и т. п.? Политическая экономия, гордо про¬возглашающая себя наукою о народном богатстве, в сущ¬ности заботится только о возможно выгоднейшем употреблении и возможно скорейшем увеличении капи¬тала, следовательно, служит только классу капиталистов, весьма мало обращая внимания на массу людей бескапи¬тальных, не имеющих ничего, кроме собственного труда (I, стр. 87).
Мы расходимся с приверженцами так называемого искусства для искусства, которые полагают, что превос¬ходное изображение древесного листочка столь же важно, как, например, превосходное изображение характера чело¬века. Может быть, субъективно это будет и справедливо: собственно сила таланта может быть одинакова у двух художников, и только сфера их деятельности различна. Но мы никогда не согласимся, чтобы поэт, тратящий свой талант на образцовые описания листочков и ручейков, мог иметь одинаковое значение с тем, кто с равною силою таланта умеет воспроизводить, например, явления общественной жизни. Нам кажется, что для критики, для литературы, для самого общества гораздо важнее вопрос о том, на что употребляется, в чем выражается талант художника, нежели то, какие размеры и свойства имеет он в самом себе, в отвлечении, в возможности (I, стр. 355).
В произведениях талантливого художника, как бы они ни были разнообразны, всегда можно примечать нечто общее, характеризующее все их и отличающее их от произведений других писателей. На техническом языке искусства принято называть это миросозерцанием худож¬ника. Но напрасно стали бы мы хлопотать о том, чтобы привести это миросозерцание в определенные логические построения, выразить его в отвлеченных формулах. Отвлеченностей этих обыкновенно не бывает в самом соз¬нании художника; нередко даже в отвлеченных рас-суждениях он высказывает понятия, разительно противо¬положные тому, что выражается в его художественной деятельности, — понятия, принятые им на веру или добы¬тые им посредством ложных, наскоро, чисто внешним образом составленных силлогизмов. Собственный же взгляд его на мир, служащий ключом к характеристике его таланта, надо искать в живых образах, создаваемых им. Здесь-то и находится существенная разница между
279
талантом художника и мыслителя. В сущности, мыслящая сила и творческая способность обе равно присущи и равно необходимы и философу, и поэту. Величие фило-софствующего ума и величие поэтического гения равно состоят в том, чтобы при взгляде на предмет тотчас уметь отличить его существенные черты от случайных, затем правильно организовать их в своем сознании и уметь овладеть ими так, чтобы иметь возможность свободно вызывать их для всевозможных комбинаций. Но разница между мыслителем и художником та, что у последнего восприимчивость гораздо живее и сильнее. Оба они по-черпают свой взгляд на мир из фактов, успевших дойти до их сознания. Но человек с более живой восприимчи¬востью, «художническая натура», сильно поражается самым первым фактом известного рода, представившим¬ся ему в окружающей действительности. У него еще нет теоретических соображений, которые бы могли объяснить этот факт; но он видит, что тут есть что-то особенное, заслуживающее внимания, и с жадным любопытством всматривается в самый факт, усваивает его, носит его в своей душе сначала как единичное представление, потом присоединяет к нему другие, однородные факты и образы и, наконец, создает тип, выражающий в себе все суще¬ственные черты всех частных явлений этого рода, прежде замеченных художником. Мыслитель, напротив, не так скоро и не так сильно поражается. Первый факт нового рода не производит на него живого впечатления; он большею частию едва примечает этот факт и проходит мимо него, как мимо странной случайности, даже не тру¬дясь его усвоить себе. (Не говорим, разумеется, о личных отношениях: влюбиться, рассердиться, опечалиться — вся¬кий философ может столь же быстро, при первом же появлении факта, как и поэт.) Только уже потом, когда много однородных фактов наберется в сознании, человек с слабой восприимчивостью обратит на них, наконец, свое внимание. Но тут обилие частных представлений, собран¬ных прежде и неприметно покоившихся в его сознании, дает ему возможность тотчас же составить из них общее понятие и, таким образом, немедленно перенести новый факт из живой действительности в отвлеченную сферу рассудка. А здесь уже приискивается для нового понятия надлежащее место в ряду других идей, объясняется его значение, делаются из него выводы и т. д. При этом
280
мыслитель, — или, говоря проще, человек рассуждаю¬щий, — пользуется как действительными фактами и те¬ми образами, которые воспроизведены из жизни искус¬ством художника. Иногда даже эти самые образы наво¬дят рассуждающего человека на составление правильных понятий о некоторых из явлений действительной жизни. Таким образом, совершенно ясным становится значение художнической деятельности в ряду других отправлений общественной жизни: образы, созданные художником, собирая в себе, как в фокусе, факты действительной жизни, весьма много способствуют составлению и рас-пространению между людьми правильных понятий о вещах.
Отсюда ясно, что главное достоинство писателя-худож-ника состоит в правде его изображений; иначе из них будут ложные выводы, составятся по их милости ложные понятия. Но как понимать правду художественных изо¬бражений? Собственно говоря, безусловной неправды писатели никогда не выдумывают: о самых нелепых рома¬нах и мелодрамах нельзя сказать, чтобы представляемые в них страсти и пошлости были безусловно ложны, т. е. невозможны, даже как уродливая случайность. Но не¬правда подобных романов и мелодрам именно в том и состоит, что в них берутся случайные, ложные черты действительной жизни, не составляющие ее сущности, ее характерных особенностей. Они представляются и в том отношении, что если по ним составлять теоретические понятия, то можно прийти к идеям совершенно ложным. … Таким образом, всякая односторонность и исключи¬тельность уже мешает полному соблюдению правды художником. Следовательно, художник должен или в пол¬ной неприкосновенности сохранить свой простой, младен¬чески непосредственный взгляд на весь мир, или (так как это совершенно невозможно в жизни) спасаться от одно¬сторонности возможным расширением своего взгляда по¬средством усвоения себе тех общих понятий, которые вы¬работаны людьми рассуждающими. В этом может выра¬зиться связь знания с искусством. Свободное претворение самых высших умозрений в живые образы и вместе с тем полное сознание высшего, общего смысла во всяком, самом частном и случайном факте жизни — это есть идеал, представляющий полное слияние науки и поэзии и доселе еще никем не достигнутый. Но художн-ик,
281
руководимый правильными началами в своих общих поня¬тиях, имеет все-таки ту выгоду перед неразвитым или лож¬но развитым писателем, что может свободнее предаваться внушениям своей художнической натуры. Его непосред¬ственное чувство всегда верно указывает ему на пред¬меты; но когда его общие понятия ложны, то в нем не¬избежно начинается борьба, сомнения, нерешительность, и если произведение его и не делается оттого оконча¬тельно фальшивым, то все-таки выходит слабым, бесцвет¬ным и нестройным. Напротив, когда общие понятия художника правильны и вполне гармонируют с его нату¬рой, тогда эта гармония и единство отражаются и в произведении. Тогда действительность отражается в про-• изведении ярче и живее, и оно легче может привести рассуждающего человека к правильным выводам и, следовательно, иметь более значения для жизни (II, стр. 15—17).
Мерою достоинства писателя или отдельного произ¬ведения мы принимаем то, насколько служат они выраже¬нием естественных стремлений известного времени и народа (II, стр. 329).
Признавая за литературою главное значение разъяс-нения жизненных явлений, мы требуем от нее одного качества, без которого в ней не может быть никаких достоинств, именно — правды. Надо, чтобы -факты, из которых исходит автор и которые он представляет нам, были представлены верно. Как скоро этого нет, литератур¬ное произведение теряет всякое значение, оно становится даже вредным, потому что служит не к просветлению человеческого сознания, а, напротив, еще к большему помраченью. И тут уже напрасно стали бы мы отыски¬вать в авторе какой-нибудь талант, кроме разве таланта враля. В произведениях исторического характера правда должна быть фактическая; в беллетристике, где проис¬шествия вымышлены, она заменяется логическою прав¬дою, то есть разумной вероятностью и сообразностью с су-ществующим ходом дел.
Но правда есть необходимое условие, а еще не досто¬инство произведения. О достоинстве мы судим по широте взгляда автора, верности понимания и живости изображе¬ния тех явлений, которых он коснулся. И прежде всего, по принятому нами критерию, мы различаем авторов, служащих представителями естественных, правильных
282
стремлении народа, от авторов, служащих органами раз¬ных искусственных тенденций и требований. Мы уже видели, что искусственные общественные комбинации, бывшие следствием первоначальной неумелости людей в устройстве своего благосостояния, во многих заглушили сознание естественных потребностей. В литературах всех народов мы находим множество писателей, совершенно преданных искусственным интересам и нимало не забо¬тящихся о нормальных требованиях человеческой при¬роды. Эти писатели могут быть и не лжецы; но произве¬дения их тем не менее ложны, и в них мы не можем при¬знать достоинств, разве -только относительно формы. Все, например, певцы иллюминаций ,военных торжеств, резни и грабежа по приказу какого-нибудь честолюбца, сочини¬тели льстивых дифирамбов, надписей и мадригалов — не могут иметь в наших глазах никакого значения, потому что они весьма далеки от естественных стремлений и потребностей народных. В литературе они то же в срав¬нении с истинными писателями, что в науке астрологи и алхимики пред истинными натуралистами, что сонники пред курсом физиологии, гадательные книжки пред теорией вероятностей. … Самое главное для критики — определить, стоит ли автор в уровень с теми естествен¬ными стремлениями, которые уже пробудились в народе или должны скоро пробудиться по требованию современ¬ного порядка дел; затем — в какой мере умел он их понять и выразить, и взял ли он существо дел, корень его, или только внешность, обнял ли общность предмета или только некоторые его стороны.
Считаем излишним распространяться о том, что мы здесь разумеем не теоретическое обсуждение, а поэти-ческое представление фактов жизни. В прежних статьях об Островском мы достаточно говорили о различии отвле¬ченного мышления от художественного способа представ¬ления. Повторим здесь только одно замечание, необходи¬мое для того, чтобы поборники чистого искусства не об¬винили нас опять в навязываньи художнику «утилитар¬ных тем». Мы нисколько не думаем, чтобы всякий автор должен был создавать свои произведения под влиянием известной теории; он может быть каких угодно мнений, лишь бы талант его был чуток к жизненной правде. Художественное произведение может быть выражением известной идеи не потому, что автор задался этой идеей
283
при его создании, а потому, что автора его поразили такие факты действительности, из которых эта идея вытекает сама собою. Таким образом, напр., философия Сократа и комедии Аристофана в отношении к религиозному уче¬нию греков, служат выражением одной и той же общей идеи — несостоятельности древних верований.
… Но существенной разницы между истинным зна-нием и истинной поэзией быть не может: талант есть при¬надлежность натуры человека, и потому он, несомненно, гарантирует нам известную силу и широту естественных стремлений в том, кого мы признаем талантливым. Сле¬довательно и произведения его должны создаваться под влиянием этих естественных, правильных потребностей натуры; сознание нормального порядка вещей
