глубины творческого духа, вместо того чтобы рассмотреть и изучить ее в единичных явлениях. Несмотря на свои ошибки, несмотря на полную несостоя¬тельность своей системы, Платон может быть назван по всей справедливости родоначальником идеалистов (3, стр. 60—61).
Фантастическое увлечение идеей и принципом вообще, сколько мне кажется, не в характере русского народа. Здравый смысл и значительная доля юмора и скептицизма составляют, мне кажется, самое заметное свойство чисто русского ума; мы более склоняемся к Гамлету, чем к Дон-Кихоту, нам мало понятны энтузиазм и мистицизм страст¬ного адепта. На этом основании мне кажется, что ни одна философия в мире не привьется к русскому уму так
289
10 Антология, т. 4

прочно и так легко, как современный здоровый и свежий материализм. Диалектика, фразерство, споры на словах и из-за слов совершенно чужды этому простому учению (3, стр. 74).
Материализм сражается только против теории; в прак¬тической жизни мы все материалисты и все идем в раз¬лад с нашими теориями; вся разница между идеалистом и материалистом в практической жизни заключается в том, что первому идеал служит вечным упреком и посто¬янным кошмаром, а последний чувствует себя свободным и правым, когда никому не делает физического зла. Пред¬положим, что вы в теории крайний идеалист, вы садитесь за письменный стол и ищете начатую вами работу; вы осматриваетесь кругом, шарите по разным углам, и если ваша тетрадь или книга не попадется вам на глаза или под руки, то вы заключаете, что ее нет, и отправляетесь искать в другое место, хотя бы ваше сознание говорило вам, что вы положили ее именно на письменный стол. Если вы берете в рот глоток чаю и он оказывается без сахара, то вы сейчас же исправите вашу оплошность, хотя бы вы были твердо уверены в том, что сделали дело как следует и положили столько сахара, сколько кладете обыкновенно. Вы видите, таким образом, что самое твер¬дое убеждение разрушается при столкновении с очевид¬ностью и что свидетельству ваших чувств вы невольно придаете гораздо больше значения, нежели соображениям вашего рассудка. Проведите это начало во все сферы мышления, начиная от низших до высших, и вы получите полнейший материализм: я знаю только то, что вижу или вообще в чем могу убедиться свидетельством моих чувств. Я сам могу поехать в Африку и увидать ее природу и потому принимаю на веру рассказы путешественников о тропической растительности; я сам могу проверить труд историка, сличивши его с подлинными документами, и по¬тому допускаю результаты его исследований; поэт не дает мне никаких средств убедиться в вещественности выве¬денных им фигур и положений, и потому я говорю смело, что они не существуют, хотя и могли бы существовать. Когда я вижу предмет, то не нуждаюсь в диалектических доказательствах его существования: очевидность есть луч¬шее ручательство действительности. Когда мне говорят о предмете, которого я не вижу и не могу никогда уви¬дать или ощупать чувствами, то я говорю и думаю, что
290

он для меня не существует. Невозможность очевидного проявления исключает действительность существования. ‘ Вот каноника материализма, и философы всех времен и народов сберегли бы много труда и времени и во мно¬гих случаях избавили бы своих усердных почитателей от бесплодных усилий понять несуществующее, если бы не выходили в своих исследованиях из круга предметов, до¬ступных непосредственному наблюдению.
В истории человечества было несколько светлых голов, указывавших на границы познавания, но мечтательные стремления в несуществующую беспредельность обыкно¬венно одерживали верх над холодной критикой скептиче¬ского ума и вели к новым надеждам и к новым разочаро¬ваниям и заблуждениям. За греческими атомистами сле¬довали Сократ и Платон; рядом с эпикуреизмом жил но-воплатонизм; за Бэконом и Локком, за энциклопедистами XVIII века последовали Фихте и Гегель; легко может быть, что после Фейербаха, Фохта и Молешотта возникнет опять какая-нибудь система идеализма, которая на мгно¬вение удовлетворит массу больше, нежели может удовлет-ворить ее трезвое миросозерцание материалистов. Но что касается до настоящей минуты, то нет сомнения, что одо¬левает материализм; все научные исследования основаны на наблюдении, и логическое развитие основной идеи, раз¬витие, не опирающееся на факты, встречает себе упорное недоверие в ученом мире. Не последовательности выводов требуем мы теперь, а действительной верности, строгой точности, отсутствия личного произвола в группировке и выборе фактов. Естественные науки и история, опираю¬щаяся на тщательную критику источников, решительно вытесняют умозрительную философию; мы хотим знать, что есть, а не догадываться о том, что может быть. Гер¬мания — отечество умозрительной философии, классиче¬ская страна новейшего идеализма — породила поколение современных эмпириков и выдвинула вперед целую школу мыслителей, подобных Фейербаху и Молешотту. Филоло¬гия стала сближаться в своих выводах с естественными науками и избавляется мало-помалу от мистического взгляда на человека вообще и на язык в особенности (3, стр. 79—81).
Странно назвать мировою истиною или мировым вопро-сом такую идею или такой вопрос, которые смутно пони¬мает незначительное меньшинство односторонне развитых
10*
291

людей. А как же не назвать односторонним и уродливым развитие таких умов, которые на всю жизнь погружаются в отвлеченность, ворочают формы, лишенные содержания, и умышленно отворачиваются от привлекательной пест¬роты живых явлений, от практической деятельности дру¬гих людей, от интересов своей страны, от радостей и стра¬даний окружающего мира? Деятельность этих людей ука-зывает просто на какую-то несоразмерность в развитии отдельных частей организма; в голове сосредоточивается вся жизненная сила, и движение в мозгу, удовлетворяю¬щее самому себе и в себе самом находящее свою цель, заменяет этим неделимым тот разнообразный и сложный процесс, который называется жизнью. Давать такому яв¬лению силу закона так же странно, как видеть в аскете или скопце высшую фазу развития человека.
Отвлеченности могут быть интересны и понятны только для ненормально развитого, очень незначительного мень¬шинства. Поэтому ополчаться всеми силами против отвле¬ченности в науке мы имеем полное право по двум причи¬нам: во-первых, во имя целостности человеческой лично¬сти, во-вторых, во имя того здорового принципа, который, постепенно проникая в общественное сознание, нечувстви¬тельно сглаживает грани сословий и разбивает кастиче-скую замкнутость и исключительность. Умственный ари-стократизм — явление опасное именно потому, что он дей¬ствует незаметно и не высказывается в резких формах. Монополия знаний и гуманного развития представляет, конечно, одну из самых вредных монополий. Что за наука, которая по самой сущности своей недоступна массе? Что за искусство, которого произведениями могут наслаждать¬ся только немногие специалисты? Ведь надо же помнить, что не люди существуют для науки и искусства, а что наука и искусство вытекли из естественной потребности человека наслаждаться жизнью и украшать ее всевозмож¬ными средствами. Если наука и искусство мешают жить, если они разъединяют людей, если они кладут основание кастам, так и бог с ними, мы их знать не хотим; но это неправда; истинная наука ведет к осязательному знанию, а то, что осязательно, что можно рассмотреть глазами и ощупать руками, то поймет и десятилетний ребенок, и простой мужик, и светский человек, и ученый специалист.
Итак, с какой стороны ни посмотришь на диалектику и отвлеченную философию, она всячески покажется бес-
292

полезной тратой сил и переливанием из пустого в порож¬нее (3, стр. 86—87).
В природе нет и никогда не было цельных и крупных явлений. Громаднейшие результаты достигаются всегда совокупным или последовательным действием миллионов мельчайших сил и причин, точно так, как громаднейший организм весь состоит из накопления микроскопических клеточек. Мы обыкновенно видим громадные результаты и не видим мелких причин, но величайшая заслуга совре¬менного естествознания состоит именно в том, что лучшие исследователи постигли вполне несуществование крупных явлений и всеобъемлющую важность мелких. Микроскоп и химический анализ проникли в самое мышление нату¬ралистов, и поэтому всякий крупный результат или раз¬ложен уже на мелкие составные части, или будет разло¬жен тогда, когда усовершенствуются орудия исследования и увеличится запас собранных наблюдений. То, что пред¬ставляется крупным и цельным, все-таки не признается мыслящими натуралистами за крупное и цельное явление; оно считается только неразложенным и неисследованным и до поры до времени отодвигается в сторону, в ту груду нетронутого материала, которая еще ожидает себе мысля¬щих работников и архитекторов (3, стр. 334).
СОЦИОЛОГИЯ
Посмотрите, русские люди, что делается вокруг нас, и. подумайте, можем ли мы дольше терпеть насилие, при¬крывающееся устарелою формою божественного права. Посмотрите, где наша литература, где народное образо¬вание, где все добрые начинания общества и молодежи. Придравшись к двум-трем случайным пожарам, прави¬тельство все проглотило; оно будет глотать все: деньги, идеи, людей, будет глотать до тех пор, пока масса прогло-ченного не разорвет это безобразное чудовище. Воскрес¬ные школы закрыты, народные читальни закрыты, два журнала закрыты, тюрьмы набиты честными юношами, любящими народ и идею. Петербург поставлен на воен¬ное положение, правительство намерено действовать с нами, как с непримиримыми врагами. Оно не ошибается: примирения нет. На стороне правительства стоят только негодяи, подкупленные теми деньгами, которые обманом и насилием выжимаются из бедного народа. На стороне
293

народа стоит все, что молодо и свежо, все, что способно мыслить и действовать.
Династия Романовых и петербургская бюрократия должны погибнуть. Их не спасут ни министры, подобные Валуеву, ни литераторы, подобные Шедо-Ферроти.
То, что мертво и гнило, должно само собой свалиться в могилу. Нам остается только дать им последний толчок и забросать грязью их смердящие трупы (3, стр. 126— 127).
Отвергая общий идеал, я не думаю отвергать необхо¬димость и законность самосовершенствования. Я не счи¬таю стремление к совершенству обязанностью человека. Сказать, что это обязанность, так же смешно, как сказать, что человек обязан дышать и принимать пищу, расти кверху и толстеть в ширину. Самосовершенствование де¬лается так же естественно и непроизвольно, как совер¬шаются процессы дыхания, кровообращения и пищеваре¬ния. Чем бы вы ни занимались, вы с каждым днем при¬обретаете большую техническую ловкость, больший навык и опытность. Это делается совершенно бессознательно и помимо вашего желания, и это правило может быть при¬менено не только к какому-нибудь ремеслу, но и к жизни. Все мы, несмотря на различие состояния, образования, положения в обществе, живем мыслью и чувствами, хотя деятельность нашей мысли тратится на самые разнород¬ные интересы и хотя деятельность наших чувств возбуж¬дается самыми разнокалиберными предметами. Все мы воспринимаем и перерабатываем впечатления, и, чем больше мы живем, тем большую техническую ловкость мы приобретаем в этом занятии.’ Существование житей¬ской опытности не подлежит сомнению; ее признают и уважают грамотный и неграмотный, образованный евро¬пеец и австралийский дикарь; эта опытность есть резуль¬тат самосовершенствования; процесс ее приобретения есть процесс бессознательного, чисто растительного умствен¬ного развития; этот процесс может встретить себе случай¬ное содействие или случайное препятствие в окружающей обстановке, точно так же как процесс пищеварения может быть нарушен нездоровой пищей или восстановлен мо¬ционом и воздержанием. …
Эмансипировать свою личность не так просто и легко, как кажется;