доказанного факта, опровергающего излюблен¬ную философскую теорийку. А еще недавно Мах просил своих читателей считать его ученым, а не философом. Как неудачно это глумление над физиками, это обзывание их общиной верующих в устах человека, выбывшего ког¬да-то из рядов физиков, чтобы стать адептом учения его преосвященства епископа Клойнского (Беркли) (IX, стр. 130—131).
Всякая область наших чувственных восприятий ста-новится предметом науки тогда только, когда переходит из сферы ощущений в сферу внешних механических яв¬лений. Так, ощущения тепла и холода заменяются изме¬рением расширения тел; ощущение звуков заменяется из¬мерением движений воздуха и т. д. … Современная фи¬зика освободилась от антропоморфных элементов старой и стремится к осуществлению одной «единой физической картины мира». Только Мах и его фанатические поклон¬ники вроде Петцольда, идя по стопам Беркли (в чем сам Мах и признается), доходят до признания, что истинные и единственные элементы мира — наши ощущения (Мах). Петцольд в своем фанатизме доходит до полного отрица¬ния различия между «кажется» и «есть» и утверждает, что, когда горы издали нам кажутся малыми, они не кажутся, а действительно малы …. Таковы Геркуле¬совы столбы, до которых доходят необерклианцы (VIII, стр. 41—42).
Как … науке приходится выдерживать натиск бли-жайшей своей предшественницы метафизики, так и де-мократии приходится выдерживать натиск со стороны вы¬рождающейся буржуазии. Как метафизика, желая удер¬жать развитие человеческого разума рамками своей схо¬ластической диалектики, невольно вынуждена бросать
436

приветливые взгляды своему исконному врагу — клери¬кализму, так и та часть буржуазии, которая не желает подчиниться закону развития, вынуждена вступать в союз с теми силами, победительницей которых еще недавно себя считала. Наконец, и вздыхающая по прошлом мета¬физика, и пятящаяся назад буржуазия не прочь протя¬нуть друг другу руку помощи (V, стр. 15).
Разлагающаяся буржуазия все более и более сближа¬ется с отживающей свой век метафизикой, не брезгует вступать в союз и с мистикой, и с воинствующей церковью (IX, стр. 100).

ФИЛОСОФСКИЕ И СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ИДЕИ В ТВОРЧЕСТВЕ Ф. М.ДОСТОЕВСКОГО И Л. Н. ТОЛСТОГО
ДОСТОЕВСКИЙ

Федор Михайлович Достоевский (1821—1881) — всемирно из¬вестный писатель-реалист, художник-мыслитель, оказавший своим творчеством большое влияние на развитие философской и обще-ственно-политической мысли. В начальный период своей деятельности был связан с В. Г. Белинским, увлекался идеями утопического социа-лизма, участвовал в кружке Петрашевского, за что под¬вергался репрессиям со сторо¬ны царского правительства.
Философские проблемы Ф. М. Достоевский решал пре-имущественно с идеалистиче¬ских позиций, отдавал дань агностицизму и иррациона¬лизму. В то же время в те¬чение всей своей творческой жизни, несмотря на глубокие и непримиримые противоре¬чия и колебания, Достоевский подвергал критике и осуждал мир социальной несправедли-вости, ставил больные вопро¬сы современного ему обще¬ства, критиковал идеалы бур¬жуазной свободы.
У Достоевского всю жизнь шел трудный и тяжкий, в
ряде случаев нескончаемый спор с самим собой. Противоречия у него «живут вместе», ими пронизаны в сущности все творения писателя. Переходящие из главы в главу диалоги действующих лиц произведений Ф. М. Достоевского полны страстных споров. И все они наполнены философско-религиозными, социально-эти¬ческими, эстетическими и иными проблемами.
438

№деал мадонны противоречит грехам и порокам Содома, право бунта — идее смирения, «незлобие Христа» — «вратам адо¬вым», и все эти pro и contra («за» и «против») нещадно теснят друг друга, выражают противоречия человеческого бытия. В этом преисполненном контрастов кругу идей-образов великолепно отра-зились мятущиеся мысли и чувства романиста, ищущего и истин¬ных воззрений, и решения общественных проблем, и правды о человеке.
Проблемы религии занимали видное место в творчестве До-стоевского. Их понимание, решение и истолкование нередко про-тиворечит у него церковным предписаниям и установлениям, полно сомнений в вере, имеет гуманистический аспект. В бого-словско-религиозные понятия «бог», Христос и т. п. часто вкла¬дывается явно нецерковное содержание.
Передовая общественно-политическая и философская мысль в России при жизни Достоевского вела борьбу против его консер-вативных и реакционных идей и вместе с тем высоко ценила реализм его художественных творений. В. И. Ленин резко отри¬цательно относился к религиозно-этическим взглядам Достоев¬ского и вместе с тем видел в нем гениального писателя, давшего живые картины действительности, отражавшие социальные про¬тиворечия эпохи.
Подборка текстов Ф. М. Достоевского осуществлена автором данного вступительного текста П. С. Козловым по изданиям: 1) Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений в 10-ти томах, т. IX—X. М., 1958; 2) Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений, изд. 6, т. 10. СПб., 1906.
О СВОБОДЕ
Что такое liberte? Свобода. Какая свобода? — Одинаковая сво¬бода всем делать все что угодно в пределах закона. Когда можно делать все что угодно? Когда имеешь миллион. Дает ли свобода каждому по миллиону? Нет. Что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, который делает все что угодно, а тот, с которым делают все что угодно (2, IV, стр. 105).
ФИЛОСОФИЯ И СОЦИОЛОГИЯ «
Красота — это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя, потому что бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут. Я, брат, очень необразован, но я много об этом думал. Страшно много тайн! Слишком много загадок угнетают на земле человека. Разгадывай как знаешь и вылезай сух из воды. Кра¬сота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже серд¬цем человек и с умом высоким, начинает с идеала мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспороч¬ные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Черт знает что такое даже, вот что! Что уму представляется
439

позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, — знал ты эту тайну или нет? Ужасно то, что красота есть не толь¬ко страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с богом бо¬рется, а поле битвы —сердце людей (1, IX, стр. 138—139).
О, я люблю мечты пылких, молодых, трепещущих жаждой жизни друзей моих! «Там новые люди, — решил ты еще прошлою весной, сюда собираясь, — они полагают разрушить все и начать с антропофагии. Глупцы, меня не спросились! По-моему, и раз¬рушать ничего не надо, а надо всего только разрушить в чело¬вечестве идею о боге, вот с чего надо приняться за дело! С этого, с этого надобно начинать — о слепцы, ничего не понимающие! Раз человечество отречется поголовно от бога (а я верю, что этот период, параллельно геологическим периодам, совершится), то само собою, без антропофагии, падет все прежнее мировоззрение и, главное, вся прежняя нравственность, и наступит все новое. Люди совокупятся, чтобы взять от жизни все, что она может дать, но непременно для счастия и радости в одном только здешнем мире. Человек возвеличится духом божеской, титанической гор-дости, и явится человеко-бог. Ежечасно побеждая уже без границ природу, волею своею и наукой, человек тем самым ежечасно будет ощущать наслаждение столь высокое, что оно заменит ему все прежние упования наслаждений небесных. Всякий узнает, что он смертен весь, без воскресения, и примет смерть гордо и спокойно, как бог. Он из гордости поймет, что ему нечего роптать за то, что жизнь есть мгновение, и возлюбит брата своего уже безо всякой мзды. Любовь будет удовлетворять лишь мгновению жизни, но одно уже сознание ее мгновенности усилит огонь ее настолько, насколько прежде расплывалась она в упованиях на любовь загробную и бесконечную» (1, X, стр. 178—179).
И вот столько веков молило человечество с верой и пламенем: «Бо господи явися нам», столько веков взывало к нему, что он, в неизмеримом сострадании своем, возжелал снизойти к моля-‘ шим. Снисходил, посещал он и до этого иных праведников, муче¬ников и святых отшельников еще на земле, как и записано в их «житиях». У нас Тютчев, глубоко веровавший в правду слов своих, возвестил, что
Удрученный ношей крестной, Всю тебя, земля родная, В рабском виде царь небесный Исходил благословляя.
Что непременно и было так, это я тебе скажу. И вот он возжелал появиться хоть на мгновенье к народу — к мучающемуся, стра-дающему, смрадно-грешному, но младенчески любящему его народу. Действие у меня в Испании, в Севилье, в самое страшное время инквизиции, когда во славу божию в стране ежедневно горели костры и
В великолепных автодафе Сжигали злых еретиков.
О, это конечно было не то сошествие, в котором явится он, по обещанию своему, в конце времен во всей славе небесной и ко-
440

торое будет внезапно, «как молния, блистающая от востока до запада». Нет, он возжелал хоть на мгновенье посетить детей своих ц именно там, где как раз затрещали костры еретиков. По безмерному милосердию своему, он проходит еще раз между лю¬дей в том самом образе человеческом, в котором ходил три года между людьми пятнадцать веков назад. Он снисходит на «стогны жаркие» южного города, как раз в котором всего лишь накануне в «великолепном автодафе», в присутствии короля, двора, рыца¬рей, кардиналов и прелестнейших придворных дам, при многочис¬ленном населении всей Севильи, была сожжена кардиналом вели¬ким инквизитором разом чуть не целая сотня еретиков ad majo-rem gloriam Dei, к вящей славе господней (1, IX, стр. 311—312). Зачем же ты пришел нам мешать? Ибо ты пришел нам ме¬шать и сам это знаешь. Но знаешь ли, что будет завтра? Я не знаю, кто ты, и знать не хочу: ты ли это или только подобие его, но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал твои ноги, завтра же по одному моему мановению бросится подгребать к твоему костру угли, знаешь ты это? Да, ты, может быть, это знаешь, — прибавил он в проникновенном раздумье, ни на мгно¬вение не отрываясь взглядом от своего пленника. …
— А пленник тоже молчит? Глядит на него и не говорит ни слова?
— Да так и должно быть во всех даже случаях, — опять за-смеялся Иван. — Сам старик замечает ему, что он и права не имеет ничего прибавлять к тому, что уже прежде сказано. Если хочешь, так в этом и есть самая основная черта римского като-личества, по моему мнению по крайней мере: «все, дескать, пере¬дано тобою папе, и все, стало быть, теперь у папы, а ты хоть и не приходи теперь вовсе, не мешай до времени по крайней мере». В этом смысле они не только говорят, но и пишут, иезуиты по крайней мере. Это я сам читал у их богословов. «Имеешь ли ты право возвестить нам хоть одну из тайн того мира, из которого ты пришел? — спрашивает его мой старик