стр. 40).
В истории человечества самоутверждение личности часто представляло, и продолжает представлять, нечто совершенно от¬личное и нечто более обширное и глубокое, чем та мелочная, неразумная умственная узость, которую большинство писателей выдает за «индивидуализм» и «самоутверждение». Равным обра¬зом двигавшие историю личности вовсе не сводились на одних тех, кого историки изображают нам в качестве героев. Вследствие этого я имею в виду, если удастся, подробно разобрать впослед¬ствии роль, которую сыграло самоутверждение личности в про¬грессивном развитии человечества (5, стр. 10).
Полное развитие личности и ее личных особенностей может иметь место … только тогда, когда первые, главные потребно¬сти человека в пище и жилье удовлетворены, когда его борьба за жизнь, против силы природы упростилась, когда его время не поглощено тысячами мелких забот о поддержании своего существования. Тогда только ум, художественный вкус, изобрета¬тельность и вообще все способности человека могут развиваться свободно (6, стр. 4?—47).
Свобода есть возможность действовать, не вводя в обсужде-ние своих поступков боязни общественного наказания (телесного,
377
или страха голода, или даже боязни порицания, если только оно не исходит от друга) (7, стр. 25).
Государство, в совокупности, есть общество взаимного стра¬хования, заключенного между землевладельцем, воином, судьей и священником, чтобы обеспечить каждому из них власть над народом и эксплуатацию бедноты.
Таково было происхождение государства, такова была его история, и таково его существо еще в наше время (1, стр. 99).
Теперь полнейшее уничтожение государства является в свою очередь исторически необходимым, потому что государство — это отрицание свободы и равенства, потому что оно только портит все, за что принимается, даже тогда, когда хочет провести в жизнь то, что должно служить на пользу всем (1, стр. 76).
ФИЛОСОФИЯ
Если мы знаем что-либо о Вселенной, о ее прошлом сущест¬вовании и о законах ее развития; если мы в состоянии определить отношения, которые существуют, скажем, между расстоя¬ниями, отделяющими нас от Млечного Пути и от движений солнц, а также молекул, вибрирующих в этом пространстве; если, одним словом, наука о Вселенной возможна, это значит, что между этой Вселенной и нашим мозгом, нашей нервной системой и нашим организмом вообще существует сходство структуры.
Если бы наш мозг состоял из веществ, существенно отличаю¬щихся от тех, которые образуют мир солнц, звезд, растений и других животных; если бы законы молекулярных вибраций и химических преобразований в нашем мозгу и нашем спинном хребте отличались бы от тех законов, которые существуют вне нашей планеты; если бы, наконец, свет, проходя через простран¬ство между звездами и нашим глазом, подчинялся бы во время этого пробега законам, отличным от тех, которые существуют в нашем глазу, в наших зрительных нервах, через которые он проходит, чтобы достичь до нашего мозга, и в нашем мозгу, то никогда мы не могли бы знать ничего верного о Вселенной и законах — о постоянных существующих в ней отношениях; то¬гда как теперь мы знаем достаточно, чтобы предсказать массу вещей и знать, что сами законы, которые дают нам возможность предсказывать, есть не что иное, как отношения, усвоенные на-шим мозгом.
Вот почему не только является противоречием называть не-познаваемым то, что известно, но все заставляет нас, наоборот, верить, что в природе нет ничего, что не находит себе эквивален¬та в нашем мозгу — частичке той же самой природы, состоя¬щей из тех же физических и химических элементов, — ничего, следовательно, что должно навсегда оставаться неизвестным, то есть не может найти своего представления в нашем мозгу (1 стр. 309).
И там, где некоторые ученые, слишком нетерпеливые или находящиеся под слишком сильным влиянием их первоначаль-ного воспитания, желали видеть «падение науки», я видел только нормальное явление, хорошо знакомое математикам, — именно явление «первого приближения». …
378
Сделав великие открытия о неуничтожаемости материи, единстве физических сил, действующих как в одушевленной, так и в неодушевленной материи, установив изменяемость видов и т. д., науки, изучающие детально последствия этих открытий, ищут в настоящий момент «вторые приближения», которые будут более точно соответствовать реальным явлениям жизни природы.
Воображаемое «падение науки», о котором так много говорят теперь модные философы, есть не что иное, как искание этого «второго» и «третьего приближения», которому наука отдается всегда после каждой эпохи великих открытий (1, стр. 4—5).
Действительно, чтобы сказать, что то, что находится «за пре¬делами» современной науки, непознаваемо, нужно быть уверен¬ным, что оно существенно отличается от того, что мы научились знать до сих пор. Но тогда это уже является громадным знанием об этом неизвестном. Это значит утверждать, что оно отличается настолько от всех механических, химических, умственных и чув¬ственных явлений, о которых мы знаем хоть что-нибудь, что оно никогда не будет подведено ни под одну из этих рубрик (1, стр.308).
Едва только мы начинаем изучать животных — не в одних лишь лабораториях и музеях, но также и в лесу, в лугах, в сте-пях и в горных странах, — как тотчас же мы замечаем, что, хотя между различными видами, и в особенности между различными классами животных, ведется в чрезвычайно обширных размерах борьба и истребление, в то же самое время в таких же или даже в еще больших размерах наблюдается взаимная поддержка, вза¬имная помощь и взаимная защита среди животных, принадлежа¬щих к одному и тому же виду или по крайней мере к тому же сообществу (5, стр. 16).
Несметное количество самых разнообразных фактов, кото¬рые мы прежде объясняли каждый своею причиною, было охваче¬но Дарвином в одно широкое обобщение. Приспособление живых существ к обитаемой ими среде, их прогрессивное развитие, ана¬томическое и физиологическое, умственный прогресс и даже нравственное совершенствование — все эти явления стали пред¬ставляться нам как части одного общего процесса (5, стр. 13).
Спенсер, подобно Гексли и многим другим, понял идею «борьбы за существование» совершенно неправильным образом: он представлял ее себе не только, как борьбу между различными видами животных (волки поедают зайцев, многие птицы пи-таются насекомыми и так далее), но и как ожесточенную борьбу за средства существования и место на земле внутри каждого вида, между особями одного и того же вида. Между тем подоб¬ная борьба не существует, конечно, в тех размерах, в каких воображали ее себе Спенсер и другие дарвинисты (1, стр. 34).
Конт не понял, что нравственное чувство человека зависит от его природы в той же степени, как и его физический организм; что и то, и другое являются наследством от весьма долгого про¬цесса развития эволюции, которая длилась десятки тысяч лет (1, стр. 25).
Когда Герберт Спенсер, в свою очередь, принялся за пост-роение «Синтетической философии» во второй половине девятнадцатого века, он мог бы сделать это, не впадая в ошибки, которые встречаешь в «Позитивной политике» Конта. И однако
379
«Синтетическая философия» Спенсера, представляя собой шаг вперед (в этой философии нет места для религии и религиозных обрядов), содержит еще в своей социологической части столь же крупные ошибки, как и работа Конта (1, стр. 33).
Для современного натуралиста этот «диалектический метод» напоминает что-то давно прошедшее, пережитое и, к счастью, дав¬но уже забытое наукой. Ни одно из открытий девятнадцатого века — в механике, астрономии, физике, химии, биологии, психо¬логии, антропологии — не было сделано диалектическим методом. Все они были сделаны единственно научным индуктивным ме¬тодом. И так как человек есть часть природы, а его личная и общественная жизнь есть так же явление природы, как и рост цветка или развитие общественной жизни у муравьев и пчел, то нет основания, переходя от цветка к человеку или от поселе¬ния бобров к человеческому городу, оставлять метод, который до сих пор так хорошо служил нам, и искать другой, в арсенале метафизики (1, стр. 43).
МИХАЙЛОВСКИЙ
Николай Константинович Михайловский (1842—1904) — один из крупнейших идеологов либерального народничества, видный
русский социолог, критик и пуб-лицист. Родился в семье чинов¬ника г. Мещовска. Учился в Пе-тербургском университете, из ко-торого был исключен в 1863 г. за революционную деятельность. В «Отечественных записках» были напечатаны его основные труды: «Что такое прогресс?», «Теория Дарвина и обществен¬ная наука», «Вольтер — человек, Вольтер — мыслитель», «Орган, неделимое, общество», «Жесто¬кий талант», «Записки профана», «Письма о правде и неправде» и др.
В социологии Михайловский был близок к позитивизму, опи-рался на «субъективный метод». В то же время он был сторон¬ником объективного метода из¬учения природы.
В. И. Ленин писал: «Великой исторической заслугой Михай¬ловского в буржуазно-демократи¬ческом движении в пользу ос¬вобождения России было то, что он горячо сочувствовал угне¬тенному положению крестьян, энергично боролся против всех и всяких проявлений крепостнического гнета, отстаивал в ле¬гальной, открытой печати — хотя бы намеками сочувствие и ува-
380
женив к «подполью», где действовали самые последовательные и решительные демократы разночинцы, и даже сам помогал прямо этому подполью» *.
В 1892 г. Михайловский возглавил журнал «Русское богат¬ство», который был органом либерально-реформистского течения в народничестве. В 80-х годах Михайловский переходит к борьбе против идей марксизма, хотя в 70-х годах (после выхода «Капи¬тала» К. Маркса на русском языке в 1872 г.) Михайловский поло¬жительно оценивал этот главный труд марксизма, полемизировал с Ю. Жуковским, отвергавшим экономическую теорию Маркса. Русские марксисты во главе с В. И. Лениным доказали научную несостоятельность и политическую реакционность народнически-либерального учения об исторических судьбах капитализма в Рос¬сии, показали, что Михайловский в своей философии сделал шаг назад от Чернышевского к позитивизму.
Данный вступительный текст принадлежит В. В. Богатову. Тематическая подборка фрагментов из произведений философа осуществлена В. В. Богатовым и Б. Н. Чикиным по изданиям П. К. Михайловского: 1) «Сочинения», т. 1—6. СПб., 1896— 1897; 2) «Полное собрание сочинений», т. 10. СПб., 1913; 3) «Рево¬люционные статьи». Берлин, 1906.
ПОЛИТИКА
Правда … всегда составляла цель моих исканий. Правда-исти¬на, разлученная с правдой-справедливостью, правда теоретического неба, отрезанная от правды практической земли, всегда оскорб¬ляла меня, а не только не удовлетворяла. … Я никогда не мог поверить и теперь не верю, чтобы нельзя было найти такую точку зрения, с которой правда-истина и правда-справедливость явля¬лись бы рука об руку, одна другую пополняя. … Безбоязненно смотреть в глаза действительности и ее отражению — правде-исти¬не, правде объективной, и в то же время охранять и правду-спра¬ведливость, правду субъективную, — такова задача всей моей жизни (1, I, стр. V).
Скажите же мне ваше повелительное наклонение не в теоре-тической области, а в практической. В ожидании я вам скажу свое: сидите смирно и готовьтесь.
Другого я не знаю, другого, по-моему, русский социалист теперь не может иметь. Никакой радикально-социалистической оппозиции в России нет, ее надо воспитывать. Задача молодого поколения может состоять только в том, чтобы готовиться к тому моменту, когда настанет время действовать. Само оно бессильно его вызвать и будет только задаром
