1862 г. исключен из числа сту¬дентов. Занимаясь проблемами естествознания, Тимирязев уже на студенческой скамье увлекается социальной проблематикой.
Тимирязев формировался в эпоху первой революцион¬ной ситуации (1859—1861 гг.) и бурного расцвета мирового и
425

отечественного естествознания. Как ученый Тимирязев испытал определяющее влияние И. Сеченова и Ч. Дарвина. Он был одним из первых в России, кто познакомился с »Капиталом» К. Маркса (на языке оригинала). В 1868—1870 гг. находился в научной командировке за границей, а в 1875 г. защитил докторскую диссер¬тацию «Об усвоении света растением». С 1874 г. — профессор Московского университета, пользовавшийся огромной популяр¬ностью.
В философии Тимирязев был ярким представителем материа-лизма, последовательным борцом против идеализма всех мастей. Для него наука и материализм, наука и демократия были главным содержанием всей его творческой деятельности. Тимирязев по-стоянно вел борьбу против реакции в науке, жизни и философии. В 1911 г. в знак протеста против нарушения правительством прав университетов Тимирязев подал в отставку вместе с группой профессоров Московского университета.
Тимирязев был одним из тех крупных ученых России, кото¬рые приветствовали Великую Октябрьскую социалистическую революцию, отдали все свои силы служению советской родине, своему народу.
Подборка фрагментов из трудов К. А. Тимирязева осуще¬ствлена автором данного вступительного текста В. В. Богатовым по изданию: К. А. Тимирязев. Сочинения в десяти томах. М„ 1937—1940.
ФИЛОСОФИЯ И СОЦИОЛОГИЯ
Химия, физика, механика, говорят, не знают истории. Но это верно только в известном, условном смысле. Ко¬нечно, жизненный процесс, являясь всегда только эпизо¬дом, только отрывком одного непрерывного явления, при начале которого мы никогда не присутствуем, более, чем процессы неорганической природы, нуждается в пособии истории. Но, с другой стороны, разве существует какое-ни¬будь явление, которое не было бы только звеном в беско¬нечной цепи причинной связи? Только абстрактное отно¬шение к явлению, причем исследователь, отвлекаясь от реальной связи с прошлым и будущим, произвольно опре¬деляет границы изучаемого явления, освобождает этого исследователя от восхождения к прошлому. Всякое же возможно полное изучение конкретного явления неиз-менно приводит к изучению его истории. Для изучения законов равновесия и падения тел довольно данных экспе¬риментального метода и вычисления; для объяснения же, почему именно развалился дом на Кузнецком мосту, нуж¬на его история. Для раскрытия законов движения небес¬ных тел довольно законов механики, но для объяснения,
426

почему планеты солнечной системы движутся именно так, а не иначе (т. е. в одну сторону и т. д.), нельзя было обойтись без попытки восстановить их историю, как это сделали Кант и Лаплас (VI, стр. 57—58).
Противоречие, представляемое органическим миром, заключается в следующем. Если все живые существа свя¬заны узами кровного родства, то вся совокупность их должна бы представить одно сплошное непрерывное це¬лое, без промежутков и перерывов, и самая классифика¬ция, в смысле подразделения на группы, должна являться делом произвольного, условного проведения границ там, где их действительно не существует, т. е. (как в клас-сификациях искусственных) являться продуктом нашего ума, а не реальным фактом, навязанным извне самою при¬родой. Совокупность органических форм, связанных един¬ством происхождения, должна бы нам представиться чем-то слитным, вроде Млечного Пути, где невооруженный глаз не различает отдельных светил, а не собранием раз¬личаемых глазом и разделенных ясными промежутками отдельных звезд, группирующихся в созвездия. А, между тем, эти различные и обозначаемые нами различными именами отдельные органические формы, эти собиратель¬ные единицы, из которых мы строим все наши системы классификации, все равно, искусственные или естествен¬ные, являются вполне реально, фактически обособлен¬ными, замкнутыми в себе, не связанными между собою, как и отдельно видимые звезды. И, в то же время, груп¬пировка их в естественной системе является не произ¬вольной, искусственной, как группировка звезд в созвез¬дия, а также вполне реальной, основанной на несомнен¬ной внутренней связи. Органический мир представляет нам несомненную цепь существ, но под условием, чтобы мы смотрели на нее с известного расстояния, охватывая ее в одном общем взгляде; если же мы подойдем ближе, то убедимся, что это не сплошная цепь, а лишь располо¬женные, несомненно, наподобие цепи, но, тем не менее, не сцепляющиеся между собой, не примыкающие непо¬средственно, отдельные звенья (VI, стр. 64—65).
Едва ли … без известной степени односторонности можно видеть в естественноисторическом виде только нечто аналогичное «универсалиям» схоластического реа-лизма, едва ли мы не должны скорее признать, что … естественноисторический вид не простое отвлеченное
427

понятие, что в нем есть еще присущий ему элемент и что этот-то элемент имеет объективное существование. …
Соединение разновидностей в видовые группы, точно так же как и соединение видов в роды, родов в семейства, конечно, достигается путем отвлечения, но положение, что виды, из которых слагаются коллективные единицы высшего порядка, в большем числе случаев не связаны в одно непрерывное целое, а представляют между собою отдельные звенья разорванной цепи, есть простое заявле¬ние наблюденного факта и никаким образом не вытекает из психологического процесса образования отвлеченных понятий. Шлейден прав, говоря, что «лошадь» вообще не существует иначе, как в нашем представлении, потому что отвлеченная лошадь не имеет масти. Это верно по отношению к вариации в пределах этого понятия. Но отвлеченность общего понятия «лошадь» по отношению к обнимаемым им конкретным частным случаям не уничто¬жает того реального факта, что лошадь как группа сход¬ных существ, т. е. все лошади, резко отличается от дру¬гих групп сходных между собою существ, каковы осел, зебра, квагга и т. д. Эти грани, эти разорванные звенья органической цепи не внесены человеком в природу, а на¬вязаны ему самою природою (VI, стр. 104—105).
Когда сельский хозяин в своей сортировке отделяет одни семена от других, пользуется ли он определенным механизмом или только игрой случайностей? Когда хи¬мик отделяет на фильтре твердый осадок от жидкости, пользуется он механизмом или случайным явлением? Конечно, и да и нет. Каждый из этих процессов является и определенным механизмом, и хаосом случайностей, смотря по тому, с какой точки зрения мы себе предста-вим явление. Проследите, что происходит с каждым мел¬ким зернышком в сортировке, какой путь оно опишет, пока дойдет до отверстия в сетке, сколько раз проскольз¬нет мимо, а может быть, так и ухитрится уйти, спрятав¬шись за крупными. Или эта частица раствора, которая должна пройти через фильтр и упорно засела в осадке, не доказывает ли она, что вся операция фильтрования основана на случайности? Но попытайтесь убедить хи¬мика, что все его анализы основаны на случае, и он, ко¬нечно, только встретит смехом такое философское воз¬ражение. Или, еще лучше, убедите человека, садящегося в поеад Николаевской железной дороги, с расчетом быть
428

завтра в Петербурге, — убедите его, что эта уверенность основана на целом хаосе нелепейших случайностей. А между тем с философской точки зрения это верно. Ка¬кая сила движет паровоз? Упругость пара. Но физика нас учит, что это только результат несметных случайных уда¬ров несметного числа частиц, носящихся по всем направ¬лениям, сталкивающихся и отскакивающих и т. д. Но это далеко не все. Есть еще другой хаос случайных явлений, который называют трением. Вооружимся микроскопом, даже не апохроматом, а идеальным микроскопом, кото¬рый показал бы нам, что творится с частицами железа там, где колесо локомотива прильнуло к рельсу. Вон од¬на частица зацепилась за другую, как зубец шестерни, а рядом две, может быть, так прильнули, что их не разо¬рвать, вон третья оторвалась от колеса, а вон четвертая — от рельса, а пятая, быть может, соединилась с кислоро¬дом и, накалившись, улетела. Это ли не хаос? И, однако, из этих двух хаосов, — а сколько бы их еще набралось, если бы посчитать! — слагается, может быть, и тривиаль¬ный, но вполне определенный результат, что завтра я буду в Петербурге.
Итак, мы вправе называть естественный отбор механиз¬мом, механическим объяснением не потому, чтобы в ос¬нове его не лежало элементов случайности, а, наоборот, потому, что в основе всякого сложного механизма не¬трудно найти этот хаос случайностей (VII, стр. 315—316).
Астроном видит случайные явления, встречающиеся на поверхности солнца, но это не мешает ему изумляться по-прежнему стройности целого, видеть в солнце цент¬ральное светило, управляющее движениями планет, раз¬ливающее вокруг себя свет и жизнь. Историк сознает, что историю делают люди, с их страстями, ошибками, предрассудками, и это, однако, не мешает ему видеть, что из борющихся случайных единичных стремлений сла¬гается величественный процесс исторического прогресса. Точно так же если биолог доказывает, что процесс орга¬нического развития, располагая таким же случайным ма¬териалом, приводит его к такому же изумительному ре¬зультату, как прогресс исторический, то я не вижу повода кричать, что от этой мысли должны «переворачиваться внутренности» (VII, стр. 348).
Всякому человеку, привыкшему здраво рассуждать, понятно, где кроется логическая ошибка, в чем несоот-
429

ветствие между посылками и выводами. Ясно, что слово «возможность», примененное в известном, ограниченном смысле к части, распространяется в ином, более широком смысле на целое явление. …
Когда я говорю: дождь может идти, а может и не идти, я только хочу сказать, что он может идти и здесь или сегодня и не идти там или завтра, но ни в каком случае не вправе я делать из этого вывод, что существование дождя вообще (т. е. в течение года над всем бассейном Волги) могло быть подвергнуто сомне-нию. Ни в каком случае я не смею утверждать, что в объяснение происхождения вод Волги дождь входит только возможным фактором, которого действительность может и не оправдать. Когда я говорю, что вода может просачиваться в почву, а может и испаряться с ее по¬верхности, я опять только заявляю, что эти явления за¬меняют одно другое в различных местах, в различное время, но не подвергаю этим сомнению, что известное количество все же просочится чрез почву и т. д. Дождь вообще, просачивание вообще, т. е. по отношению ко всему бассейну (что только и касается нашего объясне¬ния) — не возможности, а реальные наличные действи-тельности, почему и построенное на них объяснение — не возможность в кубе или в какой-нибудь там высшей степени, как это выходило бы по г. Страхову, а простая реальная действительность. Совершенно так же, когда г. Страхов утверждает, что существа могут изменяться, а могут и не изменяться, то лишь в том ограниченном смы¬сле, что иногда сходство с родителями почти полное, иногда же менее полное, но не в праве отрицать факт, что на свете не бывает двух живых существ абсолютно сходных, т. е. не может отрицать постоянной наличности измен¬чивости вообще. Когда он говорит, что наследственность может проявляться, а может и не проявляться, то опять лишь в том ограниченном смысле, что один ребенок уро¬дится в отца,