и те же, возможно ли же, чтобы результат не был одинаковый в обоих случаях? 2 + 3 = 5. Это ныне. А завтра 2 + 3 может и не быть =5? И если завтра 2 + 3 окажется тоже =5, это будет фактом загадочным, удиви¬тельным, требующим объяснения? (III, стр. 527—529).
Люди знают очень мало сравнительно с тем, сколько хотелось бы и полезно было б им знать; в их скудном знании очень много неточности; к нему примешано много недостоверного, и, по всей вероятности, к нему еще остается примешано очень много ошибочных мнений. От¬чего это? Оттого, что восприимчивость наших чувств имеет свои пределы, да и сила нашего ума не безгра¬нична, то есть оттого, что мы — люди, существа ограни¬ченные.
Эту зависимость человеческих знаний от человеческой природы принято у натуралистов называть относитель¬ностью человеческого знания.
Но на языке той философии, которую мы будем назы¬вать иллюзионизмом, выражение «относительность чело¬веческого знания» имеет совершенно иной смысл. Оно употребляется как благовидный, не шокирующий профа-
249
нов термин для замаскированна мысли, что все наши зна¬ния о внешних предметах — не в самом деле знания, а иллюзия.
Перепутывая эти два значения термина, иллюзионизм вовлекает неосторожного профана в привычку спутывать их. И издавна убежденный в истине одного из них, он кончает тем, что воображает, будто бы давно ему дума¬лось — не так ясно, как стало думаться теперь, но уж издавна довольно ясно — думалось, что наши представле¬ния о внешних предметах — иллюзия.
Натуралисту, читающему иллюзионистский трактат с доверчивостью к добросовестности изложения, тем легче поддаться этому обольщению, что он по своим специаль¬ным занятиям знает: в наших чувственных восприятиях вообще довольно велика примесь соображений; софисти¬ческая аргументация ведет доверчивого все к большему и большему преувеличению роли субъективного элемента в чувственных восприятиях, все к большему и большему забвению того, что не все чувственные восприятия подхо¬дят под класс имеющих в себе примесь соображений; за¬бывать ему о них тем легче, что в своих специальных за¬нятиях он и не имел повода присматриваться, примешан ли к ним субъективный элемент.
А быть доверчивым к добросовестности изложения натуралисту тем легче, что в его специальной науке все авторы излагают свои мысли бесхитростно. Человеку, привыкшему иметь дело лишь с людьми добросовестными, очень можно, и не будучи простяком, стать жертвою об¬мана, когда ему придется иметь дело с хитрецом.
Что ж удивительного, если натуралист вовлечется в теорию, принадлежащую иллюзионизму? — Подвергнуться влиянию этой системы философии тем извинительнее для подвергающихся ему, натуралистов ли, или ненатурали¬стов, что большинство ученых, занимающихся по профес¬сии философиею, последователи иллюзионизма. Масса образованных людей вообще расположена считать наибо¬лее соответствующими научной истине те решения вопро-сов, какие приняты за истинные большинством специали¬стов по науке, в состав которой входит исследование этих вопросов. И натуралистам, как всем другим образованным людям, мудрено не поддаваться влиянию господствующих между специалистами по философии философских си¬стем.
250
Винить ли большинство специалистов по философии за то, что оно держится иллюзионизма? — Разумеется, винить было бы несправедливо. Какой характер имеет философия, господствующая в данное время, это опреде¬ляется общим характером умственной и нравственной жизни передовых наций.
Итак, нельзя винить ни большинство философов на-шего времени за то, что они иллюзионисты, ни тех нату¬ралистов, которые подчиняются влиянию иллюзионизма, за то, что они подчиняются ему.
Но хоть и не виноваты философы-иллюзионисты в том, что они иллюзионисты, все-таки надобно сказать, что их философия — философия, противоречащая здравому смыс¬лу; и о натуралистах, поддавшихся ее влиянию, надобно сказать, что мысли, заимствованные ими из нее, уместны только в ней, а в естествознании совершенно неуместны.
Знаем ли мы о себе, что мы люди? — Если знаем, то наше знание о существовании человеческого организма — прямое знание, такое знание, которое мы имеем и без всякой примеси каких бы то ни было соображений; оно — знание существа о самом себе. А если мы имеем знание о нашем организме, то имеем знание и об одежде, которую носим, и о пище, которую едим, и о воде, кото¬рую пьем, и о пшенице, из которой готовим себе хлеб, и (о) посуде, в которой готовим себе его, и о наших домах, и о нивах, на которых возделываем пшеницу, и о лесах, кирпичных заводах, каменоломнях, из которых берем ма¬териалы для постройки своих жилищ, и т. Д. и т. д. Ко¬роче сказать: если мы люди, то мы имеем знание неисчис¬лимого множества предметов — прямое, непосредственное знание их, их самих; оно дается нам нашею реальною жизнью. Не все наше знание таково. У нас есть сведения, добытые нами посредством наших соображений; есть све¬дения, полученные нами из рассказов других людей или из книг; когда эти сведения достоверны, они также зна¬ние; но это знание не непосредственное, не прямое, а кос-венное, не фактическое, а мысленное. О нем можно гово¬рить, что оно знание не самих предметов, а лишь пред¬ставлений о предметах. Различие прямого, фактического знания от косвенного’ мысленного параллельно различию между реальной нашею жизнью и нашею мысленной жизнью.
Говорить, что мы имеем лишь знание наших представ-
251
лений о предметах, а прямого знания самих предметов у нас нет, значит отрицать нашу реальную жизнь, отри¬цать существование нашего организма. Так и делает иллюзионизм. Он доказывает, что у нас нет организма; нет и не может быть.
Он доказывает это очень простым способом: примене¬нием к делу приемов средневековой схоластики. Реаль¬ная жизнь отбрасывается; вместо исследования фактов анализируются произвольно составленные определения абстрактных понятий; эти определения составлены фаль¬шиво; в результате анализа оказывается, разумеется, что они фальшивы; и опровергнуто все, что нужно было опро¬вергнуть. Произвольное истолкование смысла выводов естественных наук доставляет груды цитат, подтвержда¬ющих выводы анализа фальшивых определений.
Это — схоластика. Новая форма средневековой схола¬стики. Тоже фантастическая сказка. Но сказка, тоже свя¬занная и переполненная ученостью.
Рассказывается она так:
Существо, о котором нам неизвестно ничего, кроме того, что оно имеет представления, составляющие содер¬жание нашей мысленной жизни, мы назовем нашим «я».
Вы видите: реальная жизнь человека отброшена. По¬нятие о человеке заменено понятием о существе, относи¬тельно которого нам неизвестно, имеет ли оно реальную жизнь.
Вы скажете: но если содержание мысленной жизни этого существа тождественно с содержанием мысленной жизни человека, то об этом существе не может не быть нам известно, что оно имеет и реальную жизнь, потому что это существо — человек.
И да, и нет; оно человек, и оно не-человек. Оно чело¬век потому, что его мысленная жизнь тожественна с человеческою мысленной жизнью; но оно не-человек, потому что о нем неизвестно, имеет ли оно реальную жизнь. Разумеется, это двусмысленное определение упо¬требляется лишь для того, чтобы не с первого же слова ясно было, к чему будет ведена аргументация. Сказать вдруг, без подготовки: «мы не имеем организма» — было бы нерасчетливо; слишком многие отшатнулись бы. По¬тому на первый раз надобно ограничиться двусмыслен¬ным• определением, в котором лишь сквозь туман прогля¬дывает возможность подвергнуть сомнению, действительно
2S2
ли существует человеческий организм. И вперед все бу¬дет так: хитрости, подстановки разных понятий под один термин, всяческие уловки схоластической силлогисти¬ки.— Но нам довольно теперь пока и одного образца этих диалектических фокусов. Чтоб изложить учение иллюзи¬онизма коротко, расскажем его просто.
Анализируя наши представления о предметах, кажу-щихся нам существующими вне нашей мысли, мы откры¬ваем, что в составе каждого из этих представлений нахо¬дятся представления о пространстве, о времени, о материи. Анализируя представления о пространстве, мы находим, что понятие о пространстве противоречит самому себе. То же самое показывает нам анализ представлений о вре-мени и о материи: каждое из них противоречит самому себе. Ничего противоречащего самому себе не может су¬ществовать, на самом деле. Потому не может существовать ничего подобного нашим представлениям о внешних предметах. То, что представляется нам как внешний мир, — галлюцинация нашей мысли; ничего подобного этому призраку не существует вне нашей мысли и не мо¬жет существовать. Нам кажется, что мы имеем организм; мы ошибаемся, как теперь видим. Наше представление о существовании нашего организма — галлюцинация, ни¬чего подобного которой нет на самом деле и не может быть.
Это, как видите, фантастическая сказка — не больше. Сказка о несообразной с действительностью умственной жизни небывалого существа. Мы хотели рассказать ее как можно покороче, думая, что длинные фантастические сказки не скучны лишь под тем условием, чтобы в них повествовались приключения красавиц и прекрасных юношей, преследуемых злыми волшебницами, покрови¬тельствуемых добрыми волшебницами, и тому подобные занимательные вещи. А это — сказка о существе, в кото¬ром нет ничего живого, и вся сплетена из абстрактных понятий. Такие сказки скучны, и, чем короче пересказы¬вать их, тем лучше. Потому нашли мы достаточным пере¬числить лишь важнейшие из понятий, анализируемых в ней. Но точно так же, как понятия о пространстве, вре¬мени и материи, анализируются в ней другие абстракт¬ные понятия — всякие, какие хотите, лишь бы очень ши-рокого объема; например: движение, сила, причина. При¬водим те, которые анализируются почти во всех иллюзис-
253
нистских трактатах: ничто не мешает точно так же ана-лизировать и другие, какие захотите, от понятия «пере-мена» до понятия «количество». Анализ по тому же спо¬собу даст тот же результат: «это понятие» — какое бы то ни было, лишь бы широкое понятие — «противоречит самому себе» (III, стр. 539—543).
Понятия о движении, о материи сами собой исчезают из нашего мышления, когда из него исчезли понятия о пространстве и времени, так что для их изгнания из на¬ших мыслей, пожалуй, и не нужно было б особых анали¬зов. Но иллюзионизм щедр: он дает нам и особый анализ понятия о движении, и особый анализ понятия о мате¬рии, и анализы понятия о силе, о причине — все это на основании тех же самых заявлений …, которые разруши¬ли наши понятия о пространстве и времени, или каких-нибудь других таких же заявлений — всяких, каких угод¬но ему: математическая истина так любит его анализы, что с удовольствием говорит все надобное для составле¬ния их.
Математическая истина поступает похвально, делая так. Но откуда берется у нее сила на это? Отрицать ариф¬метику — такое дело, на которое математическая истина, разумеется, не может иметь достаточных собственных та¬лантов. Очевидно, что она почерпает ресурсы на это из какой-нибудь другой истины, глубже ее проникающей в тайны схоластической премудрости. И легко догадаться, из какой именно истины заимствует она силу говорить все, что нужно иллюзионизму. Математика — лишь при¬менение законов мышления к понятиям о количестве, ге-ометрическом теле и т. д. Она — лишь один из видов при¬кладной логики. Итак, ее суждения находятся под властью логической истины. А логическую истину иллюзионизм беспрепятственно изобретает сам, какую хочет. Схолас¬тика — это по преимуществу диалектика. Иллюзионизм чувствует себя
