отдельный человек, так и государство, энтропия может и повышаться и понижаться, причем оба процесса могут идти одновременно. Г.Е. Михайловский напоминает, что: «Еще в 1886 г. Больцман писал, что живые существа борются не за вещество и энергию, а за увеличение энтропии в окружающей среде. Этим он более чем на пятьдесят лет предвосхитил высказывание одного из основателей квантовой механики Э. Шредингера о том, что организмы питаются отрицательной энтропией». Здесь мы сделаем небольшое отступление. Дело в том, что термин «отрицательная энтропия» спорный и до конца не определен. Под ним можно понимать стремление системы к упорядоченности, в противовес самопроизвольному движению ее в состояние максимально возможного при данных условиях хаоса. Сейчас в ходу вполне оптимальная на наш взгляд модель: организмы питаются энергией, а выделяют во внешнюю среду энтропию. Далее читаем: «Отрицательная энтропия. Что это такое? <…>Ф. Ауэрбах называл ее эктропией, Л. Бриллюэн говорил об негэнтропии, Н. И. Кобозев ввел понятие антиэнтропии28. Хотя все эти термины далеко не тождественны, они служат одной цели: показать, что термодинамика мертвой природы (в частности, ее второе начало) не исчерпывает всех, а может быть, и даже главных свойств термодинамики живого. Это — лейтмотив первых шагов биологической термодинамики.

1902 г. Н. Умов пришел к выводу, что для термодинамики живой природы с ее стремлением к упорядоченности необходимо новое начало.[71]

1934 г. В. Вернадский говорит о неприменимости принципа Карно к биосфере, энтропия которой падает во времени и к которой, как он считает, только и применимо понятие жизни в полном смысле этого слова.[72]

1943 г. Э. Шредингер замечает: «Жизнь — это упорядоченное и закономерное поведение материи, основанное не только на одной тенденции переходить от упорядоченности и неупорядоченности». (То есть жизнь основана не только на втором начале термодинамики.)»[73]

Берталанфи конечно все это знал, поэтому ввел выражение «Fliessgleichge-wicht» («текущее равновесие»)[74] и положил начало физическому описанию открытых термодинамических систем, не успев, правда, завершить его из-за отсутствия должного математического аппарата. Радикальный шаг в решении этого вопроса предложил в 70-ых годах XX века русский физик Илья Пригожин. Успехи в его начинании обуславливались грандиозным прогрессом кибернетики, который Берталанфи застал уже на излете своей научной карьеры. В конце сороковых годов, когда в Америке начали эксплуатироваться полноценные цифровые компьютеры, а Шеннон и Хартли предложили свои формулы определения количества информации, в свет вышла эпохальная работа У. Росса Эшби «Принципы самоорганизующейся динамической системы».[75] В ней самоорганизация однозначно определялась, как способность систем спонтанно (важнейшее слово! — прим. M.A. de B.) менять свою структуру в зависимости от опыта и окружающей среды, т. е. предполагалось, что такая система должна обладать свойством самообучения, а в качестве реальной модели предлагался механизм становления нервной системе в онотогенезе.

6.

Я хорошо помню свое первоначальное удивление, когда на лекции по теории информации нам написали формулу Шеннона переделанную в «энтропийный вариант», т. е. с постоянной Больцмана. Получалось, что тепловые и вычислительные машины имеют что-то общее, что поначалу было трудно «переварить». К сожалению, школьное образование как раз и порождает определенный хаос в умах. Ученики бегают из кабинета в кабинет, изучая, казалось бы, совершенно несвязанные отрасли знания, далеко не всегда представляя, зачем им всё это нужно. И если после школы они не продолжают учиться, то буквально через несколько лет в их мозгах остается только изученное в начальных классах — навыки чтения, письма, счета и основ естествознания. Т. е. КПД школьного образования невысок. В вузе, во всяком случае в техническом, положение несколько выравнивается, повышение общих знаний ведет к их систематизации, но и здесь оно остается в лучшем случае удовлетворительным. Связь информационной теории и термодинамики показалась мне настолько странной, что я начал всерьез интересоваться этим вопросом, быстро прогрызая горы литературы по энтропии и выходя через нее практически на все отрасли современного знания.

Термодинамика сразу поразила меня своей всеобъемлющей глобальностью и универсальностью. Эйнштейн совершенно справедливо подчеркивал что: «Теория оказывается тем более впечатляющей, чем проще ее предпосылки, чем значительнее разнообразие охватываемых ею явлений <…> Это единственная общая физическая теория и я убежден, что в рамках применимости своих основных положений она никогда не будут опровергнута».[76] Но это сейчас, когда вопрос может считаться достаточно разработанным. А тогда, в конце 40-ых годов, положение не было столь прозрачным. Берталанфи делится своими воспоминаниями на это счет: «40 лет назад, когда я начал карьеру ученого, биология была вовлечена в спор между механицизмом и витализмом. Механистическая точка зрения, по существу, заключалась в сведении живых организмов к частям и частичным процессам, организм рассматривался как агрегат клеток, клетки — как агрегат коллоидов и органических молекул, поведение — как сумма безусловных и условных рефлексов и т. д. Проблемы организации этих частей для сохранения жизнеспособности организма, проблемы регулирования после нарушений и тому подобные в то время либо полностью обходились, либо в соответствии с виталистической концепцией, объяснялись только действием таких факторов, как душа или аналогичные ей маленькие домовые, обитающие в клетке или организме, что, очевидно, было не чем иным, как провозглашением банкротства науки. В этих условиях я был вынужден стать защитником так называемой организмической точки зрения. Суть этой концепции можно выразить в одном предложении следующим образом: организмы суть организованные явления, и мы, биологи, должны проанализировать их в этом аспекте. Я пытался применить эту организмическую программу в различных исследованиях по метаболизму, росту и биофизике организма. Одним из результатов, полученных мною, оказалась так называемая теория открытых систем и состояний подвижного равновесия, которая, по существу, является расширением обычной физической химии, кинетики и термодинамики. Оказалось, однако, что я не смог остановиться на однажды избранном пути и был вынужден прийти к еще большей генерализации, которую я назвал общей теорией систем. Эта идея относится к весьма давнему времени — я выдвинул ее впервые в 1937 году на семинаре по философии, проходившем под руководством Чарлза Морриса в Чикагском университете. Но в то время теоретическое знание, как таковое, пользовалось плохой репутацией в биологии, и я опасался того, что математик Гаусс однажды называл «крикливостью, или Boeotians». Поэтому я спрятал свои наброски в ящик стола, и только после войны впервые появились мои публикации по этой теме».[77] И это было своевременно, как раз после войны начался бум кибернетики.

7.

Итак, протестантизм выдвинув идею возврата к «чистому христианству» по сути выбросил Христа из своего мировоззрения, заменив его абстрактным «богом», отождествленным с Богом ветхозаветным, насколько это вообще было возможно. Тогда же пошла мода на ветхозаветные имена. По этой же причине в протестантских странах, как правило, подчеркнуто лояльно относились к евреям. По этой же причине протестанты внесли значительно более мощный вклад в науку, нежели католики. Отто Вейнингер возмущался что «с Англии к нам пришла философия без души», хотя правильнее было бы сказать «философия без Бога». Странно, что он, принявший именно протестантизм, причем ни где-нибудь, а в одной из ведущих католических империй — Австро-Венгрии — не понял данной нестыковки. Он и Гегеля — главного немецкого протестанта, ненавидел, наверное, тоже потому, что в его философии не было «души», т. е. «бога».

Протестанты идут дальше. В 1776 году они провозглашают независимость североамериканских колоний, создавая самую прогрессивную и эффективную модель управления на тот момент, но по христианским привычкам видя в своем государстве некое идеализированное воплощение «Сиона» в его духовной ипостаси, и «Рима», с его культом законности и правопорядка. Никаким небесным богам там места нет, посему на высший пост избирается президент, а каждые четыре года проводятся перевыборы. Вашингтону предлагают занять этот пост пожизненно, но он, как честный человек и истинный протестант, совсем не претендующий на роль “помазанника” спокойно сдает свои полномочия через два срока и удаляется в свое имение, где на него работают тридцать негров.

Наука никогда не отделялась у белых от практической жизни, хотя сейчас практическая жизнь часто игнорирует научные истины, но на это есть свои причины. Мы специально подчеркивали, что статистические методы в физике начали разрабатываться когда были сделаны первые шаги в изучении психологии толп. Еще менее удивительно, что появление подобных знаний неизбежно влекло появление людей решивших применить их на практике, что в их случае опять таки означает управление энтропией. Так мир входил в эпоху модерна, в эпоху, когда было «изобретено всё», в эпоху, когда должен был начаться тот самый библейский «сбор камней». В моду входили спорт, чтение, наркотики, мистицизм и оккультизм. Хорошо это или плохо? Плохо. При всей внешней привлекательности гребли на лодках, тенниса, нюханья кокаина в шикарном салоне с огромными хрустальными люстрами и стенами отделанными красным бархатом и обставленными зеркалами в позолоченных рамах, все эти забавы говорили о недостатке силы у входящего в свои права третьего поколения. Удивительно, но в моду входило выглядеть больным. В моду входили самоубийства. Женщины одевали сиреневые и розовые «прикиды», пили уксус, чтоб выглядеть бледными и обреченными. В поэзии и живописи — яркие краски, за которыми скрывается тоскливая романтика и осознание собственного бессилия. Знаете, как в ранние-ранние сумерки все начинает выглядеть более контрастным. А потом наступает ночь. Во всем что делалось, чувствовалось изначальная обреченность. Самые выдающиеся умы, такие как Ницше, Достоевский, Марр, Хьюстон Чемберлен, Вейнингер, Зомбарт, Шпенглер рисовали мрачные картины надвигающегося века, сбывшиеся с достаточно большой точностью. Рецептов противодействия они не давали. Они их просто не знали! И хотя прогресс движимый интеллектуалами уже не сдерживался религиозными догмами и еще не сдерживался рамками политкорректности и политическими табу, все же, как констатировал Ле Бон, мертвые оставались хозяевами живых и все что впиталось в умы предыдущих поколений не могло быть выброшено одним махом. Здесь требовалась большая сила, хотя на уровне отдельных индивидов такие прецеденты наверняка имели место. До сих пор всё что делалось в физике могло быть проверено непосредственными наблюдениями и определялось однозначно, сейчас же наука сталкивалась с темной стороной мироздания, с процессами которые могли произойти, а могли и не произойти, всё зависело от степени вероятности. А ведь эпоха квантовой физики еще не наступила! Как раз в это время открывают рентгеновские лучи, невидимые, но всепроникающие. Люди в шоке. Упорно циркулируют слухи о неких тайных местах где «просвечивают души». Появляется информация о наличии устройств способных читать мысли и управлять ими. У сильных мира сего — свои проблемы. Цари и короли, кайзеры и принцы тоже впервые по-настоящему испугалась. Испугались вождей высокоорганизованных («низкоэнтропийных») пролетарских толп, уже довольно четко сгруппированных революционными партиями в организованные структуры. Оставалось ждать появления людей решивших применить схемы управления энтропией на практике. И такие люди появились, причем