоздание обще¬ственности, который без этой вспышки, хотя бы вспышка и рухнула, не проснулся бы? Может, надо для достижения
209

результата число вспышек, которого мы определить не в состоянии; но помешать мы им не можем, так как не можем помешать необходимости, опытом нами изучен¬ной в историческом ходе судеб. Что же нам остается делать? Помогать им по мере сил.
Это ‘ мы обычно и делали. В юности лет именно по-тому, что die zerstorende Lust ist eine schaffende Lust3; в старости лет, потому что мы исторических пружин стереть не в состоянии; мы не в состоянии своротить ход истори¬ческого развития исключительно на научное развитие, которое одно и может выражать ту тишину творческой работы, о которой ты говорил. Если человечество когда-нибудь может достигнуть этого предела своего развития, где знание и общественность получат движение коорди¬нат, то его спокойная творческая работа только начнется с оной минуты, но теперь оно его еще не достигло. Сила знания и сила выжидания остаются раздельны. Наука не составляет такой повсеместности, чтобы движение общест¬венности могло совершаться исключительно на ее осно¬вании; наука не достигла той полноты содержания и оп¬ределенности, чтобы каждый человек невольно в нее уверовал. Между тем сила выжидания исчезает в общест¬венном страдании, и общественное движение становится необходимостью. Что же делать?
Естественный путь: общественные движения, общест¬венные перевороты, на некоторый процент изменяющие общественные отношения, и, даже если переворот не уда¬ется, все же он изменяет отношение настолько, что самую науку общественности ставит на новую почву и дело по¬двигается. Вы меня спросите — куда? — Да, во-первых, все к той же общей цели: достигнуть предела развития, где знание и общественность могли бы стать в отношение ко-ординат и где становится возможна спокойная внутрен¬няя работа человеческого движения. …
К сожалению, все перевороты в роде человеческом бы¬ли и могут быть только местные; общий переворот в роде человеческом немыслим. Общий переворот может только обозначить сумму местных переворотов. В этом факте своя огромная доля неудач. Но вместе с тем в этом факте за¬ключается условие, вследствие которого местный удачный переворот может в данное время выработать только свою местную новую общественность. Поэтому социализм теоре¬тичный, социализм всеобъединяющий, будь он Фурье или
210

Гракха Бабефа, — не приложим. Реальная почва только и может быть выдвинута посредством реального движения, покамест общая цель, о которой я говорил, не достигнута. Реальное движение может быть только местное, и в слу¬чае удачи социализм, созданный на новых реальных отно¬шениях, на новой реальной почве, может быть только сво¬еобразный, а нисколько не единый. Дело науки будет принять сумму и сопостановку различных общин, постро-ившихся на различных реальных почвах, под свое ведение.
Мне кажется, что из этого достаточно ясно следует, что никакая предвзятая социология не построит никаких ме¬стных общин и никакой социальной общественности.
Я заключу на этот раз тем, что я нисколько не думаю, чтобы какая-нибудь предвзятая социология могла постро¬ить общины, будь то в России, где их корень в крестьян¬стве; будь то на Западе, где их корень в городских ко¬операциях. Реформа постепенная остается неудачною или потому, что она выходит из предвзятых социологии, или потому, что она неискренна и ведет не к цели народных желаний, а к целям правительственного меньшинства. Это оказалось при всех русских реформах (о чем я писал на¬чиная с разбора манифеста об осв’обождении крестьян), да и в других странах оказывалось подобное. Таким обра¬зом, неудача постепенных реформ вызывает революцию как неизбежность. Революция, смотря по обстоятельствам, действует путем сделки или путем террора. Возможны ли в современных движениях пути сделки или нет — это уже доказывают гревы; но во всяком случае террор, является не побуждением мести, а невольным делом перестройки.
Тут я также не могу не прибавить, что во всяком слу¬чае в русском деле и в западном революция не то что уни¬чтожит всякое право собственности (даже на штаны) и не то что уничтожит всякое право на наследство (хотя бы штанов), а постановит по-своему отношение личности к коллективности, из которой постановки определятся ко¬личественно и качественно иначе права передачи вещей одним лицом другому. Предначертать этого при современ¬ном постоянно задерживающем строе — невозможно. По¬этому постепенная реформа является de facto постоянным вызовом на революцию (II, стр. 214—219).
Очень просто, народу нужна земля да воля. Без земли народу жить нельзя, да без земли нельзя его и оставить, потому что она его собственная, кровная. Земля никому
211

другому не принадлежит, как народу. Кто занял землю, которую зовут Россией? Кто ее возделал, кто ее спокон веков отвоевывал да отстаивал против всяких врагов? Народ, никто другой, как народ. Сколько погибло народа на войнах, того и не перечтешь! В одни последние пять¬десят лет куда более миллиона крестьян погибло, лишь бы отстоять народную землю. Приходил в 1812 году Наполе¬он, его выгнали, да ведь не даром: слишком восемь сот тысяч своего народа уложили. Приходили вот теперь в Крым англо-французы; и тут слишком пятьдесят тысяч людей было убито или умерло от ран. А кроме этих двух больших войн, сколько в эти же пятьдесят лет уложили народа в других малых войнах? Для чего же все это? Са¬ми цари твердили народу: «для того, чтобы отстоять свою землю». Не отстаивай народ русской земли, не было бы и русского царства, не было бы и царей и помещиков.
И всегда так бывало. Как придет к нам какой-нибудь недруг, так народу и кричат: давай солдат, давай денег, вооружайся, отстаивай родную землю! Народ и отстаивал. А теперь и царь и помещики будто забыли, что народ ты¬сячи лет лил пот и кровь, чтоб выработать и отстоять свою землю, и говорят народу: «покупай, мол, еще эту землю, за деньги». Нет! это уж искариотство. Коли торговать землей, так торговать ею тому, кто ее добыл. И если цари и помещики не хотят заодно, нераздельно с народом вла¬деть землей, так пусть же они покупают землю, а не на¬род, ибо земля не ихняя, а народная и пришла она народу не от царей и помещиков, а от дедов, которые заселили ее во времена, когда о помещиках и царях еще и помину не было.
Народ спокон веков на самом деле владел землей, на самом деле лил за землю пот и кровь, а приказные на бумаге чернилами отписывали эту землю помещикам да в царскую казну. Вместе с землей и самый народ забрали в неволю и хотели уверить, что это и есть закон, есть бо¬жеская правда. Однако никого не уверили. Плетьми народ секли, пулями стреляли, в каторгу ссылали, чтобы народ повиновался приказному закону. Народ замолчал, а все не поверил. И из неправого дела все же не вышло дела правого. Притеснениями только народ и государство ра¬зорили.
Увидели теперь сами, что по-прежнему жить нельзя. Задумали исправить дело. Четыре года писали да перепи-
212

сывали свои бумаги. Наконец, решили дело и объявили народу свободу. Послали повсюду генералов и чиновников читать манифест и служить по церквам молебны. Молись, мол, богу за царя, да за волю, да за свое будущее счастье (I, стр. 527-528).
Россия способна к представительному правлению; это доказывается уже и тем, что самодержавие дольше дер¬жаться не может, а другого выхода нет, как представи¬тельное правление. Другого выхода в России, как и в целом человечестве, не придумаешь. Если страна не управ¬ляется деспотически, то она управляется своими выбор¬ными людьми, как ни называйся при этом устав и форма правления — конституция, хартия, грамота; как ни назы¬вайся собрание выборных людей — дума, собор, парла¬мент, палата, камера; как ни называйся исполнительная (распорядительная) власть — царь, король, герцог, прези¬дент республики, император или старшина. Если самодер¬жавие обессиливает, если оно не может сладить с своим положением, то по мере его обессиления в обществе рас¬тут стремления к управлению выборному, представитель¬ному (I, стр. 618).
Что же я разумею под словом: «сплотимтесь дружно»? Значит — составимте общество.
Но может ли в наше время тайное общество быть по¬лезно, и если может, то какая должна быть его цель и ка¬кое построение?
Это приводит к еще более общему вопросу: что значит полезное в общественном смысле? Я смело отвечу: все, что клонится к свободе личности и к ее равному распределе¬нию в общественном устройстве, — словом, все, что мо¬жет — хотя приблизительно — примирить несгнетаемую независимость лица и его действий с необходимостью рода людского — жить стадом.
Я думаю — это самое общее выражение смысла по-лезного.
Теперь спрашивается: что же делает личность самосто¬ятельно-свободною? — Ясность мысли и соответственность поступка с мыслию. Что делает личность независимою? — Немешание окружающей средою ясно мыслить и соответ¬ственно действовать. Стало, полезное в общественном смысле — это знание действительности и устранение пре¬пятствий, мешающих человеку ясно мыслить и последова-
213

тельно действовать. А потому полезных элементов два: популяризация