в искусстве бонсеки, или «садов камней», черпающем свое вдохновение в дзэне, подбор камней отличался особой тщательностью, и хотя до этого рука человека никогда не касалась их, далеко не каждый старый камень годился для этой цели. Кроме того, в каллиграфии, живописи и керамике случайный эффект застывшей в свободном беге глазури или отпечатавшегося на холсте свободного разлета тонких волосков кисти принимался и показывался художником только в том случае, когда тот ощущал непреднамеренность и неожиданное великолепие этого эффекта в контексте всей работы как целого.
Чем обусловлено его суждение? Что придает некоторым случайным эффектам в живописи ту же красоту, что присуща случайным очертаниям облаков? С точки зрения дзэна не существует какого бы то ни было определенного правила, то есть правила, которое можно было бы выразить словами или которому можно было бы обучиться. С другой стороны, во всем этом присутствует некий организующий принцип, именующийся в китайской философии термином ли, и который Джозеф Ни-дхэм перевел как «органическую частицу». По сути дела, _ли_ – это то же самое, что кристаллы нефрита, волокна в древесине или фибры мышц. Ли обозначает такой тип организации, который ввиду своей многомерное, едва уловимых внутренних взаимосвязей, а также бьющей через край витальности не может быть выражен в словах или механических образах. Художник должен «знать» этот принцип, как он «знает», что у него растут волосы. Он может применять его снова и снова, но никогда не сможет объяснить, как это происходит. В даосской философии способность такого делания называется дэ или «магическая добродетель». Это то ощущение чуда, которое порой вызывают у нас звездное небо и наша способность сознавать.
Именно обладание дэ отличает «белое письмо» Марка Тоби, который определенно черпает свое вдохновение из китайской каллиграфии, или многомерные спонтанные фантазии Гордона Онслоу-Форда, который кстати является признанным мастером традиционного китайского письма, от простых каракулей. Это ни в коей мере не бессмысленная мазня чистой забавы ради или неуправляемые движения кисти, поскольку оригинальный стиль и хороший вкус этих художников можно распознать по той вдохновенности (один из возможных эквивалентов дэ), которая управляет их кистью, даже если мазки этой кисти были не более, чем просто мазками. По тому же самому принципу можно отличить работы современных японских художников-модернистов Сабро Хосегавы и Ончи, основывающихся, кстати, на традиции «грубого стиля» дзэнского мастера Сессю, от просто черных чернильных пятен, клякс и подтеков… Если справедливо выражение «в руках несоответствующего человека истинные методы становятся ложными», то часто подтверждается и обратное – в руках «соответствующего» человека ложные методы становятся истинными.
Истинный гений китайских и японских дзэнских художников, работающих в технике «управляемых случайностей», не ограничивается поисками случайной красоты. Ему по силам выразить на высоком художественном уровне суть конечного принципа: «все – истинно» и «все вещи имеют единую природу». Если любую случайную форму просто взять и заключить в «рамку», то метафизическая и художественная сферы смешаются, ибо одно не выражается в терминах другого. Будучи помещенной в «рамку», любая реальность сразу же оказывается вырванной из целостности своего естественного контекста, и как раз по этой причине ее Дао не проявляется, остается скрытым. Есть своеобразная прелесть в большом гуле ночного города, но очарование немедленно исчезает, если эти звуки выдаются за музыку и исполняются в концертном зале.
Рамка очерчивает границы некой вселенной, микрокосма. Если говорить о заключенном в рамку «содержании», как о произведении искусства, то между его фрагментами должны существовать те же взаимосвязи частей и целого, что и в нашей «большой» вселенной (макрокосме природы). Случайное в природе всегда распознается по отношению к тому, что упорядочено и управляемо. Темное инь не существует без светлого ян. Живопись Сессю, каллиграфия Риоквана, керамика школ хэги и каратсу ценны именно тем, что открывают нам чудо случайности в природе средствами строго «дисциплинированного» искусства. В спонтанных причудах искусства «правильность» всего происходящего проявляется не более, чем в нарушениях норм социального поведения. Если в первом случае дзэн стал служить предлогом только в последнее время, то во втором – это явление имеет долгую историю. Не один негодяй оправдывал себя буддистской формулой: «Колесо рождения и смерти (сансара) – есть нирвана; земные страсти – вот просветление». Эта опасность скрыта и в дзэне, поскольку она неявно присутствует в самом понятии свободы. Власть и свобода всегда опасны. Они опасны так же, как огонь и электричество. Жаль, что дзэн используется как повод для распущенности, злоупотребления свободой, в то время как такой дзэн, по сути, не более, чем умозрительная идея, простая рационализация. Такой дзэн исповедуют представители «богемы», часто относящие себя к художественной и интеллектуальной среде. В принципе, богемный образ жизни естественен для художников и писателей, поглощенных своим творчеством настолько, что им нет нужды соблюдать условности в общении. Кроме того, богемность – симптом положительных изменений в сфере поведении и морали, которые поначалу кажутся консерваторам столь же предосудительными, как и новые формы в искусстве. В любом богемном сообществе встречается множество эпигонов и просто случайных людей, особенно в крупных городах; среди них и можно обнаружить стереотип «битника» с его фальшивым дзэном. Впрочем, если бы не дзэн, то для такого эпатирующего способа существования нашелся бы какой-нибудь другой повод.
Быть может, именно этот мир описан Керуаком в его книге «Бродяги Дхармы» («Dharma Bums»). Общеизвестно, что «Бродяги Дхармы» – не роман, а вымышленная история, якобы произошедшая с автором в Калифорнии в 1956 году. Для человека, знакомого со средой, описанной в книге, не составляет труда распознать, кто послужил прообразом того или иного персонажа, и не секрет, что Джеффи Райдер, главный герой, – это Гарри Снайдер.
О самом Керуаке и некоторых других героях его книги можно думать что угодно, но вот Снайдера, даже с большой натяжкой, вряд ли можно назвать представителем богемного «дна». В течение года он изучал дзэн в Киото, а недавно вновь вернулся туда для продолжения обучения. Он серьезно изучал китайский, беря уроки у Ши-ян Чена из Калифорнийского университета. Известны его блестящие переводы стихотворений дзэнского монаха Хэн-шена. Его собственные произведения, напечатанные во многих периодических изданиях, дают основания считать его одним из лучших поэтов «ренессанса Сан Франциско».
Но Снайдер – бродяга и лентяй в лучшем смысле этого слова. Его способ жизни – полная противоположность всему тому, чего ожидают от «добропорядочного потребителя». Его временное пристанище – маленькая ветхая хижина на склоне холма в Милл Вэлли. Крутая тропинка ведет к хижине. Коща Снайдеру нужны деньги, он выходит в море, подрабатывает пожарником или лесорубом. Все остальное время он сидит дома или бродит в горах, посвящая большую часть времени учебе, творчеству и дзэнским медитациям. Уголок его хижины служит «залом для медитаций», там порядок и чистота согласно лучшим традициям дзэна.
Но это вовсе не аскетизм в духе христианства или буддизма хинаяны. Как становится ясным из «Бродяг Дхармы», его жизнь – это сочетание добровольной и радостной бедности и плотской любви. Для западного же (а во многом, и восточного) типа религиозности, плотская любовь – пробный камень добродетельности. Здесь не место обсуждать сложную проблему соотношения духовного и чувственного, можно только отметить: «тем хуже для так понятой религиозности». Отношение к плотской любви как к искушению почти не встречается в дзэне, будь то новая или старая, «бунтарская» или «авторитарная» его разновидности.
В «Бродягах Дхармы» мы смотрим на Снайдера глазами Керуака, отсюда и некоторые его передергивания, так как собственный буддизм Керуака – это истинно «бунтарский» дзэн, в котором экзистенциальное «все, что происходит – истинно», подменяется его художественным и социальным эквивалентом. Тем не менее, что-то привлекает в Керуаке как в писателе. Это что-то – теплота, с которой он относится к своему герою, здоровая, естественная жизнерадостность, которая пронизывает всю его цветистую и «непричесанную» прозу. Поэтому невозможно отнести Керуака к представителям «битнической» ментальности – типу холодного псевдо-интеллектуаль-ного битника с его жаждой наслаждений и «джазовым» жаргоном, представителем той среды, которая использует дзэнскую фразеологию для оправдания своего отчуждения от общества, которое, по сути, является попыткой решить свои проблемы за счет других. На Северном побережье, в Гринвич Вилидж, да и в других местах можно встретить такой тип человека, но было бы неверным отождествлять его с талантливыми представителями «битнической» среды. Такие люди – только тень, плохая карикатура, которая всегда сопровождает духовные и культурные движения, ввергая их в крайности, о которых и не подозревали люди, стоявшие у истоков этих движений. Поэтому «бунтарский» дзэн заблуждается, выдавая за идеал жизни и искусства то, что лучше держать при себе как средство самотерапии. Одна из самых больных проблем «бунтарского» дзэна – увлечение марихуаной и пейотом, этому подвержены как талантливые художники, так и их подражатели. То, что многие «глотают колеса» и «сидят на игле», вызывает по отношению к ним справедливое негодование, выраженное иногда в крайней форме. И это несмотря на то, что марихуана и пейот (или его производное – мескалин) гораздо менее вредны и не вызывают привыкания в отличие от алкоголя и табака. Курение марихуаны для этой среды – своеобразный священный ритуал, вызов официальной религиозности «авторитарной» власти, подобный демонстративному отказу ранних христиан воскурять фимиам римским богам. С другой стороны, для полиции конфискация марихуаны и скандальные аресты употребляющих ее людей – удобный повод, чтобы отвлечь внимание широкой общественности от серьезных нераскрытых преступлений.
Утверждение, что эти наркотические вещества продуцируют состояния сознания, равнозначные сатори или мистическому переживанию, следует принимать с определенной долей скептицизма. Конечно же, наркотики не вызывают подобные состояния автоматически, а некоторые возникающие при этом эффекты совершенно не похожи на подлинные мистические переживания. Однако, справедливо и то, что у некоторых людей, одаренных или обладающих необходимыми способностями, пейот, мескалин и ЛСД действительно вызывают состояния, сравнимые с мистическими переживаниями. Правда, в отношении марихуаны у меня есть сомнения, хотя, вероятно, она и замедляет течение субъективного времени.
Бунтарский дух неподчинения законам, лежащий в основе «бунтарского» дзэна, серьезно беспокоит приверженцев дзэна «авторитарного.» Они исповедуют японский вариант дзэна, с его твердо установленной иерархией, суровой дисциплиной и специфическими проверками достижения сатори. Скорее, это адаптированный вариант, заимствованный людьми Запада из японской традиции. Но между «авторитарностью» дзэна и возведенным в принцип консерватизмом Ротари клаб или пресвитерианской церкви существует явное различие. Дзэн, несомненно, больше будоражит чувства и воображение, он более интересен. Тем не менее, он авторитарен, поскольку представляет собой поиски «правильного» духовного опыта, того состояния сатори, которое освящено и одобрено авторитетами, на котором можно будет поставить штамп _(__inka__)_ «утверждено». Допускается даже выдача сертификата, который можно повесить на стену. Еще одна крайность, в которую впадает «авторитарный» дзэн –
