если частичка стали, раскален¬ная трением (ударом) о кремень и оторванная от огнива, попадает в трут и, чрезвычайно возвысивши температуру некоторой частички этого трута, дает условие, нужное для
224

начала в этой частичке трута химического процесса, назы¬ваемого горением, то постепенно весь кусок трута, вовле¬каясь в этот химический процесс, начинает жечь, чего не делал, когда в нем не было химического процесса; будучи пододвинут к дереву во время этого процесса, Он также во¬влекает его в свой химический процесс горения, и дерево во время этого процесса также жжет, светит и обнаружи¬вает другие качества, каких не замечалось в нем до нача¬ла процесса. Возьмем какой угодно другой химический процесс, мы увидим то же самое: тело, находящееся в нем, обнаруживает качества, каких не обнаруживало до начала процесса. Возьмем, например, процесс брожения. Пивное сусло стоит спокойно в своем чану; дрожжи также непо¬движны в своей кружке. Положите дрожжи в сусло, начи¬нается химический процесс, называемый брожением: сусло бурлит, пенится, бьется в своем сосуде. Разумеется, когда мы говорим о различии состояния тел во время химиче¬ского процесса и в такое время, когда не находятся они в процессе, мы говорим только о количественной разнице между сильным, быстрым ходом процесса и очень медлен¬ным, слабым ходом его. Собственно говоря, каждое тело
постоянно находится в состоянии химического процесса;
например, бревно, если и не будет зажжено, не сгорит в печи, а будет спокойно, как будто без всяких перемен, лежать в стене дома, все-таки когда-нибудь придет к тому же концу, к какому приводит его горение: оно постепенно истлеет, и от него останется тоже только пепел (пыль гнилушки, которая, наконец, оставит от себя на прежнем месте только минеральные частицы пепла). Но если этот процесс, как, например, при обыкновенном тлении бревна в стене дома, происходит чрезвычайно медленно и слабо, то и качества, свойственные телу, находящемуся в про-цессе, обнаруживаются с микроскопической слабостью, которая в житейском быту совершенно неуловима. Напри¬мер, при медленном истлевании дерева, лежащего в стене дома, также развивается теплота; но то количество ее, которое при горении сосредоточилось бы в течение не¬скольких часов, тут разжижается (если можно так выра¬зиться) на несколько десятков лет, так что не достигает никакого результата, удобоуловимого на практике: суще-ствование этой теплоты ничтожно для практических сужде¬ний. Это то же самое, как винный вкус в целом пруде воды, в который брошена одна капля вина: с научной
225

точки зрения этот пруд содержит в себе смесь воды с ви¬ном, но в практике надобно принимать, что вина в нем как будто вовсе нет (III, стр. 187—192).
Словом сказать, разница между царством неорганиче-ской природы и растительным царством подобна различию между маленькою травкою и огромным деревом: эта раз-ница по количеству, по интенсивности, по многосложно¬сти, а не по основным свойствам явления: былинка состо¬ит из тех же частиц и живет по тем же законам, как дуб; только дуб гораздо многосложнее былинки: на нем десят¬ки тысяч листьев, а на былинке всего два или три. Опять само собою разумеется, что одинаковость тут существует для теоретического знания о предмете, а не для житей¬ского обращения с ним, из былинок нельзя строить домов, а из дубов можно. В житейском быту мы совершенно пра¬вы, когда считаем руду и растения предметами, принад¬лежащими к совершенно разным разрядам вещей; но точ¬но так же мы правы в житейском быту, считая лес вещью совершенно иного разряда, чем трава. Теоретический ана¬лиз приходит к другому результату: он находит, что эти вещи, столь различные по своему житейскому отношению к нам, должны считаться только разными состояниями од¬них и тех же элементов, входящих в разные химические комбинации по одним и тем же законам. Для открытия этого тождества между травою и дубом был достаточен анализ ума, не обогащенного большим запасом наблюде¬ний и тонкими средствами исследования; для открытия одинаковости между неорганическим веществом и расте¬нием нужен был гораздо больший умственный труд при помощи гораздо сильнейших средств исследования. Химия составляет едва ли не лучшую славу нашего века.
Впрочем, громадный запас наблюдений и особенно тон¬кие средства анализа нужны не столько затем, чтобы ге-ниальный ум мог увидеть истину, открытие которой тре¬бует глубоких соображений, — чаще всего бывает, по край-ней мере в общих философских вопросах, что истина за¬метна с первого взгляда человеку пытливого и логичного ума, — обширные исследования и громадные научные средства в этих случаях приносят, собственно, ту пользу, что без них истина, открытая гениальным человеком, оста¬ется его личным соображением, которого он не в силах доказать точным ученым образом, и потому или остается не принята другими людьми, продолжающими страдать от
226

своих ошибочных мнений, или, что едва ли не хуже еще, принимается другими людьми не на разумном основании, а по слепому доверию к словам авторитета. Принципы, разъясненные и доказанные теперь естественными наука¬ми, были найдены и приняты за истину „еще греческими философами, а еще гораздо раньше их — индийскими мыс¬лителями, и, вероятно, были открываемы людьми сильного логического ума во все времена, во всех племенах. Но раз¬вить и доказать истину логическим путем прежние гени¬альные люди не могли. Она известна была повсюду,
но стала наукою только в последние десятилетия. Приро-ду сравнивают с книгою, заключающею в себе всю истину, но написанною языком, которому нужно учиться, чтобы понять книгу. Пользуясь этим уподоблением, мы скажем, что очень легко можно выучиться каждому языку на¬столько, чтобы понимать общий смысл написанных им книг; но очень много и долго нужно учиться ему, чтобы уметь отстранить все сомнения в основательности смысла, какой мы находим в словах книги, уметь объяс¬нить каждое отдельное выражение в ней и написать хо¬рошую грамматику этого языка.
Единство законов природы было понято очень давно гениальными людьми; но только в последние десятилетия наше знание достигло таких размеров, что доказывает научным образом основательность этого истолкования яв¬лений природы.
Говорят: естественные науки еще не достигли такого развития, чтобы удовлетворительно объяснить все важные явления природы. Это совершенная правда; но противники научного направления в философии делают из этой прав¬ды вывод вовсе не логический, когда говорят, что пробелы, остающиеся в научном объяснении натуральных явлений, допускают сохранение каких-нибудь остатков фантастиче¬ского миросозерцания. Дело в том, что характер результа-тов, доставленных анализом объясненных наукою частей и явлений, уже достаточно свидетельствует о характере элементов, сил и законов, действующих в остальных ча¬стях и явлениях, которые еще не вполне объяснены: если бы в этих необъясненных частях и явлениях было что-нибудь иное, кроме того, что найдено в объясненных ча¬стях, тогда и объясненные части имели бы не такой ха¬рактер, какой имеют (III, стр. 195—197).
К чему мы так долго останавливаемся на явлениях и

227

заключениях, каждому известных? Просто оттого, что по непривычке к систематическому мышлению слишком мно¬гие люди слишком наклонны не замечать смысла общих законов, который одинаков со смыслом отдельных фено¬менов, ими понимаемых. Мы хотели как можно сильнее выставить силу одного из таких общих законов: если при нынешнем состоянии научного наведения (индуктивной логики) мы в большей части случаев еще не можем с до-стоверностью определить по исследованной нами части предмета, какой именно характер имеет неисследованная часть его, то уже всегда можем с достоверностью опреде¬лять, какого характера не может иметь она. Наши поло¬жительные заключения, от характера известного к харак¬теру неизвестного при нынешнем состоянии наук нахо-дятся еще на степени догадок, подлежащих спору, доступных ошибкам; но отрицательные заключения уже имеют полную достоверность. Мы не можем сказать, чем именно окажется неизвестное нам; но мы уже знаем, чем оно не оказывается (III, стр. 199.)
Существенный характер нынешних философских воз¬зрений состоит в непоколебимой достоверности, исключа¬ющей всякую шаткость убеждений. Из этого легко заклю¬чить, какая судьба ждет человечество Западной Европы. Свойство каждого нового учения состоит в том, что нужно ему довольно много времени на распространение в массах, на то, чтобы стать господствующим убеждением. Новое и в.идеях, как в жизни, распространяется довольно мед¬ленно; но зато и нет никакого сомнения в том, что оно распространяется, постепенно проникая все глубже и глубже в разные слои населения, начиная, конечно, с бо¬лее развитых. Нет никакого сомнения, что и простолюди¬ны Западной Европы ознакомятся с философскими воззре¬ниями, соответствующими их потребностям и, по нашему мнению, соответствующими истине. Тогда найдутся у них представители не совсем такие, как Прудон: найдутся пи¬сатели, мысль которых не будет, как мысль Прудона, спу¬тываться преданиями или задерживаться устарелыми фор¬мами науки в анализе общественного положения и полез¬ных для общества реформ. Когда придет такая пора, когда представители элементов, стремящихся теперь к пересо¬зданию западноевропейской жизни, будут являться уже непоколебимыми в своих философских воззрениях, это бу¬дет признаком скорого торжества новых начал и в общест-
228

венной жизни Западной Европы. Очень может быть, что мы ошибаемся, находя, что такая пора уже началась в годы, следовавшие за первым онемением мысли от реак¬ции после событий 1848 года; очень может быть, что мы ошибаемся, думая, что поколение, воспитанное событиями последних двенадцати лет в Западной Европе, уже приоб¬ретает ясность и твердость мысли, нужную для преобразо-вания западноевропейской жизни. Но если мы и ошиба¬емся, то разве во времени: не в наше, так в следующее поколение придет результат, лежащий в натуре вещей, стало быть неизбежный; и если нашему поколению еще не удастся совершить его, то во всяком случае оно много делает для облегчения полезного дела своим детям (III, стр. 202—203).
Без пищи человек существовать не может, — и тут каж¬дый с вами согласится и каждый понимает, что это отри¬цательное суждение находится в неразрывной логической связи с положительным суждением: «человеческому орга¬низму нужна пища»; каждый понимает, что если принять одно из этих двух суждений, то непременно надобно при¬нять и другое. Совсем не то, например, в нравственной философии. Попробуйте сказать, что хотите — всегда най¬дутся люди умные и образованные, которые станут гово¬рить противное. Скажите, например, что бедность вредно действует на ум и сердце человека, — множество умных людей возразят вам: «нет, бедность изощряет ум, принуждая его приискивать средства к ее отвращению; она облагораживает сердце, направляя наши мысли от суетных наслаждений к доблестям терпения, самоот¬вержения, сочувствия чужим нуждам и бедам». Хорошо; попробуйте сказать наоборот, что бедность выгодно дей¬ствует на человека, — опять такое же множество или еще большее множество умных людей возразят: «нет, бедность лишает средств к умственному развитию, мешает развитию самостоятельного характера, влечет к неразборчивости в употреблении средств для ее отвращения