оно потеряет эту силу, ни одна рука не поднимется на его защиту (1, III, стр. 219—220).
Но так как в современных обществах вообще и в России в осо¬бенности материальная сила сосредоточена в государственной вла¬сти, то, следовательно, истинная революция — действительная ме¬таморфоза силы нравственной в силу материальную — может со¬вершиться только при одном условии: при захвате революционе¬рами государственной власти в свои руки; иными словами, бли¬жайшая, непосредственная цель революции должна заключаться не в чем ином, как только в том, чтобы овладеть правительствен¬ной властью и превратить данное, консервативное государ¬ство в государство революционное.
… Но захват власти, являясь необходимым условием револю¬ции, не есть еще революция. Это только ее прелюдия. Революция осуществляется революционным государством, которое, с одной
369

стороны, борется и уничтожает консервативные и реакционные элементы общества, упраздняет все те учреждения, которые пре¬пятствуют установлению равенства и братства; с другой — вводит в жизнь учреждения, благоприятствующие их развитию.
Таким образом, деятельность революционного государства должна быть двоякая: революционно-разрушительная и револю-ционно-устроительная.
… Если первая преимущественно опирается на силу мате-риальную, то вторая — на силу нравственную (1, III, стр. 224—225).
На Западе, как и у нас, мы замечаем два течения: одно — чи¬сто утопическое, федеративно-анархическое, другое — реалистиче¬ское, централизационно-государственное. …
Несостоятельность так называемого анархического принципа по отношению к революционной борьбе сознается самими анархи¬стами; но, не решаясь отказаться от него вполне, они вводят в него такие поправки и изменения, которые подрывают его в кор¬не. … Революционная партия все яснее и яснее начинает созна¬вать, что без захвата государственной власти в свои руки невоз¬можно произвести в существующем строе общества никаких проч¬ных и радикальных изменений, что социалистические идеалы, не¬смотря на всю их истинность и разумность, до тех пор останутся несбыточными утопиями, пока они не будут опираться на силу, пока их не прикроет и не поддержит авторитет власти.
В связи с таким сознанием необходимо должна измениться и самая форма организации революционных сил. По мере того как политический элемент борьбы выдвигается на первый план, все сильнее и сильнее чувствуется потребность, с одной стороны, более централизовать революционные силы, с другой — облечь большею тайною их деятельность. …
Мы не сомневаемся в успехе этой работы, мы верим, что ре-волюционные силы, скрывшись под легальную почву, кончат тем, что взорвут ее, разрушат величественное здание «буржуазного об¬щества» и под его обломками погребут старый мир (1, III, 230— 231).
Мы уже говорили в одной из предыдущих хроник, что внима¬ние современных исследователей главным образом обращено в на¬стоящее время на северные, полярные страны и Африку. Особенно полюбилась им Африка. Англия, Америка, Франция, Германия, Италия и даже Россия шлют туда своих ученых и соперничают друг с другом в открытиях и исследованиях. Однако до последнего времени все эти открытия и исследования производились без вся¬кого общего плана, без всякой системы …. Огромная и часто со¬вершенно бесполезная потеря денег, потеря людей, несоразмер¬ность затраченных усилий с достигнутыми результатами, с одной стороны, с другой — постоянно возрастающий интерес к африкан¬ским «тайнам» навели некоторых ученых и промышленников на мысль о необходимости централизовать научно-промышленную эксплуатацию Африки, подчинить ее одному общему плану, одной общей системе. Мысль эта почему-то очень понравилась бельгий¬скому королю, и по его инициативе во второй половине прошлого года состоялась в Брюсселе международная географическая кон¬ференция для обсуждения вопроса о наилучших и наиболее целе¬сообразных средствах цивилизовать Африку. Сам король предсе¬дательствовал на ней. В своей вступительной речи его величество
370

заявил, что «цель, соединившая под его председательством уче-ных-географов Европы, заслуживает самого полного внимания всех истинных друзей человечества. Эта цель — проложить европейской цивилизации путь в единственную часть света, в которую она (на беду европейским купцам и промышленникам!) еще не проникла, рассеять тот мрак, ту тьму, в которой прозябают ее народы, одним словом, эта цель — организовать правильный крестовый поход на Африку — поход вполне достойный «эпохи прогресса»» (2, стр. 126— 127).
Африканцы могут быть теперь спокойны: цивилизация их страны обеспечена благодаря великодушию и нежной заботливо¬сти бельгийского короля и европейских ученых. Это великодушие и эта нежная заботливость «белых людей», без сомнения, тронет нецивилизованные сердца «черных варваров» и произведет бла¬готворное впечатление на их «детские» умы. Это тем более вероят¬но, что «варвары» уже имели много случаев весьма основательно познакомиться с конкретными представителями и истолкователями этих возвышенных чувств европейских просветителей. Подвиги солдат Беккер-Паши … не скоро, конечно, изгладятся из воспоми¬наний туземцев (.2, стр. 129).
Социальная наука, понимаемая в обширном значении этого слова, т. е. в смысле изучения явлений социальной жизни вообще (независимо от того направления, в котором производится это изу¬чение), проходит через те же фазисы развития, как и всякая на¬ука вообще. Вначале она имела чисто догматический характер; она признавала или отрицала явления социального мира не на основании рационального, критического анализа их, а просто на основании или какого-нибудь априористического положения, усвоенного на веру, или темного, бессознательного чувства (1, I, стр. 403).
Теперь разве какой-нибудь невежда решится назвать утопи-стами современных представителей отрицательного направления, хотя их идеалы, в сущности, те же, что были и у отрицателей-дог¬матиков. Сущность та же, но форма изменилась и упростилась. Формы общежития вообще сведены к формам экономической жиз¬ни; доказано, что последние обуславливают собою первые, что, каковы экономические отношения, таковы будут отношения со¬циальные, политические, нравственные и всякие другие; доказано, что экономические отношения, в свою очередь, обуславливаются отношениями труда к производству. Таким образом, социальный вопрос со всею его запутанною сложностью свелся к вопросу об отношениях труда к производству, т. е. к рабочему вопросу. Такое сведение, очевидно, должно было значительно упростить задачу и поставить ее на чисто реальную, практическую почву.
Анализ существующих отношений труда к производству пока¬зал, что они не соответствуют истинным требованиям разумного общежития; порабощая труд настоящего поколения труду прошед¬шего (капиталу), они создают вредные привилегии для наименее трудящихся классов общества и делают крайне бедственным и не¬обеспеченным существование классов наиболее трудящихся. Сле¬довательно, они не только не выгодны для большинства (так как трудящиеся классы составляют большинство), они противны осно¬вам всякого разумного общежития, потому что они противны инте¬ресам труда. … Нереальность же и вредность этих отношений
371

зависит от того, что реальные, фактические отношения труда к производству постоянно искажаются и уродуются под влиянием преданий и привилегий, унаследованных от давно прошедших времен. Труд есть, всегда был и будет единственным источни¬ком всякого производства; следовательно, он должен иметь на него и все права; но на самом деле между ним и производством стоит посредник, который …, не принимая сам ни малейшего личного участия в производстве, присваивает его всецело себе, уделяя труду лишь то, что найдет для себя выгодным (1, I, стр. 405—406). Я полагаю, что все явления политического, нравственного и интеллектуального мира, в последнем анализе, сводятся к явле¬ниям экономического мира и «экономической структуре» общества, как выражается Маркс. Развитие и направление экономических начал обуславливает собою развитие и направление политических и социальных отношений вообще, кладет свою печать на самый интеллектуальный прогресс общества, на его мораль, на его поли¬тические и общественные воззрения. Отсюда, оставаясь верным этой исходной точке, я, встречаясь с каким-нибудь фактом, с ка¬ким-нибудь крупным явлением из общественной жизни, с какою-нибудь социальною теориею, с каким-нибудь нравственным прави¬лом и воззрением, стараюсь прежде всего вывести его из данных экономических отношений, объяснить его разными хозяйствен¬ными расчетами и соображениями. Отсюда для каждого … долж¬но быть понятно, почему, с этой точки зрения, мне должны ка¬заться странными и недальновидными те историки, которые отно¬сят, например, французскую революцию к разрушительным нача¬лам вольнодумной философии XVIII в., тогда как, с моей точки зрения, самые эти разрушительные начала суть не более как про¬дукт, как результаты данных экономических отношений. Это не значит, что я отвергаю историческое значение идей и ставлю ни во что умственный прогресс; нет, это значит только, что я не¬сколько иначе смотрю на историческую роль идей, чем смотрят на нее барды безграничного всемогущества человеческого интел¬лекта. Идея (я говорю, разумеется, об идеях из области общест¬венных и нравственных наук) всегда является воплощением, вы¬ражением, если хотите, теоретическою реакциею какого-нибудь экономического интереса; прежде, чем она возникла, этот интерес уж существовал, она явилась для него и ради него. Справедливость этой мысли особенно ярко обнаруживается именно на философии XVIII в. … Для того, чтобы победить в практической жизни, эко¬номический интерес нуждается в двух вещах: в материальной силе и в организации этой силы. Материальная сила представ¬ляется, по большей части, людьми невежественными и непроница¬тельными, неспособными к стройной, целесообразной организации. Потому для победы того или другого общественного элемента не¬обходимо, чтобы на его сторону стала часть интеллигентного мень¬шинства. Это интеллигентное меньшинство придает материальной силе соответствующую организацию и направляет ее к определен¬ной цели. Отсюда само собою становится понятным, как важна для социального прогресса вообще победа той или другой идеи, распространение среди интеллигенции того или другого воззрения, той или другой морали. Отсюда сама собою становится понятной и та роль, которую играют идеи в истории человеческого разви¬тия. …
372

Вы говорите: «Умственная, нравственная, политическая, од-ним словом, все явления общественной жизни находятся в нераз¬рывной связи между собою». Но я спрашиваю вас: какая это связь: связь ли это со-существование или причинная связь? Если первая, то где же коренная причина, породившая все эти явления? Если вторая, то которое же из этих явлений следствие, которое причина? Ведь невозможно же, чтобы А было причиною В и в то же время В — причиною А. Одно, следовательно, из двух: или А есть следствие, а В — причина или В — следствие, а А — при¬чина, которое же из двух? Неужели вы не понимаете, что в этом и весь вопрос и что сказать: будто А обуславливает В, а В обуславливает А, — это значит сказать величайшую бессмыслицу, которую нельзя оправдать даже таким городническим либерализ¬мом, как, например: эти идеи не про нас, нам рано знать то, что знают другие (3, стр. 63—65).
Все те формы, все те явления общественной жизни, — встре-чается ли она с ними в политической, юридической, экономиче-ской или нравственной области, — в которых обнаруживается тен¬денция уравнять индивидуальности и установить гармонию между потребностями и средствами к их удовлетворению, должны быть рассматриваемы, с ее точки зрения, как прогрессивные. Наоборот, те формы и те явления, в которых обнаруживаются противополож¬ные тенденции или только одна из указанных тенденций, должны быть рассматриваемы как регрессивные, и к ним она должна отно¬ситься отрицательно. … Показав зависимость юридических, поли¬тических и др. форм общественного быта от форм экономических, … она1 свела их к двум категориям: к первой она отнесла все те разнообразные