в нас много умственных предубеждений, много нравственной робости, мешающей нам свободно
294
желать, мыслить и действовать; мы сами добровольно стесняем себя собственным влиянием на свою личность; чтобы избегнуть такого влияния, чтобы жить своим умом в свое удовольствие, надо значительное количество есте¬ственной или выработанной силы, а чтобы выработать эту силу, надо, может быть, пройти целый курс нравственной гигиены, который кончится не тем, что человек прибли¬зится к идеалу, а тем, что он сделается личностью, полу¬чит разумное право и сознает блаженную необходимость быть самим собою. Я стану избегать вредного для меня общества пустых людей по тому же побуждению, по ко¬торому с простуженными зубами не подойду к открытому окну, но я нисколько не возведу этого себе в добродетель и не найду нужным, чтобы другие подражали моему при¬меру. Надеюсь, что я достаточно оттенил различие, су¬ществующее между стремлением к идеалу и процессом самосовершенствования (3, стр. 52—55).
Если бы все в строгом смысле были эгоистами по убеждениям, т. е. заботились только о себе и повиновались бы одному влечению чувства, не создавая себе искусст¬венных понятий идеала и долга и не вмешиваясь в чужие дела, то, право, тогда привольнее было бы жить на белом свете, нежели теперь, когда о вас заботятся чуть не с ко¬лыбели сотни людей, которых вы почти не знаете и кото¬рые вас знают не как личность, а как единицу, как члена известного общества, как неделимое, носящее то или дру¬гое фамильное прозвище.
Возможность такого порядка вещей представляет, ко¬нечно, неосуществимую мечту, но почему же не отнестись добродушно к мечте, которая не ведет за собою вредных последствий и не переходит в мономанию. Мир мечты мо¬жет тоже сделаться обильным источником наслаждения, но этим источником надо воспользоваться с крайней осто-рожностью. Самый крайний материалист не отвергнет воз¬можности наслаждаться игрою своей фантазии или сле¬дить за игрою фантазии другого человека. В первом слу¬чае на первом процессе основан процесс поэтического творчества; на втором — процесс чтения поэтических про¬изведений. Но с другой стороны, самый необузданный идеализм происходил именно оттого, что элемент фанта¬зии получал слишком много простора и разыгрывался в чужой области, в области мысли, в сфере научного позна¬ния. Пока я сознаю, что вызванные мною образы
295
принадлежат только Моему воображению, до тех пор. я тешусь ими, я властвую над ними и волен избавиться от них, когда захочу. Но как только яркость вызванных об¬разов ослепила меня, как только я забыл свою власть над ними, так эта власть и пропала; образы переходят в приз¬раки и живут помимо моей воли, живут своей жизнью, давят, как кошмар, оказывают на меня влияние, господ¬ствуют надо мною, внушают мне страх, приводят меня в напряженное состояние. Так, например, пелазг создавал свою первобытную религию и падал во прах перед созда¬нием собственной мысли. Галлюцинация его была ослепи¬тельно ярка; критика была слишком слаба, чтобы разру¬шить мечту; борьба между призраком и человеком была неровная, и человек склонял голову и чувствовал себя подавленным, пригнутым к земле. …
Шутить с мечтой опасно, разбитая мечта может соста¬вить несчастье жизни; гоняясь за мечтою, можно прозе¬вать жизнь или в порыве безумного воодушевления при¬нести ее в жертву. У так называемых положительных лю¬дей мечта принимает формы более солидные и превра¬щается в условный идеал, наследованный от предков и носящийся перед целым сословием или классом людей. …
Человек от природы — существо очень доброе, и если не окислять его противоречиями и дрессировкой, если не требовать от него неестественных нравственных фокусов, то в нем, естественно, разовьются самые любовные чув¬ства к окружающим людям, и он будет помогать им в беде ради собственного удовольствия, а не из сознания долга, т. е. по доброй воле, а не по нравственному принуждению. Вы подумаете, может быть, что я указываю вам на etat de la nature’, и обратите мое внимание на то, что дикари, живущие в первоб.ытной простоте нравов, далеко не отли¬чаются добродушием и доводят эгоизм до полнейшей жи¬вотности. На это я отвечу, что дикари живут при таких условиях, которые мешают свободному развитию харак¬тера: во-первых, они подчинены влиянию внешней при¬роды, между тем как мы успели уже от него избавиться; во-вторых, они верят в те призраки, о которых я говорил выше; в-третьих, они более или менее стремятся к услов¬ному идеалу, и идеал у них один, потому что вся их дея-тельность ограничивается охотой и войной; присутствие этого идеала оказывает самое стеснительное влияние на живые силы личности. Из всего этого следует заключение,
296
что развитие неделимого можно сделать независимым от внешних стеснений только на высокой ступени обществен¬ного развития; эмансипация личности и уважение к ее самостоятельности ‘являются последним продуктом позд¬нейшей цивилизации. Дальше этой цели мы еще ничего не видим в процессе исторического развития, и эта цель еще так далека, что говорить о ней — значит почти меч¬тать (3, стр. 75—78).
Находясь в таком положении, исследователь должен поступить так, как поступает естествоиспытатель, заме¬тивший, что изучаемое им явление подвергается влиянию нескольких сил, действующих по различным направле¬ниям. Естествоиспытатель устраняет все посторонние влияния и наблюдает явление в его непосредственной чи¬стоте; потом он дает в своем опыте место одному из дей¬ствовавших прежде влияний и замечает видоизменения, совершающиеся в предмете исследования; затем изу¬чаются поодиночке второе, третье влияние и так далее, до последнего; таким образом получается, наконец, общий вывод, в котором каждому влиянию отводится принадле¬жащее ему место. Конечно, естествоиспытатель имеет пе¬ред историком то огромное преимущество, что он может брать в руки предмет своего исследования и доказывать непосредственным опытом свои положения; он может дей¬ствительно изолировать изучаемое явление, между тем как историк принужден во всех подобных случаях огра¬ничиваться рассуждениями, гипотезами и теоретическими выкладками. Но как ни плохи орудия историка в сравне¬нии с теми сложными снарядами, которыми располагает натуралист, как ни гадательны выводы первого в сравне¬нии с положительными знаниями последнего, все-таки желание человека узнать что-нибудь о прошедшей жизни своей породы или обсудить как-нибудь существующие бытовые формы так сильно, что оно всегда заставляет его забывать о несовершенстве орудий и о шаткости получае¬мых выводов (3, стр. 156—157).
Мы, конечно, знаем, что мы далеко еще не достигли пределов естествознания, но этого мало: мы теперь не можем и не имеем права сказать, что этому знанию суще¬ствуют какие-нибудь пределы; мы не имеем также права утверждать, что силы природы когда-нибудь могут быть исчерпаны или истощены. Напротив, оглядываясь назад на поприще, пройденное человечеством, и потом видя
297
впереди необозримую и беспредельную даль, мы имеем полное основание думать, что наша порода вечно могла бы с каждым поколением становиться могущественнее, бо¬гаче, умнее и счастливее, если бы только не мешали этому развитию бесконечные и разнообразные междоусобные распри, поглощающие и истощающие лучшую и значи¬тельнейшую часть великих и прекрасных способностей человеческого тела и человеческого ума. Природа человека всегда была так же способна к беспредельному развитию, как природа, окружающая человека, всегда была способна к бесконечному разнообразию видоизменений и комбина¬ций; но человек не мог сразу понять ни себя, ни природу; он и до сих пор понимает неверно и неполно как самого себя, так и те бытовые условия, при которых деятельность его может быть плодотворна, развитие — быстро и успеш¬но, и счастье — по возможности совершенно. Из этого не¬полного и неверного понимания, как из вечно открытого ящика Пандоры, сыплются и льются роковые ошибки, и только в этих ошибках заключаются причины всякой бед¬ности и всяких страданий (3, стр. 171—172).
Труд есть борьба человека с природою; в борьбе «то сей, то оный на бок гнется»; когда побеждает природа, мы называем труд неудачным; когда побеждает человек, мы говорим, что труд удачен; победы бывают более или менее полные, и, сообразно с этим, труд бывает совер¬шенно или несовершенно удачным. На одну совершенную удачу обыкновенно приходится несколько несовершенных удач и несколько совершенных неудач. Так как совершен¬ная удача случается сравнительно редко, то мы говорим, что для достижения такой удачи надо преодолеть сильное сопротивление природы.
Конечно, все эти выражения: «борьба с природой», «сопротивление природы» — при ближайшем рассмотрении оказываются простыми метафорами. Природа вовсе не бо¬рется с нами и не старается злоумышленным сопротивле¬нием разрушить наши замыслы и повредить нашим инте¬ресам. Наши неудачи или неполные удачи просто проис¬ходят от нашего неуменья и неполного знания причин и следствий; но отчего бы они ни происходили, они, несом¬ненно, существуют и оказывают свое влияние на ценность предметов, производимых трудом (3, стр. 203—204).
Всякая победа человека над инерцией природы увели¬чивает пользу окружающей нас материи и уменьшает цен-
298
ность предметов нашего потребления. Пользою предметов измеряется сила человека над природой; поэтому польза увеличивается, когда люди сближаются между собой. Цен¬ностью предметов измеряется, напротив того, сила при¬роды над человеком; поэтому ценность уменьшается при сближении людей между собой. Одинокому поселенцу при¬ходится бегать за водой к реке за несколько сот шагов, так что каждое ведро воды стоит значительного количе¬ства труда. Когда число поселенцев увеличивается, то им удается вырыть колодец возле самых домов; ценность воды уменьшается, но польза ее увеличивается, потому что ее употребляют в домашнем быту чаще и в большем количестве. Потом поселенцы ставят над колодцем насос, который еще облегчает добывание воды и, уменьшая ее ценность, снова увеличивает ее пользу. Наконец, когда силы поселения оказываются уже очень значительными, вода проводится в дома, после чего каждому из жителей стоит только отвернуть кран, чтобы добыть себе целые бочки воды. Ценность падает, таким образом, до самой низкой степени, а польза увеличивается до самых боль¬ших размеров. Этот простой пример, в котором нет ни на¬тяжки, ни произвольной гипотезы, показывает нам, что ценность и польза предметов находятся всегда в обратном отношении между собою. Кроме того, этот пример под¬тверждает еще раз ту истину, что дружное соединение человеческих сил распространяет свое благотворное влия¬ние на все мелкие подробности вседневной жизни (3, стр.208).
История обогащает нас новыми идеями и расширяет наш умственный горизонт только в том случае, когда мы изучаем какое-нибудь событие в его естественной связи с его причинами и с его последствиями. Если мы вырвем из истории отдельный эпизод, то мы увидим перед собою борьбу партий, игру страстей, фигуру добродетельных и порочных людей; одним мы станем сочувствовать, против других будем негодовать; но сочувствие и негодование будут продолжаться только до тех пор, пока мы не поста¬вим вырванного эпизода на его настоящее место, пока мы не поймем той простой истины, что весь этот эпизод во всех своих частях и подробностях совершенно логично и неизбежно вытекает из предшествующих обстоятельств.
… Дело историка — рассказать и объяснить; дело чи¬тателя — передумать и
