он не может повернуться, взглянуть, дохнуть, подумать, чтобы не пришел в действие целый ряд законов меха¬ники, физики, химии, физиологии, психологии! Сравни¬тельно с этим что такое история? Забава праздного любо¬пытства. Самые полезные деятели в сфере частной или общественной жизни могут прожить и умереть, не имея даже надобности вспомнить о том, что когда-то эллинизм проникал в среду азиатских племен с войсками Алек-сандра Македонского; что в эпоху самых деспотических правителей мира составились те кодексы, пандекты, но¬веллы и т. д., которые легли в основу современных юри¬дических отношений Европы; что были эпохи феодализма и рыцарства, когда самые грубые и животные побуждения уживались с восторженной мистикой. Переходя к отечест¬венной истории, спросим себя, много ли для жизни совре-менного человека полезных применений в знании бога-тырских былин, «Русской правды», в дикой опричнине Ивана Грозного или даже в петровской борьбе европей-ских форм с древнемосковскими?• Все это прошло невоз¬вратно, и новые очередные вопросы, требуя для себя всех забот и всего размышления современного человека, остав¬ляют для минувшего лишь интерес более или менее дра¬матических картинок, более или менее ясного воплощения общечеловеческих идей… Итак, по-видимому, не может быть даже и сравнения между знанием, обусловливаю¬щим каждый элемент нашей жизни, и другим знанием, которое объясняет предметы только интересные, — между насущным хлебом мысли и приятным десертом.
Естествознание есть основание разумной жизни, — это бесспорно. Без ясного понимания его требований и основ¬ных законов человек слеп и глух к самым обыденным
327

своим потребностям и к самым высоким своим целям. Строго говоря, человек, совершенно чуждый естествозна¬нию, не имеет ни малейшего права на звание современно образованного человека. Но когда он однажды стал на эту точку зрения, спрашивается, что ближе всего к его жизненным интересам? Вопросы ли о размножении кле¬точек, о перерождении видов, о спектральном анализе, о двойных звездах? Или законы развития человеческого знания, столкновение начала общественной пользы с на¬чалом справедливости, борьба между национальным объединением и общечеловеческим единством, отношение экономических интересов голодающей массы к умствен¬ным интересам более обеспеченного меньшинства, связь между общественным развитием и формою государствен¬ного строя?.. Если поставить вопрос таким образом, то едва ли кто, кроме филистеров знания (а их немало), не признает, что последние вопросы ближе для человека, важнее для него, теснее связаны с его обыденною жиз¬нью, чем первые.
Даже, строго говоря, они одни ему близки, одни для него важны. Первые лишь настолько важны и близки ему, насколько они служат к лучшему пониманию, к удобней¬шему решению вторых. Никто не спорит о пользе гра¬мотности, о ее безусловной необходимости для человече¬ского развития, но едва ли есть у нее столь тупые защит¬ники, чтобы стали предполагать в ней какую-нибудь самостоятельную, магическую силу. Едва ли кто скажет, что самый процесс чтения и письма важен для человека. Этот процесс важен человеку лишь как пособие для усво¬ения тех идей, которые человек может приобрести путем чтения и передавать путем письма. Человек, который из чтения ничего не извлекает, нисколько не выше безгра-мотного. Название безграмотного есть отрицание основ¬ного условия образованности, но грамотность сама по себе не есть вовсе цель, она только средство. Едва ли не такую же роль играет естествознание в общей системе человеческого образования. Оно есть лишь грамотность мысли; но развитая мысль пользуется этою грамотностью для решения вопросов чисто человеческих, и эти вопросы составляют суть человеческого развития. Мало читать книгу, надо понимать ее. Точно так же мало для разви¬того человека понимать основные законы физики и фи-зиологии, интересоваться опытами над белковиною или
328

законами Кеплера. Для развитого человека белковина есть не только химическое соединение, но и составная часть пищи миллионов людей. Законы Кеплера не только формулы отвлеченного движения планет, но и одно из приобретений человеческого духа на пути к усвоению общего философского понимания неизменности законов природы и независимости их от какого бы то ни было бо¬жественного произвола.
Мы замечаем здесь даже прямо противоположное тому, что было выше говорено о сравнительной важности основ естествознания и истории для практической жизни. Химический опыт над белковиною и математическое вы¬ражение законов Кеплера только любопытны. Экономи¬ческое значение белковины и философское значение неиз-менности астрономических законов весьма существенны. Знание внешнего мира доставляет совершенно необходи¬мый материал, к которому приходится обратиться при решении всех вопросов, занимающих человека. Но во¬просы, для которых мы обращаемся к этому материалу, суть вопросы не внешнего, а внутреннего мира, вопросы человеческого сознания. Пища важна -не как объект про¬цесса питания, а как продукт, устраняющий сознаваемое страдание голода.
Философские идеи важны не как проявление процесса развития духа в его логической отвлеченности, а как ло¬гические формы сознания человеком более высокого или более низкого своего достоинства, более обширных или более тесных целей своего существования; они важны как форма протеста против настоящего во имя желания лучшего и справедливейшего общественного строя или как формы удовлетворения настоящим. Многие мысли-, тели заметили прогресс в мысли человечества, заключав¬шийся в том, что человек, представлявший себя прежде центром всего существующего, сознал впоследствии себя лишь одним из бесчисленных продуктов неизменного приложения законов внешнего мира; в том, что от субъ¬ективного взгляда на себя и на природу человек перешел к объективному. Правда, это был прогресс крайне важ¬ный, без которого наука была невозможна, развитие че¬ловечества немыслимо. Но этот прогресс был только первый шаг, за которым неизбежно следовал второй: изу¬чение неизменных законов внешнего мира в его объек¬тивности для достижения такого состояния человечества,
329

которое субъективно сознавалось бы как лучшее и спра¬ведливейшее. И здесь подтвердился великий закон, уга¬данный Гегелем и оправдывающийся, по-видимому, в очень многих сферах человеческого сознания; третья сту¬пень была видимым сближением с первою, но действи¬тельным разрешением противоречия между первою и второю ступенью. Человек снова стал центром всего мира, но не для мира, как он существует сам по себе, а для мира, понятого человеком, покоренного его мыслью и на¬правленного к его целям.
Но это именно есть точка зрения истории. Естество-знание излагает человеку законы мира, в котором сам человек есть лишь едва заметная доля; оно пересчитывает продукты механических, физических, химических, физио¬логических, психических процессов; находит между про¬дуктами последних процессов во всем животном царстве сознание страдания и наслаждения; в части этого царства, ближайшей к человечеству, сознание возможности ставить себе цели и стремиться к их достижению. Этот факт есте-ствознания составляет единственную основу биографий отдельных существ животного мира и историй отдельных групп этого мира. История как наука принимает этот факт за данный и развивает перед читателем, каким пу¬тем история как процесс жизни человечества произошла из стремлений избавиться от того, что человек сознавал как страдание, и из стремлений приобрести то, что чело¬век сознавал как наслаждение; какие видоизменения про¬исходили при этом в понятии, связанном со словами на¬слаждение и страдание, в классификации и иерархии наслаждений и страданий; какие философские формы идей и практические формы общественного строя поро-ждались этими видоизменениями; каким логическим про¬цессом стремление к лучшему и справедливейшему поро¬ждало протесты и консерватизм, реакцию и прогресс; какая связь существовала в каждую эпоху между челове¬ческим восприятием мира в форме верования, знания, философского представления и практическими теориями лучшего и справедливейшего, воплощенными в действия личности, в формы общества, в состояние жизни народа.
Поэтому труды историка составляют не отрицание трудов естествоиспытателя, а неизбежное их дополнение. Историк, относящийся с пренебрежением к натуралисту, не понимает истории; он хочет строить дом без фунда-
330

мента, говорить о пользе образования, отрицая необходи¬мость грамотности. Естествоиспытатель, относящийся с пренебрежением к историку, доказывает лишь узкость и неразвитость своей мысли; он не хочет или не умеет ви¬деть, что поставление целей и стремление к ним есть столь же неизбежный, столь же естественный факт в при¬роде человека, как дыхание, кровообращение или обмен веществ; что цели могут быть мелки или возвышенны, стремления жалки или почтенны, деятельность неразумна или целесообразна, но и цели, и стремления, и деятель-ность всегда существовали и всегда будут существовать; следовательно, они суть столь же правомерные предметы изучения, как цвета спектра, как элементы химического анализа, как виды и разновидности растительного и жи¬вотного царства. Естествоиспытатель, ограничивающийся внешним миром, не хочет или не может видеть, что весь внешний мир есть для человека только материал насла¬ждения, страдания, желаний, деятельности; что самый специальный натуралист изучает внешний мир не как что-либо внешнее, а как нечто познаваемое и доставляю¬щее ему, ученому, наслаждение процессом познавания, воз¬буждающее его деятельность, входящее в его жизненный процесс. Естествоиспытатель, пренебрегающий историей, воображает, что кто-либо кладет фундамент, не имея в виду строить на нем дома; он полагает, что все развитие человека должно ограничиваться грамотностью.
Мне, пожалуй, возразят, что естествознание имеет два неоспоримые преимущества перед историей, позволяю¬щие естествоиспытателю несколько свысока относиться к ученому достоинству трудов историка. Естественные науки выработали точные методы, получили бесспорные результаты и образовали капитал неизменных законов, беспрестанно подтверждающихся и позволяющих пред¬сказывать факты. Относительно же истории еще сомни¬тельно, открыла ли она хоть один закон, собственно ей принадлежащий; она выработала лишь изящные картины и по точности своих предсказаний стоит на одной степени с предсказателями погоды. Это первое. Второе же и самое важное есть то, что современные стремления к лучшему и справедливейшему, как в ясном понимании цели, в вер¬ном выборе средств, так и в надлежащем направлении деятельности, черпают свой материал почти исключи¬тельно из данных естествознания, а история представляет
331

крайне мало полезного материала как по неопределенно¬сти смысла событий минувшего времени, доставляющих одинаково красивые аргументы для прямо противополож¬ных теорий жизни, так и по совершенному изменению обстановки с течением времени, что делает крайне труд¬ным приложение к настоящему результатов, выведенных из событий несколько отдаленных, даже тогда, когда эти результаты точны. Уступая, таким образом, и в теорети¬ческой научности, и в практической полезности трудам естествоиспытателя, могут ли труды историка быть по¬ставлены с ним рядом?
Чтобы уяснить себе поставленный здесь вопрос, сле¬дует условиться в том, какой объем придаем мы слову естествознание. Я не имею здесь вовсе в виду строгой классификации наук со всеми спорными вопросами, ею возбуждаемыми. Само собою разумеется, что история, как естественный процесс, могла бы быть подведена под область естествознания и тогда самое противоположение, рассматриваемое выше, не имело бы места. Во всем после¬дующем я буду понимать под термином естествознание два рода наук: науки феноменологические, исследующие законы повторяющихся явлений и процессов, и науки морфологические, изучающие распределение предметов и форм, которые обусловливают наблюдаемые процессы и явления, причем цель этих наук есть сведение всех наблю¬даемых форм и распределений на моменты генетических процессов. Оставляя в стороне ряд морфологических наук, обращу внимание на то, что к ряду наук феноме-нологических я буду относить: геометрию, механику, группу физико-химических наук, биологию, психологию,