различие представлений, связываемых с понятием «животное», в них есть• общая сторона: все они суть не что иное, как представления какой-нибудь части целого животного ин¬дивидуума — части целого, т. е. продукты анализа.
2) «Время», говорится обыкновенно, есть понятие очень общее, потому что в нем чувствуется очень мало реального. Но именно последнее обстоятельство и ука¬зывает на то, что в основе его лежит лишь часть конк¬ретного представления. В самом деле, только звук и мы¬шечное ощущение дают человеку представления о вре¬мени, притом не всем своим содержанием, а лишь одною, стороною, тягучестью звука и тягучестью мышечного чувства. Перед моими глазами двигается предмет; следя за ним, я двигаю постепенно или головой, или глазами, или обоими вместе; во всяком случае зрительное ощуще¬ние ассоциируется с тянущимся ощущением сокращаю¬щихся мышц, и я говорю: «движение тянется подобно звуку». Дневная жизнь человека проходит в том, что он или двигается сам, получает тянущиеся ощущения, или видит движение посторонних предметов — опять оно же, или, наконец, слышит тянущиеся звуки (и обонятельные и вкусовые ощущения имеют тоже характер тягучести). Отсюда выходит, что день тянется подобно звуку, 365 дней тянутся подобно звуку и т. д. Отделите от конкретных представлений и движения дня и года характер тягучести — и получится понятие времени. Опять процесс дробления целого на части.
3) Понятие «величины» рассматривают обыкновенно как продукт соизмерения в сознании двух представлений и вводят в процесс особенную способность сравнивать и выводить заключения. Дело объясняется, однако, проще. Дробя конкретное зрительное представление миллионы раз, глаз привыкает к различию ощущений между це¬лым и частью во всех отношениях, следовательно, и со стороны величины. Ассоциируя же эти акты с слуховыми ощущениями, служащими этим отношениям именем, ре¬бенок выучивается узнавать и говорить, что больше, что меньше. Представления о целом и части со стороны ве¬личины уясняются потом различием осязательных ощу-
399

щений, сочетающихся с зрительными. Различие стало, наконец, совершенно ясно. Момент этот характеризуется физиологически следующим образом: ребенок выучился находить различие между количеством зрительных сфер, которые покрываются изображением целого предмета на сетчатой оболочке и частью его. Тогда ребенок, конечно, может уже отличать по величине и два отдельных пред¬мета, рисующихся на его сетчатой оболочке; тот будет больше, которого изображение занимает на ней больше места, и наоборот. Ребенок знает, таким образом, два предмета, равных по величине, и вдруг видит раз, два, десять раз, миллионы раз, что из этих равных предметов тот, который дальше от глаз, кажется всегда меньше. Если представление об их действительном равенстве крепко, то его не обманет кажущееся неравенство (напри¬мер, ребенок лет 4 не смешает свою высокую мать издали с знакомой девочкой, которая вблизи равна по росту ма¬тери, рассматриваемой издалека); в противном случае он, конечно, ошибется.
И взрослый человек судит о величине предметов та-ким же образом: он ощущает последовательно и очень резко (вследствие многократного повторения процесса) количество зрительных сфер сетчатой оболочки, покры¬тых двумя изображениями. Явно, что здесь, как говорится, обращается внимание лишь на одну сторону конкретного зрительного ощущения, опять анализ.
На вопрос о сочетании понятий отвечать примером те¬перь уже нечего: они сочетаются как дробные части конк¬ретных представлений (стр. 133—135).
Все без исключения психические акты, не осложнен-ные страстным элементом (об этих будет речь ниже),раз¬виваются путем рефлекса. Стало быть, и все сознательные движения, вытекающие из этих актов, движения, назы¬ваемые обыкновенно произвольными, суть в строгом смыс¬ле отраженные.
Таким образом, вопрос, лежит ли в основе произволь¬ного движения раздражение чувствующего нерва, решен утвердительно. Вместе с этим стало уже понятно, отчего в произвольных движениях это чувствующее возбуждение часто вовсе не заметно, по крайней мере неопреде¬лимо.
На это причин очень много, все же они сводятся на следующие общие:
400

1. Очень часто, если не всегда, к ясной по содержанию ассоциации, например к зрительно-слуховой, примеши¬вается темная мышечная, обонятельная или какая другая. По резкости первой, вторая или вовсе не замечается, или очень слабо. Тем не менее она существует, и достаточно прийти ей на миг в сознание, чтобы вслед за тем высту¬пило и зрительно-слуховое сочетание. Пример: днем я за-нимаюсь физиологией, вечером же, ложась спать, думаю о политике. При этом случается, конечно, подумать иног¬да и о китайском императоре. Этот слуховой след ассоци¬ируется у меня, следовательно, с ощущениями лежания в постели: мышечными, осязательными, термическими и пр. Бывают дни, когда или от усталости, или от нечего де¬лать ляжешь в постель и вдруг в голове — китайский им¬ператор. Говорят обыкновенно, что это посещение ни с того ни с сего, а выходит, что он у меня был вызван ощу-щением постели. Теперь же, как я написал этот пример, он будет и часто моим гостем, потому что ассоциируется с более резкими представлениями.
2. К ряду логически связанных представлений ассоци¬ируется не имеющее к ним ни малейшего отношения. В таком случае человеку кажется странным выводить ряд мыслей, появившихся в его голове, из этого представле¬ния; а между тем оно-то и было толчком к этим мыслям.
3. Ряд сочетанных представлений длится’ иногда в со¬знании очень долго. Выше было сказано, что идеальные пределы его — просыпание утром и засыпание ночью. В таких случаях человеку очень трудно припомнить, что именно вызвало в нем данный ряд мыслей.
Как бы то ни было, а в большинстве случаев и при внимательности человека к самому себе внешнее влияние, вызвавшее данный ряд представлений, всегда может быть подмечено (стр. 148—149).
Итак, рядом с тем, как человек путем часто повторя¬ющихся ассоциированных рефлексов выучивается груп¬пировать свои движения, он приобретает (и тем же путем рефлексов) и способность задерживать их. Отсюда-то и вытекает тот громадный ряд явлений, где психическая деятельность остается, как говорится, без внешнего выра¬жения, в форме мысли, намерения, желания и пр.
Теперь я покажу читателю первый и главнейший из результатов, к которому приводит человека искусство за¬держивать конечный член рефлекса. Этот результат
401

резюмируется умением мыслить, думать, рассуждать. Что такое в самом деле акт размышления? Это есть ряд свя¬занных между собою представлений, понятий, существую¬щий в данное время в сознании и не выражающийся ни¬какими вытекающими из этих психических актов внеш¬ними действиями. Психический же акт, как читатель уже знает, не может явиться в сознание без внешнего чувст¬венного возбуждения. Стало быть, и мысль подчиняется этому закону. А потому в мысли есть начало рефлекса, продолжение его и только нет, по-видимому, конца — дви¬жения.
Мысль есть первые две трети психического реф-лекса. …
Когда говорят, следовательно, что мысль есть воспроиз¬ведение действительности, то есть действительно бывших впечатлений, то это справедливо не только с точки зре¬ния развития мысли с детства, но и для всякой мысли, повторяющейся в этой форме хоть в миллион первый раз, потому что читатель уже знает, что акты действительного впечатления и воспроизведения его со стороны сущности процесса одинаковы.
Я остановлюсь несколько на свойствах мысли, чтобы быть впоследствии понятным читателю, когда дело дой¬дет до обманов самосознания.
Мысль одарена в высокой степени характером субъек¬тивности. Причина этому понятна, если вспомнить исто¬рию развития мысли. В основе ее лежат в самом деле ощу¬щения из всех сфер чувств, которые наполовину субъек¬тивны; да и самые зрительные и осязательные ощущения, имеющие, как известно, вполне объективный характер в минуту своего происхождения, могут делаться в мысли вполне субъективными, потому что большинство людей думает и об осязательных, и о зрительных представлениях словами, то есть чисто субъективными слуховыми ощуще¬ниями. Наконец, независимо от этого перевертывания в мысли объективных ощущений в субъективные (путем зрительно-осязательно-слуховой дизассоциации), зритель¬ные и осязательные ощущения в мысли, даже в том слу¬чае, если мы думаем образами, не имеют обыкновенно реальной яркости, то есть образы в мысли не так ясны, как в действительности. Причина этому заключается, ко-нечно, в том, что зрительные и осязательные ощущения ассоциируются с другими; следовательно, в мысли вни-
402

манию нет причины остановиться именно на зрительном, а не на слуховом ощущении; при действительной же встрече с внешним предметом глазами или рукой условие для внимания в эту сторону дано. Как бы то ни было, а отсюда следует, что присутствие образных представлений в мысли не может мешать субъективности характера по¬следней (стр. 154—157).
Человек есть определенная единица в ряду явлений, представляемых нашей планетой, и вся его даже духов-ная жизнь, насколько она может быть предметом науч-ного исследования, есть явление земное. Мысленно мы можем отделять свое тело и свою духовную жизнь от всего окружающего, подобно тому как отделяем мысленно цвет, форму или величину от целого предмета, но соответ¬ствует ли этому отделению действительная отдельность? Очевидно, нет, потому что это значило бы оторвать чело¬века от всех условий его земного существования. А между тем исходная точка метафизики и есть обособление духов¬ного челов’ека от всего материального — самообман, упорно поддерживающийся в людях яркой характерностью само¬ощущений. Раз этот грех сделан, тогда человек говорит уже логически: так как все окружающее существует по¬мимо меня, то оно должно иметь определенную физионо¬мию существования помимо той, в которой реальность яв¬ляется передо мной при посредстве воздействия ее на мои органы чувств. Последняя форма, как посредственная, не может быть верна, истина лежит в самобытной, независи¬мой от моей чувственности форме существования. Для познания этой-то формы у меня и есть более тонкое, не¬чувственное орудие — разум. В этом ряду мыслей все, за исключением последней, абсолютно верны, но последняя и заключает в себе ту фальшь, о которой идет речь: от¬рывать разум от органов чувств — значит отрывать явле¬ние от источника, последствие от причины. Мир действи¬тельно существует помимо человека и живет самобытной жизнью, но познание его человеком помимо органов чувств невозможно, потому что продукты деятельности органов чувств суть источники всей психической жизни (стр. 285-286).’
Умозаключению не соответствует никакого реального субстрата; но содержание его, а вместе с тем и содержа¬ние всей мысли определяется тем, какими сторонами со¬поставляются друг с другом реальные факторы мысли (не
403

нужно забывать, что этими факторами могут быть один предмет и то или другое его качество или состояние, два цельных предмета или, наконец, качества или состояния двух предметов). Сопоставляется, например, реальное впечатление от целого образа с репродукцированным сход¬ным каким-нибудь признаком, выходит констатирование последнего в целом; сопоставляются два несходных факта, следующих друг за другом постоянно и неизбежно во вре¬мени, — содержанием мысли является каузальная связь между объектами мысли и пр.
Процесс мышления не изменяется ни на йоту ни при сравнении многих реальных объектов между собой, ни при сопоставлении объектов, раздробленных уже при по¬мощи научных средств, хотя продуктами такого мышле¬ния является уже вся наука о реальном мире.
Он не изменяется и для случаев математического мышления, в котором объектами мысли часто являются даже такие абстракции, которые представляют продукты дробления,